Екатерина Завершнева - Сомнамбула
Так же спят взрослые с чистой совестью. Или в состоянии крайней усталости. Без следа. Провал.
A. (цитирует): Одним только плох крепкий сон — он слишком смахивает на смерть (кто это сказал? не знаю, не помню).
B.: В том-то и штука. У взрослых, выходит, все сплошь некрепкое, иначе они спали бы как убитые. Как убитые. Простите.
Некрепкий сон — попытка зацепиться за жизнь? Больная совесть? С последним согласился бы любой аналитик. Судорожно сведенные пальцы, но кто тянет — я или оно, оттуда, с другой стороны. Ведь когда отнимают какую-то вещь (например, жизнь, или палку у собаки, или соску у младенца), один тащит на себя, а другой не отдает, или же наоборот — предлагаешь, и не берут. Или берут и уносят.
A.: Глупо.
B.: Жизнь не обязана отвечать вашим представлениям о ней. Непонятное выглядит глупо, но стоит только найти схему, как оно приобретает статус когнитивного конструкта. Порядок, так сказать, привносится наблюдателем. Вы же сами говорили об этом на конференции в Параисо.
A. (возвращаясь к теме): И тем не менее — во сне гораздо больше твердого основания для жизни. Аксиоматичность сновидения несоизмеримо выше, чем у дневной реальности. Значит, все-таки разница есть?
B.: Вы у меня спрашиваете?
А. не отвечает.
И.: Если я правильно понял вас, коллеги, мы начинаем поиск таких аксиом, которые являются своего рода осями, образующими сновидное пространство наблюдателя. И попутно пытаемся классифицировать сновидения, выделить базовые сюжеты и обозначить связи между ними. Кстати, в данном случае мы можем опереться на черновой вариант дерева сновидений, выполненный самим наблюдателем. Схему можно найти в приложении к делу.
А. и В. молчат и не двигаются.
И. выглядит озабоченным. Пауза затягивается. И. некоторое время ждет, затем встает, идет к двери и выключает свет.
Свет включается снова.
Просмотровый зал, в креслах А. и В., входит И.
И.: Доброе утро, коллеги. Простите за опоздание. Надеюсь, вы уже познакомились.
A.: …и даже успели кое-что обсудить.
B.: Господин А. уверяет, что мы уже знакомы, а я, к своему стыду, не могу вспомнить, где и когда это могло произойти… В любом случае я рад возможности побеседовать с таким крупным специалистом в области глубинных исследований.
А.: Будет вам…
И.: Ну и прекрасно. Значит, мы можем начинать. Напомню основную задачу сегодняшнего консилиума — реконструкция сновидного пространства, представленного в новом материале, а также экспертная оценка этого материала. Личное дело наблюдателя перед вами.
А.: Все ясно, давайте начнем.
А. и В. смотрят на экран.
тот, кто смотрит (голос за кадром)Это всего лишь вопрос масштаба.
При правильном наведении возникает тело, имя, смысл.
Даже наука — и та давно догадалась, что не все вопросы одинаково хороши. Иногда полезно быть нелюбопытным, во всяком случае, по отношению к самому себе.
Вчера на лекции нам рассказывали, что при сильном увеличении атомное ядро выглядит как кисель, пудинг, желе, дрожащий туман, ни одного сигнального огонька. А человек? Его внутренние ландшафты, горные кряжи костей, подводное озеро сердца, реки-артерии, ворсинки леса, все это раскрывается как интерактивная карта, стоит только нажать на значок плюс в кружочке, в правом верхнем углу. Но не надо доводить дело до абсурда. Скажем, увеличение в сто тысяч и хватит.
Мы — мерцающие структуры, постоянно воссоздаваемые из пустоты, сокращением ее ресничек. Кто-то закрывает глаза — и нас больше нет. Потом открывает — и это называется надежда.
Если во сне крутить ручку настройки или внимательно разглядывать свои руки, получишь примерно то же, что и в жизни — дрожащий туман, ничто.
После месяца бесплодных упражнений я наконец-то это поняла. Важно не замечать своей персоны, не интересоваться ею, раз и навсегда проглотить, как зонд, и забыть о нем, несмотря на першение в горле.
Вот, собственно, все, что удалось разглядеть с помощью методики самонаблюдения:
«Алые и белые, сталкиваясь на полном ходу, обращались в ничто. Толпы вспенивались мертвыми, исчезавшими в центре схватки, в глубокой расщелине. Ни криков, ни стонов, только ровный шум, подобный шуму крови в ушах. Поле битвы производило странное впечатление живого механизма, жидких химических часов. Отсюда, наверное, легкая брезгливость по отношению к тем, кто погибал в яме. Эта брезгливость на верхнем уровне перейдет в человеколюбие».
