Валерий Губин - Вечное невозвращение
— Я тебя не понимаю.
— Не надо меня понимать, ты только будь все время рядом.
— Это невозможно.
— Невозможность мне не страшна. Невозможно было вспомнить тебя, но я вспомнил, я создал тебя, я вернул тебя из небытия. Ты помнишь наши прогулки в деревне, в темноте?
— Где это?
— В Крючково, под Москвой.
— Я там никогда не была.
— Ты же там учительницей работала, по распределению. Мы там и познакомились.
— У тебя что-то с головой после болезни. Я работала по распределению в школе на Житной, напротив универмага.
— Где же мы тогда познакомились?
— Разве ты не помнишь?
— Помню, но не очень твердо.
— Это пройдет.
— Может быть. Ладно, иди встречай свою семью.
— Когда мы увидимся?
— Я тебе позвоню.
— Ты не хочешь проводить меня до метро?
— Нет, я должен посидеть здесь. Мне нужно кое-что обдумать.
Макаров долго смотрел вслед, пока она не скрылась за поворотом аллеи.
Он решил отложить визит к паспортистке до завтра, а сейчас сходить к Березину.
Старик оказался дома, и было совсем не похоже, что несколько дней назад он лежал полумертвый на больничной койке. Больше всего поражали глаза. Раньше тусклые, теперь, как будто промытые, они светились серо-синим светом.
— Я вижу, что вам лучше.
— Что значит — лучше? Мне очень хорошо. Я сегодня всю ночь писал стихи. Вы, наверное, пришли за следующей порцией энергии?
— Нет. Как ни странно, но, мне кажется, вполне достаточно того, что вы мне дали. Даже много.
— Может быть, вы и правы. Мне в последнее время тоже стала приходить в голову мысль о том, что дело вовсе не в количестве энергии. Дай Бог, чтобы наша цель оказалась достигнутой.
— Я только хотел вас спросить: что значит различать духов?
— Значит, вы еще не умеете, — улыбнулся старик. — Честно говоря, я и сам не уверен в том, что умею. Просто думаю — и вы, надеюсь, уже успели убедиться в этом — миров существует много. В одном мире — я жалкий сумасшедший, в другом — вдохновенный поэт. Различать духов и означает это понимать. Не поддаваться соблазну объявить какой-то мир, более вам привычный, истинным, а другие — иллюзиями. Вообще сознавать, что есть много миров, и даже уметь попадать в них, понимать их — это великий дар, для большинства людей не доступный.
— Может быть, в этом они более счастливы, чем мы?
— Кто знает? Только для вас счастье — совершенно абстрактная категория. Для вас на свете счастья нет, — улыбнулся Березин.
— В каком же из миров я встречу человека, которому предназначается мой дар?
— Наверное, в том, где вы его получили.
— А если я туда никогда не попаду? Вообще-то мне этот мир очень понравился. Вот только странная тень, от самолета или еще от чего, внезапно все накрывающая.
— Это не тень, это мир проваливается в небытие, я бы сказал — мерцает. Его надо все время держать, он же не может сам по себе долго существовать.
— И кто же его держит?
— Вы держите, я, кто-нибудь еще.
— А мне он казался таким устойчивым, солидным.
— Солидно и устойчиво только мертвое. А неустойчивость — признак истинности, признак жизни.
— Мне это не очень понятно. Но все равно спасибо, я пойду. — Макаров повернулся к двери.
— Счастливо вам. Только вам не сюда, вот здесь у меня черный ход, вам сейчас нужно через него выйти.
Старик из дверей смотрел, как он спускается по лестнице, и опять, как Макарову показалось, глумливо улыбался.
Глава пятая
Макаров опять шел по длинной, бесконечной дороге. Вдали в распадке, в дымке утреннего тумана угадывался город. Он опять увидел человека, сидящего на скамейке у пруда, и снова ему показалось, что это отец. Он спустился к нему и тронул за плечо. Вид обернувшегося человека был настолько страшен, что Макаров отшатнулся. Голое, совершенно без волос, желтое и заостренное вперед, как утюг или нос корабля, лицо. Человек был в комбинезоне, на груди у него висел раскрытый противогаз.
— Перерва?
— Да. Разве мы знакомы? Что-то я вас не припомню.
— Извините, — смутился Макаров, — сам не знаю, почему ваша фамилия пришла мне в голову.
— Вы, наверно, экстрасенс? Сейчас так много мутантов, ничего удивительного. Вы в город? Садитесь, передохнем и пойдем вместе. У вас пропуск есть?
— Куда пропуск?
— В город. Куда же еще. На Владимирке очень строгий контроль.
