Факир Байкурт - Избранное
— В де…
Больше ничего не сказала Джемиле. И поблекших зеленых глаз своих не закрыла. Губы тоже остались открытыми. Из-под них виднелись ржавые зубы.
Садуллах хотел взвалить дочь на спину. Приподнял ее, но она тут же рухнула. Он взял ее за подбородок, покачал голову, но она и глаз не открыла.
— Джемо-о-о! — вскрикнул Садуллах.
Она не слышала. Он смотрел на жилку у нее на шее, только что бившуюся. Жилка уже не билась. Он приподнял ее руку и отпустил. Рука упала на постель.
— Джемиле, дочка моя, будь молодцом, возьми себя в руки! — взывал он. — Посмотри, я принес бумагу от распорядителя капиталом, тебя будут лечить! Встань на ноги. Скажи: «Хорошо, отец, пошли в больницу». Встань, выпрямись! Ну, возьми себя в руки, дочка! — Склонившись, он еще раз посмотрел в лицо дочери. — Аллах, Аллах! Вели-и-и-кий А-а-л-лах!
И тут он окончательно осознал, что видит перед собой холодный лик смерти…
Он поднял голову.
— О Аллах, о великий мой Аллах, что же ты натворил? Я-то, стало быть, старался, уговорил, чтобы дочку мою приняли в больницу, а ты возьми да и забери ее душу!
Он возвел глаза на потолок, будто Аллах был там. Потом повалился на колени, развел руки, начал молиться. И вдруг заплакал. Так он молился и плакал. Плакал и молился.
«Что же мне теперь делать? Отвезти ее в больницу, может, она еще придет в себя? Или ей уже ничто не поможет?»
Он хорошо знал, что такое смерть. Видел ее и на войне и после нее, в деревне, в поле. И ожиданную, и неожиданную. Курд Идрис погиб в двух шагах от него.
— Да! — сказал он. — Умерла моя Джемо! Забрал Аллах у меня доченьку! Не помогут ей уже ни лекарства, ни операция. Какая же она была красавица, моя доченька! Душа ее ушла, осталось только тело! Вай, мой Аллах, вай! Вай, мой великий Аллах! Ва-ай. Я-то надеялся, Анкара мне поможет, а она меня обманула, вай, обманщица Анкара, вай!
Он взял себя в руки, встал. Вышел в коридор. Медленно спустился с лестницы. Остановился у конторки Мустафенди. Тот смотрел из-за стекла отрешенным взором. И Садуллах посмотрел на него. «Что мне сказать этому человеку? Что мне сказать этому человеку!» — спрашивал он себя. Остановился, осторожно сделал шаг вперед.
— Все, Мустафенди! — Немного помолчал, качнулся: — Померла! — У него накопилось много такого, что он хотел бы высказать. Однако какая польза говорить все это Мустафенди?
— Повезешь ее домой, в деревню? — спросил хозяин хана.
— Да. Не оставлять же ее здесь! — Подумал и добавил: — Нет, здесь я ее не оставлю.
Перевод Л. Старостова.Из сборника «Мертвец на границе» (1976)
Соня
Когда я возвращался домой, Бекир-эде[104] спал. Его оглушительный храп слышался еще с крыльца. Проходя мимо его комнаты, я заглядывал в открытую дверь. Он лежал на спине, с задранными коленями. Багровое лицо все облеплено мухами. Тело распухшее, как у покойника. С наступлением весны раму окна в его комнате выставляли и уносили в кладовку. И дверь он оставлял всегда распахнутой. Видимо, на таком сквозняке ему слаще спалось.
Его дом стоял в самом начале улицы, ведущей к рынку. Было в нем всего две комнаты. Одну занимали хозяева, в другой жили мы с Ахмедом. Бывал у нас наездами и Сюлейман. Кухней мы не пользовались, ели в соседнем ресторанчике. Но между нашими дверьми было меньше метра. С хозяевами мы виделись и утром, и днем, и вечером. Разговаривали, шутили, а иногда и поругивались — жизнь есть жизнь. Водопроводный кран находился с краю веранды, отхожее место было общее, одно на всех.
Чистотой наша улица не отличалась. Да и весь касаба тоже. Сточных канав нет, отводного канала нет, нигде ни следа извести. Вонь почти круглый год. Если пройдет дождь, кругом мутные лужи. Мэр города заботился лишь о своем поместье на равнине. К тому же он строил себе дом возле мечети. Был он большой любитель попить и поесть. Начальник буджака[105] только что женился и не выходил из дому, наслаждаясь семейным счастьем. Он даже не знал, в каком состоянии городские улицы. Но даже если б и знал — не имел бы возможности навести порядок. Местное руководство Партии справедливости, прибрав к рукам правление кооператива, делило между собой все отпускаемые кредиты. Вот уже пять лет на чинимые ими беззакония непрерывным потоком шли жалобы. Четверо ревизоров шесть месяцев занимались их разбором. Но из Антеба и Анкары на ревизоров оказывали сильный нажим, и это не позволяло им довести дело до конца.
