Фред Стюарт - Век
Сид свернул на Западную Тридцать восьмую улицу. Улица была пустынна, лишь с нескольких грузовиков разгружали доставленный товар. Из-за угла вынырнул синий «плимут» и подъехал к Сиду сзади. Как только «плимут» въехал на тротуар, распахнулись его задние дверцы. Пока Сид понял, что за спиной у него что-то происходит, двое дюжих парней, которые выскочили с заднего сиденья, схватили его, и один из них прижал носовой платок ко рту Сида. Они затолкали его на заднее сиденье, вскочили вслед за ним и захлопнули дверь. Автомобиль взревел. Он слетел с тротуара на проезжую часть и направился к востоку.
Эти двое на заднем сиденье были из гангстерской банды Джерри Гроссмана, бруклинской шайки, которая контролировала этот центр готовой одежды как «свою территорию». Один из парней, по прозвищу «Телячья отбивная», сел на грудь Сида Кона, прижимая его к полу машины, в то время как другой, по прозвищу «Лезвие», перерезал горло Сида от уха до уха.
На это ушло не больше минуты.
— А се moment, — произнесла Габриэлла, стоя на балконе их номера-люкса в отеле «Ритц», — j'en ai marre de tout sauf l'amour».
— Субтитры, пожалуйста, — сказал Эйб, который развалился в пижаме на софе в гостиной их апартаментов и читал парижский выпуск «Геральд-Трибюн».
Они только что закончили свой завтрак. Габриэлла повернулась и снова вошла в роскошную, заполненную цветами комнату. Ее волосы были распущены, на ней был бежевый прозрачный пеньюар, который она сама разработала и назвала «sexpot special»[92]. На самом деле ее нагое тело дразняще проглядывало сквозь ткань, тогда как интимные места были задрапированы настолько, что это создавало таинственный образ и не допускало обвинений в порнографии.
— Я сказала, — она улыбнулась, опускаясь на колени рядом с ним и целуя его руку, — что мне надоело все на свете, кроме любви.
— Так, наверное, и должно быть во время медового месяца, — ответил он. — Ты не хочешь пойти к Диору сегодня?
Она покачала головой:
— Нет, ни слова о моде, по крайней мере еще три дня. Я даже вспоминать не хочу о швах и подолах! Мне не хочется ни о чем думать, кроме любви и романтики, к тому же у нас весь день расписан. Мы же хотели стать настоящими туристами. Мы возьмем автомобиль и поедем в Мальмезон…
— А что это такое?
— Дом Жозефины. Он великолепен, и возле него есть чудесный ресторан…
— Жозефина — это кто?
Она с удивлением посмотрела на него:
— Жена Наполеона, тупица!
— Ох. Ну, черт возьми, я же не знал, о ком ты говоришь. А почему тебе нужно осматривать ее дом?
— Да потому, что он красив!
— Я бы предпочел поехать к Диору. Ну, продолжай.
— Потом мы пообедаем в ресторане, затем поедем в Версаль и весь остаток дня проведем там.
— Я его уже видел.
— Я тоже. Но он стоит того, чтобы осмотреть его еще раз. После этого ты меня поведешь в мой самый любимый в мире ресторан «Grand Vefour»…
— О да, конечно, я непременно пойду туда с тобой.
— А потом мы вернемся и будем заниматься любовью десять раз подряд без остановки.
— Минуточку, но тогда мне понадобится группа поддержки.
Раздался стук в дверь.
— Я открою, — сказала она, вставая.
Габриэлла заторопилась к двери и открыла ее.
— Cablogramme pour Monsieur Feldman[93]. — Посыльный в форме протянул конверт, восхищенно разглядывая просвечивающее неглиже Габриэллы.
— Merci.
Она дала ему чаевые и закрыла дверь.
— Я вскрою?
Эйб как раз закуривал сигарету.
— Конечно.
Вскрыв конверт и прочтя телеграмму, она переменилась в лице и посмотрела на него.
— Кто такой Сид Кон? — спросила она.
— Это тот парень, который пытается нас «организовать» в профсоюз. А в чем дело?
— Это телеграмма от Маури Шульмана. Сида Кона убили.
Эйб приподнялся и уставился на нее:
— Что ты сказала?
— Я лучше прочитаю текст телеграммы: «Сид Кон убит. Пикетирование на время отменяется. Думаю, вы должны вернуться. Неприятности. Подпись: Маури».
— Тупица. Почему он мне не позвонил? Что значит «неприятности»? О Боже, закажи разговор с ним…
— Но, Эйб, в Нью-Йорке середина ночи!
— Так разбуди этого кретина! Его номер — Эльдорадо 5—4728.
