Майкл Корда - Богатство
Букер неохотно починился.
– Не забывайте, что я вам сказал, – произнес он, как ей показалось, с отчаянной настойчивостью.
– Сказать по правде, я подошел к вам именно из-за Букера, – заметил Роберт. – Он намного превысил свои полномочия при поездке в Ла Гранж, а теперь ведет себя на очень опасный лад. Если бы не моя сестра, я бы давно от него избавился. Конечно, она не выйдет за этого несчастного, но также не хочет его отпустить. И мне пришло в голову спросить, не было ли между вами чего-либо личного?
– Личного? Конечно, нет. Я познакомилась с ним только две недели назад, на похоронах вашего отца. А почему вы спрашиваете?
– О, я думаю не о в а с, я думаю о нем. С самого начала, прямо на этих похоронах, Господи помилуй, я думаю, он положил на вас глаз. Его легко понять, но это – чертовски дурной тон. Вы, возможно, даже этого не заметили, учитывая обстоятельства, но я заметил. Он – странный парень, Букер. Когда вы ему не ответили – а какого черта вы были должны? – он настроился против вас, причем очень резко. Боюсь, мне придется взять его на короткую сворку. Ему просто нельзя доверять. – Он вздохнул. – Бабушке, похоже, понравился ваш друг Саймон.
– Она думает, что он иностранец.
– Ну, конечно, в каком-то смысле он и е с т ь иностранец, верно? Так же, как Букер. И в этом – его проблема. Он годами был неотделим от семьи – или все равно, что был – и однако, он по-прежнему не п р и н а д л е ж и т ей. Послушайте, ваш Стерн и де Витт собираются затратить весь завтрашний день на составление документа. Полагаю, Стерн объяснит вам все после обеда. Мы проведем весь завтрашний день в поле – погода ожидается великолепная – и, кто знает? Возможно, когда мы вернемся, то сможем уже поставить свои подписи. И, что более важно, жить с этим.
– Букер исключается?
– Честно говоря, я думаю, что так вернее. Чем скорее он вернется в Нью-Йорк, тем лучше. Кроме того, Стерн не захочет быть в меньшинстве. Если при де Витте будет Букер, Стерн вызовет кого-нибудь из своей фирмы, и в результате у нас будет десять юристов, выполняющих работу двоих. Когда все будет кончено, нет причин, почему бы нам не узнать друг друга немного лучше. Многое зависит от того, захотим ли мы оба установить между собой хорошие отношения. Мы сможем вступать в разногласия – уверен, что так и будет, время от времени, но как друзья, как равные?
– Это именно то, чего я хочу. Ничего больше. Или меньше.
– Прекрасно. – Роберт похлопал ее по плечу. – Мы замечательно уживемся друг с другом. – Он обвел комнату взглядом. – Эммет, – вздохнул он. – Господи, как бы позабавился Джон, видя его здесь. Он обычно дразнил бедного Эммета, как тореадор – быка! – Роберт глотнул виски и скривился. Неужели он сильно пьет? Как многие крупные мужчины, в том числе его отец, он, казалось, был способен поглощать большое количество алкоголя без видимых последствий, но до Алексы впервые дошло, что, когда бы она его ни видела, он либо допивал бокал, либо начинал новый. – Джон любил Эммета, – произнес он так, словно это был великий подвиг, почти проявление святости. – Конечно, Джон всех любил, – добавил он с оттенком не то презрения, не то зависти. – И к нему тоже все хорошо относились, бедному сукиному сыну. – Он покачал головой. – Бабушка его обожала, считала безупречным.
– Почему "бедному сукину сыну"? Я думала, вы тоже хорошо к нему относились.
– Поправка. Я л ю б и л его. "Бедный сукин сын", потому что он умер. Худшего невезения нельзя и представить.
– Это все еще мучает вас, после всех лет?
Он кивнул.
– Когда я здесь, я думаю об этом. Вот одна из многих причин, по которой я не часто здесь бываю. Вы можете это понять. Наверное, вот почему вы не ездите домой, правда?
На миг она взглянула на него, гадая, о многом ли он догадался, и что важнее, о чем он пытается сказать.
– Вы имеете в виду самоубийство моего отца? – спросила она, удивившись, что сумела произнести это слово. – Да. Вот причина, по которой я не возвращаюсь. Но Джон не совершал самоубийства, верно? Это был несчастный случай.
– К о н е ч н о, это был несчастный случай, – яростно произнес Роберт. Его глаза сузились, он пристально вглядывался в нее, словно пытаясь запомнить ее черты. Он был похож на свидетеля, которому предъявили полицейские фотографии, и сосредоточенно пытавшегося определить, на которой нужная женщина. – Вы были со своим отцом, когда это случилось, так мне рассказывал Букер? – он взял ее за руку и крепко сжал. – Ужасно.