Бекир-эде все спал и спал. Мы же постепенно притерпелись и к грязи, и к зловонию. Странно ли, нет, но нас не брала никакая холера. Похоже было, что о нашем существовании забыли не только высокие начальники, но и мельчайшие микробы.
Родом Бекир-эде из крохотной деревушки Курудере, что находится недалеко от Олуджака, не доезжая нескольких километров до Буланык Бахче. Еще молодым парнем он повздорил из-за клочка земли с человеком, принадлежавшим к одному из айдынских племен. Тот был с приятелем. От слов перешли к драке. Бекир-эде — настоящий силач, кулаки у него как гири. Одного из противников он покалечил, другого убил. Судил его уголовный суд по особо тяжким преступлениям в Османие. От казни через повешение его спасло лишь то, что противники напали первыми и их было двое. Вкатили ему восемнадцать лет и отправили в испартскую тюрьму — ковры ткать. Посулили, что, если он будет вести себя смирно, ему скостят срок на целую треть. Но, на счастье Бекира-эде, на очередных выборах победили демократы. Они объявили всеобщую амнистию, и в 1950 году наш Бекир оказался на свободе.
Тесть, естественно, не ожидал такого скорого возвращения Бекира и успел отдать, вернее, продать его жену другому. Бекир пошатался-пошатался да и устроился работать на каменоломню. Потом строил дороги. Он всегда носил с собой револьвер, чтобы припугнуть айдынцев, если они попытаются отомстить ему. Начал он приискивать и новую жену, «по себе».
Работая в окрестностях Ярбаши, он прослышал, что у Чинко Вели есть дочь, молодая вдова: ее муж умер вскоре после свадьбы. Бекир зашел познакомиться. Его степенный разговор и манеры понравились хозяевам. Все сошлись на мнении, что человек он хороший. А сама молодая женщина сказала: «Видно, такова воля Аллаха. Я, что там ни говори, вдова. Бекир-эде — человек честный, откровенный, даже не скрывает, что сидел. Да и вроде бы не он виноват — отбивался только. Пусть он заплатит хоть небольшой калым, чтобы люди о вас дурно не говорили: вот, мол, за голодранца дочь выдали, — и я согласна. А там — как судьба решит…»
В тот же вечер Чинко Вели сказал своим домашним, чтобы сготовили лапшу с сыром. Потом смолол на ручной мельнице кофейные зерна, сварил кофе. Сели они с женихом друг против дружки, свернули цигарки. А Бекир-эде клюет носом, вот-вот уснет сидя. Чинко Вели был человек с понятием. «Умаялся, видно, бедняга, — думает. — Камни дробить — это тебе не в карты играть в кофейне. Тут и на ходу уснешь…»
— Постелите ему, — велел он жене и дочери.
Бекиру-эде постелили в комнатке с края веранды. Белье ему дали самое чистое и одеяло самое мягкое. А Бекир никак не мог уснуть без курева. Столько лет просидел, пристрастился. Ну и решил покурить. Пепел он стряхивал в очаг. А тут сон возьми его да и смори. Цигарка упала на одеяло, прожгла в нем дыру. А потом и ватный тюфяк Занялся.
Спроси его — он и сейчас не знает, как проснулся. Или знает, но сказать не хочет. Видимо, удушливый дым заполнил всю каморку. Глаза у него заслезились, он расчихался. Проснулся, а огонь уже под самую задницу подбирается. Вскочил Бекир, затоптал его. Попробовал было собрать высыпавшуюся из обгорелого тюфяка вату, да и на детский матрасик не набралось. Вот беда-то нежданная! Не куда-нибудь пришел — на смотрины. Невеста ему приглянулась. Черноглазая, чернобровая. Собой ладная, ядреная. Все, как говорится, при ней. Встретили его тут как дорогого гостя. Угостили на славу, постель постелили. Завтра он уже прислал бы свахой мать Назифа-чавуша и скоро сжимал бы в своих объятиях эту нежную вдовушку с влажными губами и огненным взглядом. А тут такая напасть! Что он скажет утром Чинко Вели и его жене? Как посмотрит им в глаза? Отдадут ли они дочь человеку, который по неосторожности чуть не спалил их дом?..
Бекир-эде был очень щепетилен в таких делах. Присел он на постели, закурил цигарку и хорошенько подумал. Еще и утренняя заря не блеснула, петухи не запели, звери и птицы не проснулись, а он уже выскользнул из дома Чинко Вели. Прямо в потемках, через сады, олеандровые рощи и речушки — в свой лагерь. Упросил Назифа-чавуша, чтобы отпустил его, взял расчет и ушел.
В те времена Бекир-эде еще голосовал за партии богачей. Прежде за демократов, теперь за Партию справедливости. И не только потому, что при них он получил свободу: они помогли ему устроиться на «теплое местечко», в депо Февзипаша.
