Валерий Попов - Нарисуем
– Ну что ж, мне пора к моим баранам, – с грустью говорил он, глянув на часы. Баранами (все понимали эту тонкую аллегорию) величал он главного редактора да и директора заодно (прежде тот цирком командовал). В те годы считалось, что интеллигенция – прослойка, и Журавский этот тезис наглядно осуществлял.
И сейчас он, пытливо щурясь под большими роговыми очками, озирал зал. Мэтров в этот ранний час в кафе не было – и, широко улыбаясь, он направился ко мне. Опрометчиво. Теперь он так просто от меня не уйдет. Теперь я сам баран.
Выслушав мое бурное объяснение, Журавский тяжко вздохнул: пришел в кафе расслабиться, отдохнуть от тех ужасов, что ждали его в кабинете, – и напоролся. И на кого! «И ты, Брут!» – говорил его усталый интеллигентный взгляд.
– Но вы, наверное, знаете, – с горькой иронией произнес он, – что в настоящий момент по рабочей теме меня интересует (в слове «интересует» горечь насмешки сгустилась особенно) лишь одно: семь в пять – семилетка в пять лет.
– Нарисуем! – бодро произнес я.
– Тогда идем, – обреченно вздохнул Самойлыч.
В прихожей меня встретила грустная жена.
– Я сегодня в Петергофе была. Может, возьмем Настю от бабки? Плачет, грустит…
– Чуть позже, – бодро сообщил я. Вошел. О, гость на диване развалился.
– Летим к тебе!
– На какие шиши?
– Утвердили заявку.
Теперь мы на его территории будем воевать.
– Ну хорошо, – вздохнул Пека. Видно, с таким сказочным местом не хотелось расставаться. – Может, правда пора.
Не может, а точно!
– А то я тут уже Раду видал, – Пека вздохнул.
– Раду? Как? Откуда?
– Да под окнами тут ходила. В саване, с косой.
Белая горячка? Или реальность? Тогда действительно – пора!
– Ну, с Пекой я тебя отпускаю! – радостно воскликнула моя молодая жена.
В Пьяногорск мы летели через Москву, но Пека сначала отказывался «душу рвать» – в смысле посещать свою бывшую невесту. Я настоял.
– Ну и куда вы претесь? – сурово встретила нас Инна. – Я поговорю с папой, и вы отлично сможете работать над сценарием здесь. Материалом он вас завалит. Да и я по его просьбе писала историю рудников Пьяногорска – вышла брошюра. Вот она.
– Если так любишь свою специальность, – повернулась наконец и к Пеке, – Гуня в министерство возьмет тебя.
А меня?
– Ежов теперь ходит к нам. Пристроит ваш сценарий. Уверена, ты напишешь и тут! – полыхнула взглядом в меня.
Да-а, сильный тормоз.
– Ну что? – вышел из кабинета радостный Кузьмин, влюбленно глядя на Пеку. – Собрался в полет? Разговор есть.
Они уединились за дверью.
Вышел Пека, неожиданно мрачный. Видно, вместо насосов и шнеков что-то другое получил.
– Опять тут плясать заставляют!
– Ну что, не летим? – кинулся я к нему.
– Не-ме-дленно! – процедил он и двинул к калитке.
Предотлетная московская пьянка как-то мрачно прошла. Может, Пека молчал о том, о чем и я? После подключились «местные» (Пека везде их находит), и я, смело с ними общаясь, получил в глаз.
Самолет, весь дребезжа, оторвался – и стало тихо. Лебедь взлетел!
Глава 3. Подземный Чкалов
Черные пространства далеко внизу под крылом, зловещие факелы у бездны на дне кидают подвижные тени, какие-то блестящие кляксы (озера?) – и вновь часы тьмы. Я с ужасом вглядывался в нее, припав к иллюминатору, – хоть что-то наконец появится там? «Почему, почему, – тревожные мысли, – они живут тут, в этой тьме, когда на земле сияют, как алмазы, Москва и Петербург?! Да потому они и живут тут, чтобы ты мог жить там!» Ответ неприятный.
И вдруг в бездонной тьме, сначала еле угадываясь, стал проступать темно-лиловый желвак, постепенно становясь лилово-багровым, как мой синяк под глазом. Я захохотал.
Потом «желвак» прорвался – и брызнул желтым. Стюардесса красивым, хоть и дрожащим голосом произнесла:
– Самолет входит в зону турбулентности…
Красивое слово!
– Пристегните ремни.
Не обманула стюардесса – трясло так, что клацали зубы!
– Тур-бу-лентность не за-казывали, – проклацал я.
Пека злобно глянул на меня. Видимо, уже начал переживать за свою малую родину. Неужто она распространяется и на небеса? Мы летели уже над его территорией, и теперь он каждое замечание как оскорбление принимал.
Снижались. Коричневые сморщенные холмы, такие же сморщенные – от ветра? – извилистые серпантины воды. Серебристые «консервные банки» нефтехранилищ стремительно увеличивались…
Запрыгали! Приземлились! Тишина. Откинулись обессилено. Да-а.
