Лариса Райт - Жила-была одна семья
— Навязывалась, не навязывалась… Может, и навязывалась, потому и знаю, что ничего хорошего из этого не получается.
— Совсем ничего? — дочка вдруг улыбнулась. А Ира… Ира сначала подумала о том, насколько таинственным и необъяснимым может быть духовный мир подростка. Ведь только что хмурилась, шла в атаку, наступала, готова была драться до последнего. А вот почувствовала в матери что-то кроме простых наставлений и надоевшего менторства, поймала искренность и уже готова хихикать и сдаваться. Это только в первую секунду промелькнуло в сознании Иры, а потом простой, дружелюбный, даже кокетливый вопрос дочери обрушился на нее всем своим оглушительным, отравляющим существование смыслом, о котором ведомо было только ей самой.
— На, звони, если хочешь. Я только предупредила. — «А как еще разговаривать с всезнающей юностью? Уже ничего не запретишь, не докажешь, не отгородишь от мира. А так бы хотелось костьми лечь, закрыть, спасти, уберечь. Но разве получится? Свою ведь голову не приставишь».
Телефонная трубка покинула кухню в руке обрадованной Маруси, а Ира, вместо того чтобы почувствовать горечь от поражения (ее не послушали, ей не вняли, от нее поспешили избавиться), неожиданно испытала невероятное облегчение. Словно это напичканное электроникой чудо техники, исчезнув из поля зрения, на какое-то время освободило ее от многолетней ноющей боли. Она успела включить телевизор, полюбоваться своим едва различимым отражением в оконном стекле, отметить, что даже по сравнению с признанной красавицей — актрисой, у которой как раз в это воскресное утро «пока все оказались дома», она выглядит совсем неплохо и… И вся безмятежность коротких мгновений спокойствия исчезла вместе с порывистым скрипом двери.
— Спайдермен готов завтракать, — объявил муж, не скрывая разочарования. Конечно. Недовольство естественное и вполне объяснимое: она встала больше часа назад и даже чайник включить не удосужилась.
— Скажи Спайдермену, чтобы чистил зубы. Я сейчас все сделаю.
— Ир, что-то случилось?
— Нет-нет, ничего. — «Абсолютно ничего. Все в полном, совершенном, навсегда организованном порядке. Ничего не случилось, кроме того, что у меня умер брат, сестра живет своей жизнью, дочь не желает слушаться, а Самат позвонил в выходной. Впрочем, исключая Володину смерть, во всем остальном действительно нет ничего необычного».
— Так я зову Спайдермена?
— Конечно. Я же сказала: через минуту организую ему парочку жирных мух.
Муж вышел. Чайник начинал закипать, шипя и булькая. Ире казалось, что вся ее жизнь состоит из таких вот равномерных то нарастающих, то затихающих шипений и бульканий, какого-то неспешного кипения в котле вместе с идеальным мужем — приличным человеком и хорошим отцом, дочерью — раньше милой и послушной, а теперь хамоватой, но по-прежнему способной на проявление теплоты и участия, и сыном, чей образ в последнее время постоянно разрывался между человеком-Пауком и Росомахой. И если бы не то, другое, принадлежащее только ей и заставляющее время от времени, подобно вулкану, просыпаться, достигать апогея, неизбежного эмоционального взрыва, вслед за которым можно было на какое-то время успокоиться и остыть, она уже давно сварилась бы в этом старом, раскаленном, покрывшемся нагаром кратере своей судьбы.
9
Нитки не желали слушаться, проскальзывали сквозь пальцы, выбивались из общего рисунка, делая куклу похожей на странного ежа с длинными, торчащими во все стороны колючками. Даже не стоило пытаться создавать что-либо, чтобы получить такой никуда не годный результат. Ведь собиралась же отдыхать. Дала слово и себе, и своей голове, и рукам, что возьмет тайм-аут, не станет высасывать идеи из пальца и напрягать мозги, глаза, кисти, измученные согревающей мазью суставы, которые давно нуждались хотя бы в непродолжительном избавлении от того, чтобы что-то скреплять, ретушировать, клеить, красить и связывать. И вот пожалуйста — тело бунтует и не желает мириться с обманом. Ему обещали месяц безделья, несколько недель безмятежного отдыха в компании любимых людей. А получилось одиночество в четырех стенах и единственное желание: выпить чего-нибудь прохладительного, чтобы хоть немного помочь не справляющимся с жарой кондиционерам. Поэтому и не клеилась работа, и не получалась кукла, и не наступало желаемого облегчения. Саше это и казалось странным (новый замысел всегда отвлекал ее, возвращал утраченное равновесие, поднимал настроение) и, с другой стороны, вполне обыденным — совершенно естественным. Она так настроилась на заслуженный отдых, что не имела права у себя его отнимать. Но разве она виновата в том, что единственным желанием, охватившим все ее существо после той неожиданной встречи, было как можно быстрее исчезнуть из Монреаля. Ни этот город, ни страна уже не казались ей не только хотя бы мало-мальски симпатичными и достойными, во всяком случае, мимолетного изучения. Напротив, теперь каждая встречная скамейка, любая клумба, не говоря уже о зданиях, памятниках и красотах природы, стали внушать ей непреодолимое отвращение. Для обычных людей Монреаль продолжал источать ароматы моря, свежей рыбы, легкого французского шарма, перемешанного с динамичной деловой жизнью, терпкого красного вина и обжигающего кофе, медленно потягиваемого в уютных кафешках. Город продолжал поражать гордым величием, разбавленным милой сердцу простотой и дружелюбием широко распахнутых дверей музеев, галерей, магазинов и ресторанов, но для Саши отныне каждая картина в музее Монреаля, любая, даже самая выдающаяся скульптура в его галереях, самое изысканное кушанье от знаменитого на весь мир шеф-повара или модный кардиган, выставленный в бутике известного дизайнера, — решительно все приобрело одинаковый запах. Да и каждая деревушка Канады, лес, тундра, ледник — все имело одинаковый неистребимый тошнотворный запах. Запах предательства.
Дальнейшее пребывание в стране, совсем недавно казавшейся ей интересной, полной ярких красок и волнующих впечатлений, в одно мгновение стало абсолютно невозможным. Она никогда не смогла бы вспомнить, как вновь очутилась в Монреале, в какой спешке собрала вещи, как приехала в аэропорт. Опомнилась, лишь когда сквозь пелену затуманенного сознания проступила мысль: «Эта девушка за стойкой, только что любезно улыбавшаяся и говорившая спокойным тоном, вроде бы чем-то недовольна». Служащая аэропорта и правда вышла из себя, пытаясь чего-то добиться от молодой женщины, застывшей около стойки и упрямо повторявшей:
— Мне билет. Мне билет.
— Я уже в пятый раз пытаюсь выяснить, куда вы хотели бы полететь?
