Майкл Корда - Богатство
Завтра, решила она, когда с делами будет покончено, она немедленно уедет, позвонит Стерну или Саймону снять ей номер в одном из самых уединенных городских отелей, скажем "Дорсет", или "Хэмпшир Хауз", и на время исчезнет из виду. Постепенно, шаг за шагом, она вернется к нормальной жизни.
Нет, чтобы быть точной, она начнет н о в у ю, ибо жизнь уже не будет той же самой. Ей нужен офис, чтобы управлять постройкой музея – в этом мог бы помочь Саймон. Со временем, вероятно, она будет признана, как миссис Баннермээн, а миссис Баннермэн доступно почти все. А потом? Она отказывалась заглядывать дальше.
Она закрыла глаза и внезапно услышала шум шагов по гравию во дворе, и человеческие голоса. Они звучали приглушенно, но ей показалось, что это мужчина и женщина. Потом они стихли, и Алекса уснула, повторяя себе, что нет причин полагать, будто говорили о ней.
– Это позорная капитуляция, Роберт, и ничто иное.
– Это здравый смысл, Сеси, – устало сказал Роберт. – Мне это нравится не больше, чем тебе.
– Она – мелкая шлюшка и интриганка, и ты ей подчинился. Никогда бы не подумала, что доживу до такого дня.
Роберт вздохнул. Они прошли до усыпанного гравием двора и повернули назад. В темноте он не видел выражения ее лица, но глаза ее блестели, словно она плакала.
– Если мы начнем процесс, Сеси, – терпеливо объяснял он, – она может победить. Отец б ы л женат на ней.
– Я отказываюсь в это верить. Или примириться с этим.
– Вера тут ничего не изменит. Букер считает брак законным.
– О, я бы просто у б и л а Мартина! – даже в лунном свете глаза Сесилии полыхнули яростью. – Он совершенно б е с п о л е з е н. Не представляю, как я могла когда-то даже допускать мысль о замужестве с ним. Но т ы, Роберт, т ы – вот кто меня по настоящему разочаровал. Ты позволил ей обойти себя, только потому что она – смазливая девица! – Она сделала паузу. – С обывательской точки зрения.
– Ну, в этом ты совершенно не права, Сеси. Мне вполне нравится, как она выглядит. Рамирес – помнишь его? – даже предложил, чтоб я женился на ней! – Он рассмеялся. – Действительно, неплохое решение проблемы.
– Это отвратительно!
– Я шучу, Сеси.
– Не нахожу это смешным. Тебе следовало бы д е л а т ь что-нибудь, Роберт, вместо того, чтобы обмениваться шутками со своими кубинскими друзьями.
– Это не так легко, Сеси. Она умнее, чем ты можешь поверить. В ее руках есть некие документы, которые я бы очень хотел заполучить назад.
– Ты хочешь сказать, что она ш а н т а ж и р у е т тебя, Роберт? Это причина твоей бесхребетности?
– Нет, Сеси, совсем не шантажирует. "Угрожает" – более точное слово.
– Чем?
Теперь он пожалел, что затронул эту тему. Если Сесилия узнает правду о смерти Джона, она никогда не простит его, а этого он боялся гораздо больше, чем того, какое действие возымеет это открытие на его политическую карьеру.
– Там замешаны политические дела, – сказал он по возможности спокойно. – Документы дал ей отец. Необдуманно.
– Разве Рамирес не может их вернуть? Ты обычно утверждал, что он может все.
Сесилия познакомилась с Рамиресом, едва выйдя из детского возраста, в те давние дни, когда он был еще патентованным героем твердолобых патриотов, которые считали, что высадка в Бухте Свиней была бы успешной, если бы у Джона Кеннеди хватило мужества организовать прикрытие с воздуха.
Таковы были в те времена и взгляды ее отца – как многие богатые американцы, Артур Баннермэн счастлив был принимать у себя в доме лихого кубинского героя и выписать чек на на la causa[46]
Последующий откат Рамиреса в мир политических преступлений и убийств по контракту ускользнул от внимания Сесилии. При тех редких случаях, когда упоминалось его имя, она все еще говорила о нем, как о латиноамериканском антикоммунистическом сэре Галахаде[47] – репутация, которую он потерял так же быстро, как приобрел.
– Он тоже провалился. Мы обменялись самыми резкими словами.
– Подкинь под него хворосту, Роберт! Отец часто говорил, что если бы у братьев Кеннеди не сдали нервы, Рамирес смог бы войти в Гавану, и заставить Кастро собирать чемоданы.
– Сеси, отец изменил свое мнение, когда ты еще каталась на пони. Бог свидетель, я сделал все, что мог. Я даже привез Рамиреса сюда, поместил его в местной гостинице, но он ничего не добился.