– Я не хочу говорить об этом, Роберт.
– Нет, нет. Здесь есть сходство, которое я пытаюсь объяснить. Я был с Лжоном. Сидел рядом с ним. Мы оба знаем, каково это. Каждый из нас прошел через одно и то же испытание.
– Может быть. Я действительно не хочу говорить об этом.
– Я могу это понять. Никто никогда не хотел говорить о смерти Джона, особенно со мной. Отец фактически дал обет молчания, как будто ничего не случилось. И однако он рассказал вам об этом. Он поведал вам всю историю? Обрисовал сцену? Бедный Джон, пьянеющий с каждой минутой, в этой самой комнате, отец, впадающий в ярость, пока бабушка, как обычно, притворяется, что все совершенно нормально, это просто обычная предобеденная болтовня, только пусть кто-нибудь выйдет и велит Мэйтланду попридержать слуг на несколько минут, и не подавать обед, пока она не позвонит.
Роберт пьян, – решила Алекса. Пьян и зол, но все еще держит себя в руках. Ему должна была быть противна встреча со Стерном, противна обязанность быть любезным, пока он торговался за то, что в душе он считал своим законным наследством, дать место в семье посторонней, признать, наконец, факт, что в случае длительного процесса он может проиграть… Он надеялся, что она может сломаться под давлением, или что Букер сможет добыть нечто, достаточно весомое, чтобы заставить ее сломаться – и вот теперь все кончено, или почти – и самое горькое, что он должен сознавать – и сознает, конечно – что только благодаря ее желанию заключить соглашение, он способен сохранить свое положение и место в семье, что он принимает свою частичную победу из ее рук, как дар, тогда как она еще сохраняет козырную карту.
– Он рассказал мне об этом. Обо всем. Он доверял мне, Роберт. Больше, чем мой родной отец. Больше, чем кто-либо на свете.
Он улыбнулся, или попытался, ибо его выражение скорее походило на гримасу, возможно, из-за опьянения.
– Ах, – сипловато сказал он, – доверие! Чудесная вещь! Я вам завидую. – Гримаса уступила место обычному любезному выражению. – Сам я не умею доверять людям. Или так мне говорили.
– Вы могли бы научиться.
– Может быть, – он громко рассмеялся, и смех его показался ей скорее зловещим, чем веселым. – Однако, мне, возможно, понадобится рука помощи, – он подмигнул.
По возможности вежливо, она отступила подальше от него. Наверное, потому что она не пила сама, люди, излишне пьющие, действовали ей на нервы – и кроме, того, замечание Роберта о доверии напомнило ей о документе – она еще не решила, как поступить. Несомненно, это и было у Роберта на уме. К о н е ч н о, он не мог доверять ей, пока документ у нее, но могла ли она доверять Роберту настолько, чтобы его отдать? Она, разумеется, могла бы его скопировать, но вряд ли это могло быть расценено, как акт доброй воли.
Е с л и между ними все сложится хорошо, к о г д а (она была оптимисткой) она научится доверять ему, тогда она отдаст документ.
Тем временем, разумней и безопасней будет сохранить его у себя.
Засыпала она с трудом. Ее тревожил не обед, за которым она съела очень мало, и не застольная беседа, где доминировала миссис Баннермэн, объяснявшая Саймону американские обычаи, историю и фольклор, но неожиданная реплика Роберта.
Неужели он и впрямь думает, что между ними есть что-то общее – два человека, погубивших тех, кого любили, оба признали это "случайной смертью", хотя фактически, – пусть этим словом никогда не обозначалось то, что произошло между ней и отцом, это были убийства? Роберт небрежно вел машину, и это стоило жизни его брату и еще двум невинным людям.
Она… но она отказывалась осознать, что она сделала, запрещала своим мыслям даже принять это направление.
Огромный дом вокруг нее стонал и трещал, полный мелких, странных шумов, как корабль в море. Удивительно, подумала она, что такое большое и прочное здание способно так же скрипеть по ночам под ветром, как старый фермерский дом. Она слышала треск дерева, когда температура понижалась на несколько градусов, шелест ветвей у крыльца, гудение воздуха в батареях, где-то вдали шум насоса или вентиляции, тихие шаги служанки, совершавшей ночной обзод, ибо здесь всегда кто-нибудь круглосуточно находился на страже, как в гостинице, и нажав кнопку звонка на ночном столике, можно было вызвать горничную – в любое время, на случай, если захочется выпить чашку чаю, или какао, или просто, как это бывало с миссис Баннермэн, узнать, который час.