(1)
У вас прекрасный иммунитет, сказал мне доктор, выписывая антибиотики. Давайте подождем еще денек-другой, кажется, они не понадобятся. Ваш организм сделает все сам.
На этого доктора стоит обратить внимание. Любопытный персонаж. Когда ничего серьезного — он тут как тут,
выстукивает, выслушивает, выписывает. Но к тяжелому больному или, не дай бог, раненому никогда не поедет — не его специализация. Да и зачем. Кому суждено утонуть, тот не сгорит.
По его собственному признанию, он фаталист. А война, как и пустота, считает он, не более чем постоянный фон, всасывающий и выплевывающий обратно маленькие шарики тел. Гигантский рот в центре вселенной. Пиявка время лечит или пьет, сказал один поэт, вскрывший вены своей жизни, зная, что из них все равно потекут только слова.
* Е1 начало таксона
новая тема
A. (возмущенно): Ну знаете…
B.: Погодите, посмотрим, что дальше.
A.: А вы обратили внимание, как она о науке… Знакомая манера подстраиваться под язык собеседника… Сколько я наблюдаю подобные случаи, а привыкнуть не могу.
B.: Вы же знаете, мимикрия — особенность каждого из наших свидетелей. И потом, они часто бывают интеллектуально одарены, много читают.
А.: Лучше бы они этого не делали. Только и разговоров, что об экзистенции да трансценденции.
И.: Не беспокойтесь, это ненадолго. Сейчас она сменит тон.
А.: Да уж, не мешало бы. Интересно, им еще и лекции читают… Не слыхал. И о чем лекции? О технике наблюдений?
И.: В том числе.
А.: Лучше бы водили их на профилактические осмотры, да почаще.
И. не отвечает.
домДом — то, что ближе всего и дальше всего.
Пройти по нему можно только с закрытыми глазами, по памяти.
В доме отец и мать. Они редко выходят на улицу и почти не бывают в городе. Здесь их посещать нелегко, но в жизни это и вовсе невозможно.
«Проспект был изрядно потрепан, уголки страниц замусолены. Принимая решение, родители вертели буклетик так и сяк, пытаясь заглянуть за фасад, за поверхность бумаги, без конца перечитывали подпись „Особняк в колониальном стиле“. Возможно, их убедило то, что лужайки подстригают без малого двести лет, а ведь вы знаете, как благоприятно отражается на волосах частая стрижка. Или наличие у дома хозяев, что по нынешним временам большая редкость.
Не скажу, что дом мне не нравится, вовсе нет. Просто он не в моем вкусе — я люблю попроще, почти без мебели и, конечно, без хозяев. Меня определенно раздражают деревянные птички в саду, издающие однообразные трели при порывах ветра (даже не думай, папа не разрешит их снять), и я никак не могу привыкнуть к переменной этажности дома — одни комнаты исчезают, другие появляются на месте сплошных стен, а по лестнице, ведущей наверх, еще никому не удалось добраться до чердака.
Мы переехали сюда в начале лета, которое оказалось самым сухим за всю историю наблюдений. Везде — снаружи и внутри, вверху и внизу — пожары, дым, гарь. Под нашими окнами полоса огня, ровное пламя, обрамленное со всех сторон голубыми цветами, напоминающими лаванду. Это цветы заграждения, они обладают способностью гореть, но не сгорать, объяснили нам хозяева, уезжая. Помните, добавили они, что приземный огонь нельзя тушить водой, иначе цветы напьются и не смогут удержать пламя, и оно перекинется на дом. Все остальное поливайте сколько угодно, если верите в глупости вроде того, что от внутреннего пожара можно избавиться.
У каждого из нас в изголовье стоит сосуд с водой, чтобы в случае необходимости опрокинуть его в тлеющую постель. Мебель и книги до сих пор не распакованы; несколько документов, необходимых для работы, прикрыты влажным полотенцем. „Дом в колониальном стиле“, „Обустройство обсерватории“, „Подсобная биография“, чертежи, сметы — отец всерьез взялся за подновление дома. Я давно заметила, что он предпочитает заниматься тем, что по определению не стоит вложенного труда. Старые вещи действуют на него гипнотически.
Путешествуя по этажам, я снова пытаюсь оценить возраст здания, которое готово развалиться тем скорее, чем выше вы поднимаетесь. Опорные плиты шатаются, как молочные зубы, и я вспоминаю уроки физкультуры в гулком обшарпанном зале, до омерзения гладкие брусья, клеенку желтого мата. Внизу уже собралась толпа болельщиков. Главное — не поддаваться на провокации. Толпа скандирует всегда одно и то же — ты мужчина или нет (мужчина?). Я хорошо знаю цену этому спортивному участию. Они ждут не полета, а падения. Полетом их можно только разочаровать, зато если вы разобьетесь насмерть, они будут носить вас на руках.