— Вы мне поможете?
— Почему я должен вам помогать? Впрочем, у меня есть еще один пропуск, поддельный. Но если вас с ним схватят, мы незнакомы.
Когда они подходили к посту, который помещался в будке бывшего ГАИ, Макаров схватил Перерву за рукав:
— А где же дома?
— Какие еще дома?
— Да вон там Матвеевское, целый район.
Перерва подозрительно посмотрел на него:
— Этот район снесло первой же ударной волной до основания. Как везде на открытом месте.
На посту долго рассматривали макаровский поддельный пропуск, потом офицер строго спросил, почему он без противогаза.
— Потерял, — ответил Макаров.
— Достаньте новый, без противогаза нельзя. — Офицер вернул пропуск.
Когда они прошли еще метров сто, Макаров остановился. Не было не только микрорайона Матвеевское, не было и парка — ни одного дерева, только далеко впереди маячили в летнем мареве скелеты каких-то зданий.
— Ну что вы там встали! Бегом сюда! Я договорился с водителем! Пешком будете два дня идти.
Маленький грузовичок надсадно кашлял и выпускал черный смолистый дым. Они с трудом уместились в кузове, где между ящиков сидели еще несколько человек.
— Мне нужно в центр, к Арбату, — сказал, нагнувшись к Перерве, Макаров.
— И не думайте, там сплошные завалы.
— Я должен найти человека.
— Сначала себя найдите. Вы ведь без денег, без документов. У Павелецкого, в подземном гараже, пункт регистрации беженцев, обратитесь туда.
В огромном гараже стоял гул от сотен голосов и было жарко, как в бане. Макаров промучился два часа в очереди к одному из столов, а когда подошел, то в девушке, принимавшей заявления, узнал Анну.
Она писала, не поднимая глаз, а когда он назвал себя, она так же не отрываясь от бумаг, спросила:
— Где пропадал столько времени?
— Почему на меня не смотришь?
— Я боюсь, вдруг это не ты.
— Это не я, это мой брат.
Потом они так долго смотрели друг на друга, что очередь начала волноваться и выкрикивать что-то угрожающее.
— Подожди, я через полчаса сменюсь.
Макаров в темноте шел за Анной. Она уверенно вела его узенькой тропинкой, освещая путь фонариком. Тропинка петляла между кирпичных стен, искореженных балок, иногда приходилось влезать в окна и прыгать на крышу автомобиля, колесами вросшего в землю.
— Ты почему без противогаза?
— Я его потерял.
— Как это могло случиться?
— Я возвращался на Итаку, а там противогазы ни к чему.
Затем, зайдя в квартиру полуразрушенного дома, они долго перешагивали через лежавших на полу людей, добираясь до комнаты Анны.
— Здорово живешь, — сказал Макаров, повалившись на кушетку и осматривая крохотную комнатушку, — отдельное жилье!
— Начальство выделило, я же теперь ответственный работник. Ты мне скажи, — она опустилась перед ним на колени, — все это тоже было описано в твоем романе?
Макаров вздрогнул:
— О каком романе ты говоришь?
— О том, который ты сначала писал один, потом предложил писать вместе, а потом пропал.
— Нет. Видимо, роман уже сам пишется, без моего участия. И вообще, мой роман писался в другом мире.
— Может, попробуешь теперь писать здесь? Никакого другого мира больше не будет.
Макарову стало страшно.
— Миров много, и в каждом из них я встречаю тебя.
— Ну да, ты же Одиссей, путешественник, а мне остается только ждать. То ты пропал после поездки в Устюг, то исчез перед самой войной. Где ты хоть был последние полгода?
Она распахнула шторы. Прямо над ближними развалинами висела огромная красно-желтая луна.
— Смотри, как здорово!
— По-моему, зловеще.
— Почему? Так тихо, безветренно. Можно не опасаться, что принесет какую-нибудь заразу. Подобных дней у нас за месяц один-два, нужно радоваться, а ты сидишь такой оцепенелый.
— Не понимаю твоей радости. Все рухнуло, больше не на что надеяться. Я всю жизнь был неудачником, но жила какая-то надежда. Теперь же ничего нет, нет никакой пользы от того, чему я учился, что я знал. Это относится и к тебе тоже, разве нет?
— Нет, весь тот мир неизбежно должен был рухнуть, может быть, не таким жутким способом. Надежда появилась только теперь.
— Почему это?
— Когда нет больше ничего, кроме надежды, она может осуществиться. Надежда на то, что появится или уже появился совсем другой смысл нашей жизни… Ну, хватит сейчас об этом, второй час ночи. Лучше расскажи, что с тобой было за это время.