– Он з д е с ь?
– Забудь, что я тебе сказал. Чем меньше ты знаешь об этом, тем лучше. Все под контролем.
– Что ж, тогда вели ему пошевеливаться, – резко сказала Сесилия.
Роберт жалел, что вообще согласился обсуждать дела с Сесилией. Он должен был знать ее лучше, чем предполагать, что она когда-либо даст ему благословение на компромисс с Алексой.
– Сделаю все, что в моих силах, – мрачно произнес он, чтобы положить конец беседе.
Сесилия взяла его за руку.
– Никто не может просить большего, – прошептала она.
Репутация Сесилии, как слабой женщины, была догматом, принятым на веру всей семьей, за исключением самой Сесилии, которая знала правду. Она считала, что в ином веке она сумела бы справиться с ролью римской матери, или сестры, или жены – во всяком случае, одной из тех суровых, непорочных героинь, что указывают пути долга мужчинам своей семьи.
С ее точки зрения, никем не разделяемой – Роберт был слишком мягок, себе во вред. Она обвиняла себя, за то что бежала в Африку, чтобы спастись от семьи и богатства, оставив его одного перед лицом враждебного мира. Если бы она осталась дома, то убедила бы его не пытаться отобрать Трест у отца – или, если бы он все же сделал это, поддерживала и укрепляла его дух, так, чтоб он преуспел. Теперь она убеждала себя, что Роберт дал слабину, из-за того, что эта девица воспользовалась его душевной добротой, что Рамирес, возможно, просто уклоняется от того, что он обязан был сделать.
Она думала об этом, пока раздевалась и проскальзывала в хлопковую ночную рубашку, вновь наслаждаясь чувством прохлады после всех этих лет в Африке. Однако, это был ее долг, точнее, предназначение – быть там, помогать бедным, а Баннермэны всегда исполняют свой долг, не жалуясь. Если ничего другого не остается – так учила ее бабушка. И это было главным удовлетворением ее жизни – возможно, подумала она без горечи, и е д и н с т в е н н о е.
Если Роберт не может приказать Рамиресу сделать то, что он обязан сделать, она возьмет это на себя. Это тоже ее долг. Она потянулась к телефону и набрала номер.
Компания, собравшаяся к завтраку, не лучилась счастьем, но Роберт, для которого сама идея охоты была на первом месте, делал все возможное, чтобы оживить картину, подобно преданной жене из пригорода, которая чувствует, что важный домашний прием плохо начался, и видит, как шансы ее мужа на продвижение по службе исчезают, по мере того, как беседа спотыкается и замирает. Не привыкший обычно рано вставать, Роберт двигался по столовой, сыпал шуточками, с энтузиазмом пожимал руки и сообщал каждому, какой будет прекрасный день. И действительно, день обещал быть великолепным, по крайней мере в том, что касалось погоды. Природа приложила все усилия, чтобы соответствовать стандартам Баннермэнов. Прелестный, бледный осенний туман развеивался, открывая тонкий ледок, который таял в первых лучах солнца, из-за чего опавшие листья выглядели так, будто они были свежеокрашенны за ночь, специально для этого случая. На дальнем конце Большой Лужайки мирно паслись полдесятка ланей. Их шкуры в рассветных лучах, казалось, сбрызнуты оранжевым.
– Единственный с м ы с л во всем этом – завтрак, – простонал Патнэм, усаживаясь рядом с Алексой.
Действительно, на буфете, в дальнем конце столовой выстроился ряд надраенный серебряных блюд, как в ресторане роскошного пассажирского парохода. День охоты в семье Баннермэнов протекал по образцу, твердо заданному в прошлом столетии. Небольшая армия невидимых слуг вставала задолго до рассвета, готовя обильный завтрак, собирая корзины для пикника, укладывая ружья и амуницию в автомобили, выводя собак, даже приносили фазанов в клетках с дальнего конца поместья, где их выращивали, просто на случай, если количество птиц, которых можно поднять в поле, будет недостаточным. Ни одна мелочь не была упущена.
– Вы не едите? – спросил Патнэм.
Алекса глянула в тарелку и содрогнулась при виде яиц, ветчины, сосисок и оладий.
– Это напоминает мне детство, – сказала она. – Только тогда завтрак подавался в три часа утра, а не в шесть.
– Я и забыл, что вы – продукт сельскохозяйственной полосы, – заявил Патнэм. Его жизнерадостность действовала ей на нервы. – А ведь, если вдуматься, вещей, которых я не з н а ю о вас, гораздо больше, чем з н а ю – за исключением того, что читал в газетах, а, будучи журналистом, я понимаю, что верить им нельзя.
Алекса с трудом пыталась проявить внимание.
