Факир Байкурт - Избранное
Садуллах горестно сгорбился, чуть было не наговорил грубых слов, но прикусил язык.
— Хорошо, а что делать с этой карточкой депутата от Ичеля? Совсем она никуда не годится? Это же карточка депутата!
— Ей-богу, не знаю! Он написал мне, но я ж тебе объяснил мое положение!
— А эти люди, которых ты давеча упоминал, где они? Ты еще называл их имена.
— Я пошлю с тобой санитара. Он проводит тебя, и ты отдашь записку господину декану. Что еще мне делать? Что я могу сделать?
— Большое спасибо! — сказал Садуллах.
Доктор Эрдоган-бей подошел к столу, стоявшему у двери, взял какой-то бланк. Написал на нем несколько слов, позвал санитара, сказал ему:
— Отведи этого дядюшку к господину декану, — и отдал бумагу Садуллаху.
Кабинет господина декана был в другом здании. Шли они туда довольно долго. Им нужно было подняться на лифте, и они стали его ждать. Подошли две дамы, встали возле них. Подошли два студента, всего их собралось шестеро. Когда опустился лифт, все зашли. Один нажал кнопку. Санитар сказал: «Нам восьмой». Поехали. В ушах Садуллах чувствовал странный звон.
— Ну и чудеса творит эта распроклятая Анкара, — сказал Садуллах санитару. — Захочет — человека в небеса поднимет, захочет — наземь швырнет. Вай, бессовестная Анкара, вай! — И он ухватился за вахтера.
Тот рассмеялся:
— Чего ты за меня цепляешься? Испугался?
— Да нет, не испугался, — возразил Садуллах. — Я вот смотрю, сколько здесь всякой техники, а наше дело все равно не двигается!
Секретарша господина декана была молоденькая ханым в мини-юбке. Она все время крутилась на своем вращающемся табурете. Размалевана она была до безобразия. Ноги голые до самых бедер. Подними чуток юбку — вся срамота наружу окажется. «Эх, господи боже мой!» — вздохнул Садуллах.
— Подождите, эфендим! — сказала секретарша Садуллаху. Прежде чем записать его имя, раза два переспросила: — Са-ду-ллах! Са-дул-лах, так, что ли? Садуллах Якар. Хорошо! Пожалуйста, посидите, подождите, эфендим!
Садуллах сел. Вахтер вышел.
Очень долго сидел Садуллах.
— У них там заседает комиссия, эфендим. Обсуждаются вопросы иностранной помощи. Поэтому прием немного задерживается. Пожалуйста, извините, эфендим.
Прошло еще довольно много времени. Наконец «комиссия» вышла из кабинета. Все это были люди с портфелями в руках, с галстуками бабочкой и с невероятно жирными загривками. Говорили они на каком-то непонятном языке. Последним шел человек невысокого роста, довольно приятной наружности, полноватый. И тоже с бабочкой. Это и был, по всей вероятности, господин декан. Он провожал иностранцев. Вернувшись в кабинет, он закрыл за собой дверь. Ханым-секретарша тут же вошла в кабинет, через несколько секунд вышла.
— Господину декану необходимо срочно быть в министерстве. Но все равно он вас примет, только я очень прошу: долго у него не задерживайтесь. Изложите коротко вашу просьбу и немедленно выходите. — Не давая сказать ни слова, она тут же втолкнула Садуллаха в кабинет.
Эта была широченная комната. Низкий стол, вокруг него кресла, в другой стороне еще один стол, на нем — разные флаги. Человек с бабочкой на шее слегка оперся о стол. Сзади него на стене висел большой портрет. Садуллах сразу узнал, кто это. «Великий Ататюрк! Как любил ты фотографироваться! А твои чиновники увеличивают твои портреты и вешают их у себя над головой, чтобы придать пущую важность своим особам».
Господин декан вдруг закричал:
— Я тебя слушаю, отец. Рассказывай быстро!
Садуллах сдернул с себя шапку: он понял, что проявил неуважение к такому высокому начальству. Перенес тяжесть своего тела с правой ноги на левую.
— Ты уж, господин декан, очень не прижимай меня, слугу твоего покорного, — сказал он. — И так уж я со всех сторон зажат и придавлен! Ей-богу, я все равно что сосна горелая. Я оставил больную дочь в невшехирском хане, а сам пришел сюда. Депутат от Ичеля дал мне свою карточку. Ничего не вышло. Требуют от меня большие деньги — на лечение, на операцию! А в деревне сейчас, сам знаешь, нищета жуткая. Ни у кого и пяти курушей нет за душой. Нет врага хуже бедности. Кто нищенствует, тот уж не поднимется. Вот уже три дня мне говорят: «Мы не сможем лечить, пока не получим полторы тысячи лир». И вот уже три дня моя дочка не ест, не пьет. Сегодня выпила немного оралета, съела ложку простокваши. Одна надежда на тебя, господин декан. Ты большой человек, потому к тебе и послали. Я сел в лифт, поднялся сюда, аж голова закружилась!
