Валерий Попов - Нарисуем
– Па-а-адъем! – Пека вдруг рявкнул. Я очнулся. Хоть и не спал. Или спал?
– Сборы пять минут!
При нашем аскетизме и пяти минут много. Скромный завтрак: молоко и ко-ко-ко!
Вывалились на улицу. Почему опять никого? Семь часов вечера? Но тогда был бы народ.
– Рано вышли? – об этом Пеку спросил.
– В каком смысле?
– Где народ?
– Прошел уже народ.
– А мы, значит, уже поздно?
– Со мной поздно не бывает никогда!
Как всегда, говорит загадками. Держит в напряжении. Руководит массами, включая меня. Хотя лично у меня ничего, кроме раздражения, это не вызывает.
– Что тут ржавые бочки на каждом шагу? – ударясь коленом, вспылил я.
– Топливо завозят в них, а мерзлота их не принимает. Бывает, в пургу дорогу находим по ним – от бочки к бочке. Сейчас-то нормально. А бывает пурга, что и бочки сносит. Да что бочки! Тут как-то пацан, школьник с третьего этажа, обогнал меня на лестнице, отпихнул – мол, опаздываю. Ну-ну. Выхожу за ним, гляжу – ветер уже перевернул его и несет так, словно он на голове скачет! Схватил его, перевернул, на ноги поставил. Так он сразу: «Пусти, в школу опаздываю!»
– Да, крепкие школьники у вас.
– Нормальные!
Тут все главные улицы, как у нас к Адмиралтейству, сходились к высокой сопке в конце. За ней поднималось какое-то зарево. Солнце? Но оно здесь позже показывается… в основном под горизонтом крадется.
– Северное сияние?
– Ага. В аккурат в честь тебя летом зажгли!
Дружно шли, прирастая Сибирью и друг другом. Забрались наконец на вершину. Привольно вздохнули. Да-а. После долгого аскетизма зрения – это картина! Широкая долина внизу, освещенная прожекторами, море сверкающих рельсов, снуют вагонетки… Конец долины – как бы огромный дымящийся рот, который их заглатывал и выплевывал пустые, как шелуху. Театр! И сопки – как ложи.
– А где Пьяная Гора?
– На ней стоим.
Точно! Прям из-под нас, словно между ног, вагонетки выезжают.
– Вот, – Пека произнес. – Досюда казаки, мои предки, доскакали. И отсюда мы не уйдем!
Прям как памятник! Но я-то, надеюсь, уйду?
– Ну, так ты куда? – Он оглядел меня, словно впервые увидел.
– А куда ты, туда и я. – Я буквально задыхался решимостью.
– А, ну да, – равнодушно произнес он.
Неадекватная реакция! Стали спускаться вниз. Я глядел на грохочущие вагонетки все с большим испугом.
– Сама-то руда не шибко фонит, – «успокоил» Пека. – Вот при обрушении пыль – та стреляет! И гамма- и бета-излучение бьют!
– Наверное, надо чего-нибудь напялить? – небрежно уточнил я.
– Да ты, вроде, немало напялил! – усмехнулся он.
– Но это все, вроде, не то? Наверное, надо что-то специальное? – Я старался не суетиться.
– Ну, – лениво он ответил, – это надо долго подбирать…
Хорошо он заботится о здоровье друга!
– Вообще… – остановился в раздумье. Я тоже встал. – Выдается респиратор «Фиалка»… чтоб пыль шибко не глотать.
– Та-ак…
– Но все снимают его – в нем много не наработаешь.
Значит, спасения нет?
– Ну? Назад? – насмешливо спросил Пека.
– Вперед!
Мы пошли к сетчатым воротам.
– Да! – вспомнил вдруг он. – Самое главное забыл тебе сказать.
Еще и главное?
– Насрано там всюду. Сортиров-то нет.
Я остановился как вкопанный… Сломался на дерьме?
– Идем! – я решительно двинулся.
– Ну иди. – Пека не двигался с места.
– А ты?
– Так я еще в отпуску! – захохотал радостно.
Пошутил!
– Так значит, некуда нам идти?
Отличный у меня соавтор!
– Ну почему же? Найдутся дела.
– Так пошли.
Подошли к трехэтажному каменному дому, колонны с гипсовым «виноградом» наверху: «сталинский вампир». Управление рудника. Пека уверенно ходил по коридорам, входил без стука в высокие кабинеты, запросто жал важные руки, неторопливо беседовал (денег за «колготки детские» никто не требовал с него, видимо, уже потеряли надежду). Про меня он как бы забыл, потом вспоминал вдруг, но очень ненадолго: «А! Это приехал фильм про меня снимать». Особенно мне нравилось слово «это»… Да, всегда я так: лечу восторженно – и мордой об столб!
Однако Пека продолжал показывать меня по кабинетам. Мне тоже было интересно смотреть: директор рудника Жрацких. Точная фамилия! Главный бухгалтер Нетудыхатка… явно прибеднялся, хитрец!
В коридоре мы вдруг лоб в лоб столкнулись с Кузьминым – они с Пекой холодно раскланялись. Что за дела?
