Эмэ Бээкман - Возможность выбора
В этом отношении соседок Орви не в чем было упрекнуть, они плакали чрезвычайно редко и не раззванивали о своих горестях по всему общежитию.
По части храбрости Орви отставала от своих приятельниц. Уйдя от мачехи и отца, она много плакала. Правда, Орви предпочитала плакать в одиночестве. Тайком пролитые слезы закаляли, по мнению Орви, характер, воспитывали в человеке самостоятельность и решительность. Если ты сама сумеешь справиться со своим отчаянием, то будешь выходить победителем и из всех других положений.
Трудное испытание выпало на долю Орви еще до замужества, когда она жила в общежитии швейной фабрики.
Там по-прежнему промышлял наглый вор, и общая опасность примирила Орви с тремя «А». На лестнице общежития она познакомилась с Кулло, который чем-то напоминал ей Реди.
Однажды вечером, когда три «А», как обычно, вышли из дома, Кулло заглянул к Орви.
Некоторое время они подыскивали тему для разговора, как всегда в таких случаях, немного посетовали на плохую погоду.
Вдруг Кулло пристально посмотрел на Орви и весело произнес:
— Я обожаю таких неиспорченных людей, как ты.
Орви смущенно улыбнулась, но не рассердилась на неожиданное «ты».
Привыкшая с Реди к естественности, Орви считала всякое выкаблучивание дешевой позой, которая ничуть не красит человека.
Они сидели за столом друг против друга. Кулло взял Орви за руки и продолжал:
— Я хотел бы всегда и везде быть с тобой. В сумерках летней ночи заливаются соловьи, а мы вдвоем. Грохочет гроза и после дождя пахнут тополя — мы держимся за руки. После заморозков деревья сбрасывают листву, и мы с тобой бродим по желтому ковру из опавших листьев. Настанут морозы, я перебираю пальцами ветки, словно струны, и звучит прекрасная мелодия: ты стоишь рядом и слушаешь. Весной мы бегаем, как два озорника, по ручью, а потом сидим у костра и вспоминаем карминно-красные зимние закаты. Снежные комья забот мы вместе столкнем в пропасть. Увижу я, что ты очень устала, я сажусь рядом с тобой и читаю старые стихи, которые рассказывают об отарах овец и запахе хлеба.
Там, за столом, держа руки Орви в ладонях, Кулло говорил ей еще множество таких красивых слов. Глаза его блестели; порой казалось, будто он вовсе и не видит перед собой Орви. Снова спустившись на землю, он заверял, что говорит так впервые в жизни, что осмелился это сделать лишь потому, что Орви не смеется над ним.
В то время Орви все еще переживала боль расставания с домом, временами она чувствовала себя такой беспомощной и покинутой — поэтому слова Кулло падали на благодатную почву. Орви не думала о том, что такие прекрасные слова могут быть и не вполне искренними. Поскольку ей внушало отвращение то, что три «А» запросто спали со своими парнями, она еще больше тосковала по чему-то чистому и настоящему. Нет, в словах Кулло Орви не находила никакой фальши.
Признания Кулло снова вселили в нее веру в добро и в людей. Истинное дитя города, Орви после того, как встретила Кулло, начала замечать красоту природы. В ее снах летали белые гуси и шумели темные вековые леса.
К сожалению, людям никогда не удается сохранять свои чувства в тайне. Даже самая скрытая привязанность невольно всплывает на поверхность, влюбленные — наиболее беззащитная часть человечества. Каждый может задеть их насмешкою или ироническим взглядом.
Но влюбленные в то же время и самый упорный народ — поэтому ни Орви, ни Кулло не обращали внимания на то, что за их спиной перешептывались или отпускали шуточки. Они встречались на глазах у всех, ждали друг друга на лестнице, прогуливались перед домом, в холодную погоду сидели в комнате общежития, пользуясь случаем, когда три «А» шатались по городу.
Но едва те возвращались домой, как Кулло немедленно уходил, оставляя разомлевшую от пространных и красивых излияний Орви жертвой насмешливых взглядов трех «А».
В то время Орви мечтала о таком месте, где бы им с Кулло никто не мешал. Она не уставала сидеть с парнем и слушать его.
Орви была в эти дни по-настоящему счастлива. Впервые в жизни она откровенно говорила обо всем, что было у нее на душе. Кулло внимательно слушал, и Орви с удивлением думала, что с Кулло ей еще приятнее, чем с Реди. Реди без конца строил какие-то планы и хотел вовлечь в них Орви. С Кулло же, напротив, она чувствовала себя свободно, он не выклянчивал у Орви никаких обещаний и не пытался подчинить ее своей воле.