Первыми в самолет гостеприимно вошли пограничники с собакой, выпускали, проверяя командировки и паспорта. Мол, «ласкаво просимо», но враг не пройдет!
«Почему аэропорт такой маленький?» Этого я, естественно, вслух не сказал. Счастье душило! К схеме местных рейсов подошел. Жадно вдыхал названия – Чиринда, Кутуй, Учами, Байкит, Уяр, Чуня, Муграй, Верхнеибанск, Большая Мурга! Вдохновлял также и список изделий, запрещенных к проносу на борт: спички взрывника, петарды железнодорожные, фурфуроловая кислота! Будем прирастать Сибирью и фурфуроловой кислотой!
Через поле прошли к вислоухому вертолету, вскарабкались по гремучей лесенке внутрь. Вопрос «куда летим?» не прозвучал, естественно. Видимо, куда надо летим. И керосином пахнет, как надо? А уж трясет так, что прежней турбулентности не чета!
Под нами изгибался дугой бурый берег, и чуть светлее, но тоже бурый залив, и такого же цвета баржи у берегов. Светло… но как-то тускло.
Баржи у берега приближались. Но сели, к счастью, не на них. Стадо вертолетов. За ними – большое здание. Шикарное для здешних пустынных мест.
– Ты не тут живешь? – я попробовал голос. Глухо звучал – уши заложены.
– Это больница, – гулко глотая слюни, Пека пояснил. Тоже полетом подавлен был – пока не разговорился. – Может, тебе надо туда? – кивнул уже нагло.
В больницу я бы, вообще-то, прилег!
Домов величаво мало. Шли в серой мгле. Утро? Вечер? То ихний день.
Пятиэтажки у сопок разбросаны… У нас в Купчине хоть улицы есть. Яркий свет ослепил лишь в его комнате, в блочном доме… таком же, кстати, как мой. «Далеко уехали!»
– Вот хоромы мои, – не без самодовольства обвел рукой комнату. Кроме него, похоже, хоромы эти считали своими еще трое – всего коек четыре. Понял немой вопрос. – Все в отпуске еще. Не волнуйся.
За меня или за них? На время их отпуска меня пригласил? А Инну на сколько?
– И это все, что тут есть? – вырвалось у меня.
– Ну почему? Там, наверху, семейное общежитие.
Не тщеславным ли намерением переселиться туда и вызвано его сватовство?
– Ложись вот сюда. Смело, – не совсем уверенно указал он.
Насчет смелости не понравилось мне. И тут смелость понадобится? Известно, чем она заканчивается, – потрогал глаз.
– Журов, механик морпорта, – обозначил он койку. Видимо, наименее опасен. Этим его гостеприимство и кончилось.
– У нас тут сейчас так. Утро-вечер не различаются.
То есть ужин так же отсутствует, как и завтрак. Я шумно сглотнул слюну – и уши откупорились: даже шорохи слыхать.
– Все. Давай рассказывай!
– Так час ночи.
– А разница есть?
– Там, за сопками, долина. Россию напоминает – единственное такое место. Даже деревья растут. Почему, непонятно. Потому даже рубленые избы стоят. Село Троицкое… Как раз на Троицу казаки доскакали сюда.
«Да-а…» – я глядел на унылый пейзаж. Возможно, казаки погорячились.
– Нет, ну тут-то, на Пьяной Горе, так ничего и не было никогда, – оправдался Пека.
Видимо, и не будет. Только эти дома.
– Главное – гора. Говорил уже – замечать стали, что от Пьяной голова кругом идет. Поэтому так и назвали ее. Сперва думали: шаманство. Шаманов тут полно. После ученые выяснили – разлом земной коры: вся магма из центра земли прорвалась, со всем содержимым. Ну, уран. Золото. Железо. Алмазы. Богатства, в общем, хоть ж…й ешь!
Это вычеркиваем.
– Но первым дед мой начал копать…
По прежней версии Пека сам ногтями все это богатство отрыл. Эпос меняется.
– Прадеда хоронил. Заложил пороху дюже. Иначе землю тут не поднять. Тот богатырь был – в дверь не влезал. Рвануло как следует. Дед подходит, смотрит – металл!
– Так. И что? – Я навострил ручку.
– Все! Бл…ей с Америки выписывал! Негритянок! А потом национализация, ху…зация! Все отдай.
– А сейчас работа продолжается! – я бодро сказал. Не оборвать бы ниточку.
– А куда, на хер, денешься? Роем. Пьяницу от вина не отучишь! Сперва выстроили тут Шанхай.
– Здесь?
– Ну, всякие хижины самодельные. Из жести, фанеры. В нашем климате – самое то! На дверь набивали рваные ватники, галоши – как-то утеплить. Надо было в секунду проскользнуть: дверь откроешь – оттуда пар. И ругань. И что-нибудь тяжелое летит в тебя: «Не студи, сволочь!» Жили за занавеской. И тут же детей делали – и не столько, сколько сейчас. Вон бараки еще остались.
– Вижу.
– Ну, в бараках исключительно интеллигенция жила. Как лагерь ликвидировали – руководящий состав вселили. Начальник шахты, главный инженер. Их сын был мой кореш – так я туда к ним на цыпочках входил.