Пока Габриэлла заказывала разговор с Америкой, Эйб встал и начал мерить шагами комнату, как тигр в клетке. До этого она много раз видела его разгневанным, но на сей раз это был не столько гнев, сколько… Что? Она не была уверена, но ей показалось, что он был напуган.
— Кому понадобилось убивать Сида Кона? — спросила она.
— Откуда мне знать, черт побери?!
— Ну, у тебя должна быть какая-то версия… Если бы я была следователем, у меня была бы версия.
Он уставился на нее:
— Ну, например?
— По всей вероятности, я стала бы искать того, кто должен получить максимальную выгоду, убрав его с дороги.
Он перестал мерить комнату, и лицо его побелело.
— Ты что, хочешь сказать, что это я убил его?
— Конечно нет! Как ты мог его убить? Ты был здесь, со мной. Если не… — Она запнулась и с ужасом подумала, сказать ли то, что вертелось у нее в голове.
— Если не — что?
— Уже были разговоры, что ты платишь шайке за то, чтобы они не давали профсоюзу развернуться. Я в это никогда не верила, но…
— Но — что?
— Это правда?
Он грузно опустился на софу.
— Ладно, — сказал он. — Я знаю, кто пришил Сида Кона. Джерри Гроссман выбил его из игры, потому что я ему сказал, что не хочу этой проклятой забастовки! Но я не думал, что он действительно убьет кого-нибудь… О Господи…
Она вся напряглась.
— Кто такой Джерри Гроссман?
— Он и есть проклятый главарь этой шайки. А ты думала кто?
— Значит, это правда?
— Я плачу Гроссману уже четыре года. А почему, черт возьми, ты думаешь, профсоюзы не суют нос в мои дела? Дай мне сигарету…
Она принесла ему сигарету и автоматически прикурила ее для него. Габриэлла была слишком потрясена, чтобы реагировать на окружающее. Он глубоко затянулся и посмотрел на нее.
— Я плачу Гроссману две тысячи в месяц за защиту, главным образом — от профсоюза. Профсоюзные боссы об этом знают и уважают правила. Они не ищут приключений, если могут их избежать. Но этот парень Кон заставил их выступить против меня, так что мне пришлось поговорить с Гроссманом прямо накануне нашего отлета в Париж и попросить его позаботиться о моих интересах. Я-то думал, что он обойдется обычными штучками — телефонными угрозами, чем-нибудь похлеще, но, клянусь Богом, Габриэлла, я и не думал, что он убьет этого недоноска!
— А что, по-твоему, делают главари шайки в таких случаях? — воскликнула она сердито, уже не сдерживая своих эмоций. — Я не могу поверить, что ты оказался таким глупым, что нанял гангстеров только для того, чтобы профсоюзы не лезли в твои дела.
— Я был вынужден это сделать.
— Почему же?
— Чтобы одолеть конкурентов.
— К черту все это! Если ты не можешь честно побороть конкурентов, тебе вообще нечего делать в этом бизнесе!
— Это легко сказать, но чертовски трудно сделать!
— Ох, Эйб, Эйб… — Она была так потрясена его слепотой, что ей хотелось кричать. — И помимо всего прочего ты когда-нибудь задумывался о своем отношении к пуэрториканцам, которые на тебя работают? Мой дед и твой отец были иммигрантами, которым приходилось бороться против таких, как ты. А теперь, пятьдесят лет спустя, ты обращаешься с ними так же, как обращались с твоим отцом… Не могу в это поверить. Просто не могу!
— Поверь мне. Правильно или нет, но я думал об этом.
— Тогда ты можешь разделаться со всем этим!
— Как?
— Избавься от Джерри Гроссмана.
— От Джерри Гроссмана не избавишься.
— Так перестань платить ему! Это достаточно просто.
Он ей не ответил.
— Разве это не просто?
Он разглядывал свою сигарету. Потом наконец поднял глаза на нее.
— Я не знаю, — сказал он тихо, — и я боюсь браться за это.
— Эйб, но ты должен найти выход! Ты просто обязан освободить наш бизнес от гангстеров.
— Наш?
— Да, наш. Я — твоя жена, ты не забыл?
Она села рядом с ним, остывая.
— Послушай, дорогой, должен же быть для нас безопасный выход из этого положения. Поговори со своим адвокатом, он выяснит, как все уладить. От Гроссмана можно откупиться?
— Не знаю, может быть.
— Но ты все-таки понимаешь, насколько это важно?
— Да, понимаю.
— Ты будешь связываться со своим адвокатом?
— Да, я поговорю с Алланом.
Зазвонил телефон. Габриэлла поднялась, чтобы взять трубку.
— Это Маури, — сказала она.
Она наблюдала, как Эйб шел к телефону. Их взгляды встретились. Он взял трубку и произнес с горечью:
— Ты права, Габриэлла. Я был тупицей. Это была самая большая глупость за всю мою жизнь.