Господин декан стукнул ладонью по столу:
— Боже мой, в какой же стране мы живем! Боже мой, ведь вы все своими личными просьбами отрываете нас от серьезных дел! Мы тут думаем, как бы нам создать современную больницу, оснастить ее новейшими приборами, аппаратурой, а вы рушите все наши планы! Мы хотели бы построить самые большие, самые лучшие больницы на всем Среднем Востоке и на Балканах, чтоб поднять престиж нашей страны, а вы донимаете нас своими просьбами. Совсем времени не остается для дела. А просите все только одного: «Бесплатно, бесплатно, бесплатно!»
— Да, просим «бесплатно», господин декан, потому что нищета одолела, чтоб ей пусто было. Когда человек бедствует, любая болезнь для него сущее наказание! Только добраться сюда из деревни чего стоит! Восемь часов мы ехали на арбе. Потом удалось пристроиться на попутный грузовик. Вышли из него на шоссе, очень долго ждали автобус. Приехали, а тут столько денег надо платить за такси! Поселились в хане — и за хан плати! Деньги, как вода сквозь сито, утекают. А тут еще доктору — деньги, в больницу — деньги! Умоляю тебя: помоги! Аман, господин декан, дорогой мой, аман, великий мой господин… Аман, жизни для тебя не пожалею, только помоги!
Перед господином деканом на столе стояли кожаные коробки. Он поднял крышку одной, вынул бумажку, что-то написал на ней.
— Возьми, — сказал он Садуллаху. — Пойдешь к Джевдету-бею, распорядителю оборотным капиталом. Поспрашивай встречных, тебе покажут, как его найти. — Быстро встал из-за стола, нажал кнопку звонка.
Вошла ханым-секретарша.
— Отправьте папашу к Джевдету-бею, скажите, что это я послал, — сказал ей господин декан.
Садуллах вышел, не отрывая глаз от ханым-секретарши. Между двумя входными дверьми он остановился и спросил:
— Значит, мое дело решено? Все в порядке? Будут лечить мою дочь? У моей дочки две девочки. Заболела она еще в доме мужа. А тот, подлец этакий, бросил ее. Вот и пришлось мне везти ее сюда, но, что поделаешь, денег нет, я в очень тяжком положении. Стало быть, ее полечат?
Ханым-секретарша нашла, что Садуллах смахивает на крестьянина из спектакля, который она видела в театре.
— Ну а теперь иди, — сказала она, улыбаясь. — В руках у тебя записка. Найдешь Джевдета-бея, и я предупрежу его по телефону. Господин декан написал, дело твое будет улажено. Не теряй времени.
Садуллах вышел.
Столько времени прошло, а его дело все стоит на месте. За эти дни он так измаялся — просто сил никаких нет. Тяжелая она, крестьянская доля! А если у тебя на руках больная дочь и если к тому же ты нищ, тяжелее не бывает. «Если Аллах сулит мне снова родиться на свет, ни за что не буду крестьянином, — думал Садуллах. — Снова терпеть ту же самую бедность, маету, болезни! Лучше уж лежать под землей под проливными дождями, под тающим снегом! В тысячу раз спокойнее!»
Найти распорядителя оборотным капиталом Джевдета-бея, дождаться приема у него было не так-то просто. Его приемная находилась в другом здании. Садуллах занял очередь. В очереди — полно народу. У каждого в руках карточка или какая-нибудь другая бумага… Среди ожидавших самый нищий, оборванный — он, Садуллах. Так ему по крайней мере казалось. Были тут две-три женщины — в роскошной одежде, надушенные, накрашенные и все такое прочее. Мужчины чисто выбриты. И ни на ком не увидишь драной обуви, как у него. Где-то в глубине души, в самой глубине, он остро ощутил свою ничтожность. Хорошо еще, что им никто не интересуется. Двое-трое скользнули по нему взглядом и продолжали думать о своем.
«А ведь уже полдень!» — тихо произнес Садуллах.
В приемную входили все новые и новые люди, занимали очередь за ним, но похоже было, что его примут последним. «Как там Джемиле? — тревожился он. — Неужто Мустафенди не догадался подняться и проверить, как она там? Э-э-э, зачем ему проверять? Какое его дело? Что, она сестра ему, что ли? Да и кто такой Мустафенди? Ведь и он житель этой распрекрасной Анкары!»
И здешняя секретарша была молоденькой девицей. Выглядела она посвежее той, давешней. Однако, возможно, эта замужем. Брови нахмурены, лицо задумчивое. Порою она кажется приветливой, порою — безразличной. Возможно, стоит тебе улыбнуться, и она ответит улыбкой, но, скорее всего, зыркнет сердито. На звонки телефонов отвечает сухим, холодным тоном.
