Ирвин Шоу - Богач, бедняк. Нищий, вор.
Гретхен прервала работу и закурила. Коробки из-под пленки, заменявшие им с Идой пепельницу, всегда были полны окурков. Там и тут стояли пустые бумажные стаканы из-под кофе со следами губной помады по краям.
«Сорок лет», — затягиваясь, подумала она.
Никто сегодня пока не поздравил ее. А с чем, собственно, поздравлять? Тем не менее она заглянула в почтовый ящик в отеле, надеясь найти там телеграмму от Билли. Но в ящике было пусто. Иде она о своем дне рождения не сказала. Иде самой уже перевалило за сорок — не стоило лишний раз травить человеку душу. И конечно же, она ничего не сказала Эвансу. Ему тридцать два. Сорокалетние женщины не напоминают тридцатидвухлетним любовникам о своих днях рождения.
Открылась дверь, и в комнату вошел Кинселла. Поверх вельветовых брюк, красной спортивной рубашки и тонкого шерстяного свитера на нем был белый плащ с поясом. Плащ был мокрый. Она уже несколько часов не выглядывала в окно и не знала, что на улице дождь.
— Привет, девочки, — сказал Эванс, высокий худощавый мужчина с взъерошенной черной шевелюрой. Подбородок у него отливал синевой, и от этого казалось, что он всегда плохо выбрит. Его недоброжелатели утверждали, что он похож на волка. Он уже сделал шесть картин, и три из них имели большой успех.
Он поцеловал в щеку сначала Иду, потом Гретхен. Одну из своих картин он снял в Париже и там привык целоваться при встрече со всеми подряд.
— Ты готова? — спросил он Гретхен.
— Почтя, — ответила она. Ей было досадно, что за работой она не заметила, как быстро пролетело время. Не мешало бы перед его приходом причесаться и подкраситься.
Они прошли в маленький просмотровый зал. Уселись в темноте и начали просматривать кадры, отснятые накануне, — один и тот же эпизод в разных ракурсах, снова и снова. Гретхен уже в который раз подумала, что необычный, чуть сумасшедший талант Эванса явно ощущается в каждом метре пленки. Мысленно она прикинула, как начнет монтировать готовый материал.
Затем они просмотрели эпизод, над которым она работала сегодня целый день. На большом экране он показался Гретхен еще хуже, чем на монтажном столе. Однако, когда зажегся свет, Эванс заметил:
— Прекрасно. Мне нравится.
Гретхен работала с ним два года и уже сделала одну его картину до этого. Она давно поняла, что он нетребователен к себе.
— Я в этом не совсем уверена, — сказала она. — Мне хотелось бы еще немного повозиться с этим куском.
— Потеря времени, — отрезал Эванс. — Уверяю тебя, все прекрасно.
— Не знаю, но мне эпизод кажется немного затянутым.
— Именно этого я и добивался, — сказал он. — Я и хочу, чтобы он был затянутым. — Он спорил как упрямый ребенок.
— Все эти люди то входят, то выходят, — осторожно продолжала Гретхен, — за ними тянутся тени, а ничего зловещего так и не происходит…
— Не пытайся сделать из меня Колина Берка. — Эванс резко встал. — Не забывай, что меня зовут Эвансом Кинселлой. Пожалуйста, запомни.
— Перестань вести себя как ребенок, — огрызнулась Гретхен.
— Где мой плащ? Где я оставил этот чертов плащ? — раздраженно и громко сказал он.
— Ты оставил его в монтажной.
В монтажной Эванс небрежно накинул плащ. Ида размечала пленку, с которой они сегодня работали. Эванс уже направился к двери, но вдруг остановился и вернулся к Гретхен.
— Я собирался пригласить тебя поужинать со мной, а потом сходить в кино. Ты можешь? — Он миролюбиво — улыбнулся. Он не выносил, если кому-то не нравился даже минуту.
— Извини, не смогу. За мной заедет брат, и мы поедем на выходные к нему в Уитби.
У Эванса был подавленный вид. Настроение у него менялось каждую секунду.
— А я на выходные свободен как птица. Я думал, что мы с тобой… — Он взглянул на Иду, надеясь, что она выйдет из комнаты. Но Ида продолжала невозмутимо работать.
— Я вернусь в воскресенье как раз перед ужином, — сказала Гретхен.
— Ладно. Мне остается только смириться. Привет твоему брату. И поздравь его от моего имени.
— С чем?
— А ты что, не видела его портрет в «Лук»? Он стал всеамериканской знаменитостью на эту неделю.
— А, ты вот о чем!
В журнале была опубликована статья под названием «Десять восходящих политических звезд, которым еще не перевалило за сорок». Две фотографии: Рудольф и Джин в гостиной их дома и Рудольф за столом в муниципалитете. «Молодой, красивый мэр Уитби, женатый на прелестной богатой молодой женщине, — писал журнал, — быстро завоевывает авторитет во влиятельных республиканских кругах. Умеренный либерал, энергичный администратор, он не принадлежит к числу политиков-теоретиков; всю свою жизнь он работал за жалованье. На посту мэра он проводит четкий курс, борясь с дискриминацией в жилищном строительстве, активно выступая против загрязнения окружающей среды отходами промышленных предприятий; он посадил за взятки бывшего начальника полиции и троих полицейских; выпустил заем для строительства новых школ; пользуясь своим влиянием в совете опекунов университета Уитби, способствовал введению совместного обучения. Дальновидный преобразователь города, он провел эксперимент, запретив по субботам во второй половине дня и вечером движение транспорта в центре города, чтобы горожане могли свободно прогуливаться, попутно заходя в магазины. Издаваемую им газету „Уитби сентинел“ он превратил в рупор довольно резких выступлений, призывая органы как местного, так и национального управления работать честно. На съезде мэров в Атлантик-Сити выступил с яркой речью, которая вызвала бурные аплодисменты. В составе немногочисленной делегации мэров был на тридцать минут принят в Белом доме».
— Читая эту статью, можно подумать, будто он сделал в Уитби все и ему осталось только воскресить мертвых, — заметила Гретхен. — Не иначе это писала женщина, безумно в него влюбленная. Мой брат умеет очаровывать.
— Твои симпатии и привязанность к родным и близким нисколько не затуманивают ясность твоих суждений о них, — рассмеялся Эванс.
— Просто я надеюсь, мои родные и близкие не верят во всю ту чушь, которую о них пишут, — ответила Гретхен.
Рудольф не сказал ей «с днем рождения», когда они вместе спустились в лифте и вышли на Бродвей. Гретхен ему не напоминала. Рудольф нес маленький чемодан, который она упаковала с утра. Все еще лил дождь, такси нигде не было видно, и они двинулись пешком к Парк-авеню. Утром дождя не было, и она не захватила с собой зонтик. Когда они дошли до Шестой авеню, она уже промокла до нитки.
— Нью-Йорку нужны по крайней мере еще тысяч десять такси, — сказал Рудольф. — Жить в этом городе — просто безумство.