Орви пыталась пропустить мимо ушей плоские шуточки и насмешки трех «А». Из вечера в вечер они спрашивали, пригласят ли их на свадьбу; получив как-то от Орви, которой надоели эти подтрунивания, утвердительный ответ, три «А» хором воскликнули: да будет у вас столько детей, сколько песчинок на берегу моря.
Орви всепрощающе улыбнулась: что смыслили эти любвеобильные девицы в настоящих чувствах.
Но вот однажды вора задержали. Вся история оказалась проще простой. Вор пользовался мужской небрежностью. Если где-то дверь оставалась незапертой, воришка заходил в комнату, хватал что получше и прятал узел в темном углу, возле лестницы, ведущей на чердак. Это не было столь уж укромным местом — кое-кто из парней ходил туда посекретничать со своими девушками. Может быть, именно потому, что никто никогда не включал здесь света, ничего подозрительного замечено не было. Выбрав наиболее тихий ночной час, вор относил очередную добычу в мужскую умывальную. Там он привязывал веревку к свертку и потихоньку спускал его с третьего этажа вниз. Как раз под окном умывальной были кусты. Утром вор вставал ни свет ни заря — в зимнее время подниматься так рано было не обязательно, — подбирал в кустах сверток, брал его под мышку и относил туда, где товар сбывали.
Вор оставил Орви письмо.
Орви до сих пор слово в слово помнит его короткое послание:
«Прости, но я ни в чем не солгал. Уже при первой встрече я сказал — вор перед тобой. Ты могла бы сразу донести на меня. Все равно ты останешься моей принцессой с золотой короной на голове.
Твой Кулло».При воспоминании об этом Орви и сейчас вздрагивает.
В комнате тихо. Все, кроме Орви, спят. Слезы выплаканы, и усталые женщины отдыхают.
Даже три «А» стали серьезными, заметив, что Орви вот уже несколько дней ходила заплаканная. Все оборачивалось очень плохо — если раньше с Орви дружелюбно здоровались, то теперь от нее отворачивались. Пересуды в общежитии никак не утихали. Орви считали чуть ли не сообщницей вора. Ее даже вызывали пару раз на допрос, но потом оставили в покое.
Мрачное настроение трех «А» постепенно улеглось; они по-прежнему готовы были дурачиться; кто-то из них вытащил из ночного столика Орви письмо Кулло. С тех пор Орви начали называть сперва за спиной, а затем, осмелев, и в лицо принцессой с золотой короной.
Орви не решалась показываться на людях. В свободные часы она дрожала от холода на скамейке бульвара и лишь поздно вечером тайком пробиралась в общежитие. Раз, спускаясь по лестнице, она услышала, как кто-то из мужчин назвал Кулло больным человеком. После этого небо над головой Орви прояснилось. Клептоманы ведь на самом деле не в силах бороться со своими нездоровыми наклонностями. Выходит, Кулло не был подлым обманщиком. Орви немного успокоилась, хотя и понимала, что она ужасно наивна и беспомощна. Одна, предоставленная самой себе, она не сможет пройти через темные, неведомые дебри — через жизнь.
Устав от нервного напряжения, Орви сникла и покорно выполняла распоряжения трех «А». Пусть хоть они будут этой направляющей силой, пока не появится иная, лучшая. Все больше и больше Орви убеждалась в том, что ей необходимо рядом плечо, на которое можно опереться, и рука, которая не даст ей упасть.
26Неизвестно, каким образом мачеха про все это пронюхала, во всяком случае, вскоре после ареста Кулло она примчалась к Орви.
Раскрасневшаяся и задыхающаяся Лулль кинула перчатки и шляпу на кровать Орви. Решила ли она, что Орви надо срочно спасать, и потому прямо-таки бегом поднялась по лестнице? Лулль обняла Орви, на ее глаза навернулись слезы.
— Ну, скажи на милость, что с тобой так в конце концов будет? — с участием спросила Лулль. — Отцу я не решилась сказать. Не хватает ему еще инфаркта. Реди был просто мальчишка, а теперь, извольте, твоим избранником стал воришка!
Орви с поникшей головой, как кающаяся грешница, стояла перед Лулль, которая в недоумении разводила руками.
— Да что с тебя взять, — вздохнула Лулль. — У тебя разум ребенка, а в людях ты и вовсе не разбираешься.
Орви кивнула. Она сама пришла к такому же выводу.
— Мы должны вытащить тебя из этой дыры, — заявила Лулль, снедаемая жаждой деятельности.
Орви снова расплакалась. Не потому, что ей было жаль себя или она переживала из-за Кулло, — она плакала от счастья, что кто-то хочет позаботиться о ней. Лулль и отец невероятно выросли в ее глазах — они берут на себя обузу, предлагают защиту взрослому и, можно сказать, почти чужому человеку, который впутался в неприглядную историю. Орви чувствовала себя бессердечным пигмеем — уж она в подобном случае ни за что не простила бы.
