Это могли быть мы - Макгоуэн Клер

Трикси сидела в кресле у окна, укутанная в полотенце. На голове ее, несмотря на жару, была вязаная шапочка. Изможденное бледное лицо ожило при виде Кейт. Медсестра оставила их наедине. Комната была прекрасна. На деревянном столе стояла дорогая кофемашина, лежали журналы и органические снеки. И все равно место было не из тех, куда люди попадают по собственной воле.

Кейт села.

– Как ты?

Трикси пожала плечами и показала неопределенный жест.

– Жива.

– Рада слышать. Ела сегодня что-нибудь?

Этот вопрос не следовало задавать, но наступал момент, когда приходилось это делать, потому что ничего больше не придумывалось.

– Заставляют. И нет, я не употребляю наркотики, потому что не могу их достать.

Кейт посмотрела ей в глаза и увидела в их зелени блеск. Почему-то эта слабая, болезненная девушка стала одной из немногих, с кем она могла быть по-настоящему честной, и это казалось странным.

– Он не придет? – спросила Трикси, охрипшим от рвоты и постоянного использования желудочных зондов.

– Мне очень жаль, но нет.

Лучше быть честной. Она положила ладонь на холодную белую руку Трикси. Никакой реакции. Кейт не стала и пытаться придумать мужу оправдание.

Трикси посмотрела на нее.

– Что-то случилось? У тебя сумасшедший вид.

– Спасибо. Да, случилось. Твой отец… – Трикси пошевелилась. – Конор, – поправилась Кейт. – Купил права на книгу.

– Это его работа.

– Да. Но это не простая книга. В ней есть я.

А может быть, ее там нет. Она не знала, что хуже.

– Правда? – это привлекло внимание Трикси, что случалось редко.

– Ее написал мой бывший. О… о нашей дочери.

Ей было трудно произнести это слово. Оно казалось ложью, особенно в присутствии Трикси. Кейт никогда с ней об этом не разговаривала, но девушка должна была знать, как она поступила с собственными детьми, должна была на каком-то уровне понимать, что Кейт нельзя доверять полностью. – Ты знаешь, она… Знаешь, что с ней. В общем, она научилась говорить, по-видимому, языком жестов. Я не думала, что это возможно. Он написал об этом книгу.

Она все еще пыталась осознать эту информацию. Кирсти научилась говорить? Как?

И главное – что она могла сказать?

– И Конор хочет снять по этой книге трогательный фильм? Он знает, что это о твоей семье?

– О да. Это его не остановит.

Трикси с трудом выпрямилась в кресле. Она выглядела как больная раком, но все страдания причинила себе сама.

– Конор верен себе. Имеешь полное право от него уйти.

Кейт вздохнула.

– Не знаю, что делать. То ли съездить к ним в Англию, то ли подать в суд или что-то в этом роде… или даже…

– Снова сбежать.

– Ну, да.

Это было ее главным желанием. И все же она была здесь, хотя и не обязана была приезжать. Должно же это было что-то значить.

– Думаешь, они захотят тебя увидеть?

Кейт думала об этом – о семье, от которой она сбежала пятнадцать лет назад. Об Эндрю, своем муже. Об Адаме, вечно озлобленном сыне. И о Кирсти, и тут мысли всегда ее подводили, превращаясь в стремительную реку боли, подернутую тонкой корочкой льда.

– Честно? – вздохнула она. – Понятия не имею.

Кейт, 2005 год

– И все-таки, зачем мы это делаем?

Эндрю использовал «голос Кейт», как и всегда в последнее время. Звучало так, словно кто-то пытается выдавить благоразумие через сито.

– Говорят, это хорошо.

– О… Так будет лучше для Кирсти?

– Я просто думаю, что это может нам помочь… во всем.

Эндрю аккуратно повернул машину за угол. Она понимала его правоту. Да, они должны были что-то сделать. Они больше не могли жить по-прежнему, погрязая в своем горе. За прошедшие годы он предлагал разные решения: сходить к семейному консультанту, нанять помощника за свой счет, продать дом и переехать в более дешевое жилье. Ни один из вариантов не был осуществим и не устраивал ее, поэтому она и согласилась на такое решение.