– Ну, что там? – озабоченно спросил я, когда Пека вышел из очередного кабинета.
– А ты будто не знаешь? – зловеще произнес он.
– Что я знаю? – холодея, спросил я.
– Приговор! – Пека произнес.
– В каком смысле?
– В прямом! А ты разве не с этим приехал?
– Я?
– Ты.
– С чем я приехал?
– Семь в пять! Не твоя затея?
– Моя?
– А под что тебя направили сюда?
– Ну… это ж не я придумал, – забормотал я. – Общий замысел…
– А делать-то мне!
Тогда, на «Ленфильме», мне это легче казалось: разберемся на месте. Разобрались!
– Ну… так делай, – пробормотал я.
– Может, подскажешь – как?
– Ну есть, наверное, технические новшества?
– Есть. И не такие уж новые. Я ж тебе рассказывал. План Б. На взрыв, на обрушение породы – с горизонта не уходить, как обычно делают, технику не отгонять, все на голову себе принять – и сразу грести начинать. Батя уже пробовал. Отличился! Освободился! Но до бесконечности не может везти. Однажды возвращаются все после взрыва – вместо кабины экскаватора, где он был, – огромный валун! Сняли каски… И тут батя появляется, ровно упырь! В пыли, что в гриме. Оказывается, в последний миг с кабины в ковш перелез.
Да, победа еще та.
– Ну и что?
– В тот раз, к счастью, не посадили. Перевели в канавщики – грязь вычищать. Позорней должности нету!
– А может, послать все? – осенило меня. – Кому мы должны? – я гордо произнес.
– Я производственник, – мрачно Пека сказал.
– Ну и что?! – я продолжал призывать к свободе.
– Ну и все.
А это уже, кажется, кабак. Не иначе какой-нибудь формалист-архитектор из ссыльных душу отвел. Конструктивизм полный. Круглый зал. Эхо отражается многократно – звуков не разобрать.
– Вот она, наша «Шайба», – с достоинством Пека сказал.
– Пиотр Витарьич! Рюбезный! Си другом пришри! – лунообразная личность сладко щурила узкие глазки. Что за акцент? Я и русский с трудом различал в этом гаме – только мат.
Провел к окошку нас, усадил. Перешел на китайский… или это все же русский?
– В общем, он спрашивает, – Пека перевел, – му-му или гав-гав? Гав-гав – собака, значит. Му-му – корова. Так что?
Я пытался было возразить, что Муму, по-моему, тоже собака, но Пека лишь последнее слово услыхал.
– Собака? Правильно! Ну и литр.
Задурел я еще до литра – от гама одного. Собаку пока отлавливали.
Вокруг стал собираться народ.
– Что с нами опять делают, начальник? – подошел представителем «ото всех» аккуратно причесанный, даже в галстуке: в толпе выделялся.
– С тобой, Опилкин, отдельно поговорим. Не видишь – я с человеком занят.
То есть со мной. Противопоставил меня народу. Мол, не о чем мне с вами гутарить – все так будет, как я скажу. Не слишком уютно я чувствовал себя в шкуре высокого гостя – потела она. Чесалась!
– Надежный мужик, – отрекомендовал его Пека, когда тот отошел. – Наряды рисует так… залюбуешься. Что твой Айвазовский!
Надо думать, он рабочие «наряды» имел в виду.
А Пека уже о другом говорил, будто о более важном:
– Уйгуры заправляют в этом кабаке. Китайцы. Но мусульмане. Самые головорезы. Голову чикнут – и не моргнут!
Ну ясно: в плохое место Пека не поведет.
– Всегда личную гвардию императора набирали из уйгур!
Да, важная тема.
– Ну, че делаем, мастер? – другой, уже менее элегантный представитель народа подошел.
– А это, – Пека прямо при нем сказал, – Пират в собственном коллективе. Ну что? – повернулся к нему. – Не терпится вам? Так сейчас выдам!
Отошел туда.
– Ну и кто вам это сказал? Димуля? – доносился его басок. – Димулю расстреляю лично. Все!
– Да… хорошо ты пообщался с народом, – не выдержал я, когда мы вышли.
– Я не оратор. Производственник, – произнес он так, что сразу стало ясно, что важней.
– То есть будешь все делать, как надо?
– А кто, коли не я? Пешки назад не ходят.
Зачем-то обогнув комбинат, подошли к дымящейся глади. Ад. По берегам поднимались черные насыпи, тоже дымящиеся.
– Гнилой конец? – озарило меня. Будем гулять?
Но настроение было другое.
– Мальцом еще с корешами бегал тут, – вздохнул Пека, ныряя в воспоминания. – Отдыхали тут раньше. У водоема, – мечтательно вздохнул. – Раз за ту вон сопку зашли. Там березки были насажены. Глядим – здоровая баба, голая, вагонетчица с шахты, на березку налегла, согнула, а сзади мужичонка охаживает ее. Маленький, но… Березка скрипит, гнется!
Да, щемяще.
– А баба та: «За титьки держи! За титьки!» И тут же мильтон пьяный корит ее.