Кейт обернулась и посмотрела на дочь, которая из-под полуприкрытых век рассматривала собственные пальцы, находя их, по-видимому, самым занимательным зрелищем в мире. Врачи говорили, что причина этому – узоры, которые видели в них истощенные сетчатки ее глаз. Теперь уже было очевидно, что она не такая, как другие дети. Что она никогда не заговорит. Что мышечный тонус не позволяет ей ходить. Теперь, когда ее выводили на прогулку, она быстрее привлекала к себе внимание. Как бы Кейт ни расчесывала ее тонкие светлые волосы, как бы ни одевала в комбинезончики или красивые сарафанчики, было заметно неладное. Вялое и словно бескостное тело, форма лица, расфокусированный взгляд. В тревоге она могла производить шум просто оглушительный для такого крошечного человека, но не могла сказать, что не так. Кейт уже почти перестала пытаться говорить с Кирсти, чувствуя себя полной дурой, когда взгляд дочери уходил в сторону, в пустоту. Она уже почти смирилась с тем, что дочь никогда не сможет делать большинство обычных вещей. Но это вовсе не значило, что она не злилась из-за всего происходившего, из-за несправедливости, из-за крапленых карт, которые судьба сдала ее ребенку и ей самой. «Она не просила, чтобы ее рожали», – стал частенько повторять Эндрю, но это было бессмысленно. Никто и никогда не просил, чтобы его рожали. Эндрю по-прежнему разговаривал с Кирсти. По-прежнему целовал ее в лоб, брал на руки, чтобы обнять, покупал ей игрушки и книги. Книги! Кейт хотелось плакать от ярких картинок и добрых рассказов о мире, в котором не могло произойти ничего дурного.

Ее взгляд переключился на сына, сидевшего в детском кресле, укутанного в пальто. Адам сжимал в руках игрушечного солдатика и хмурился – его по-прежнему пугали новые места, новые люди, новые ощущения. Иногда Кейт было невыносимо смотреть на него – столь отчетливо она видела в его голубых глазах отражение собственных мыслей. «Глупость какая!»

Теперь ему было пять. Кирсти было три, и каким-то образом она была еще жива. Кейт было тридцать три – ее день рождения теперь навсегда связан с днем рождения дочери, вечно омрачавшим воспоминания. Кейт не знала, будет ли она еще когда-нибудь отмечать свой день рождения. В тридцать три года казалось, что жизнь закончена. Она не вышла на работу и, возможно, никогда не выйдет. Там, где раньше она чуть самодовольно оглядывалась через плечо, словно выигрывая забег в школе, намного опережая соперников, теперь она безнадежно отставала. Должность диктора досталась двадцатишестилетней коллеге с блестящими мелированными волосами, в то время как мир Кейт ограничивался домом, парком и воротами школы Адама. Когда Кирсти исполнится пять, она получит право на дневной уход, однако было неясно, на сколько дней в неделю. Но это была не ее вина. Кейт протянула руку и убрала влажные волосы со лба Кирсти. Сегодня она одела дочь в джинсовый комбинезон с вышитой на груди пчелкой: милый наряд, рассчитанный на ребенка на два года младше – такой маленькой она по-прежнему была. Кейт цеплялась за собственную злость, потому что нежность давалась ей труднее. Злость придавала ей сил, превращая в автомат. Если бы она позволила себе размякнуть, представить себе, каково приходится ее дочери, то сразу сломалась бы.

– Приехали, – весело сказал Эндрю, останавливая машину на парковке перед церковью.

Он всегда водил машину беспокойно, будто извиняясь перед другими водителями. Кейт с секунду сидела неподвижно, и он тоже, словно им обоим не хотелось расстегивать ремни и идти внутрь. Церковь располагалась в приземистом сером здании, покрытом штукатуркой с каменной крошкой. В единственном зарешеченном окошке горел оранжевый огонек.

– Ну, пошли, – Эндрю решительно отстегнул ремень.

Иногда, когда они говорили о детях или смотрели что-нибудь интересное по телевизору, или пытались устроить что-то вроде семейного выходного, можно было не обращать на это внимания. Но в душе или посреди ночи, глядя в усталую спину Эндрю, ей в голову приходила только одна мысль. «Я его не люблю». После шести лет брака она больше не любила мужа. Наверное, она слишком хорошо его знала. Больше не осталось ничего непознанного, ни единой новой страницы в книге их отношений. Они стали парой, которая совместно ухаживает за детьми, только и всего, а впереди лежало еще лет пятьдесят. Несколько месяцев назад в лондонском метро произошел взрыв, а она даже и не подумала побеспокоиться об Эндрю, пока тот не позвонил в панике из своего офиса. Наверное, если она, услышав о теракте в городе, где работал муж, даже не вспомнила о нем, это что-то значило?