Франко Арминио - Итальянская новелла. XXI век. Начало
Когда усатый официант принес мне картошку и кока-колу, я его поблагодарил и взял меню.
Еще я бы съел «Грязнулю», пожалуйста, — сказал я.
В то время как в закусочной скрипели о дерево вилки, я взял свою, отодвинул тарелку и стакан и начал вырезать первое «Б», заглавное, капитальное, с округлым низом, округлую, потом строчное изящную «а», неторопливо выскреб «р», «б» и остальные буквы, не щадя запястья.
Через час, на пустой желудок, с пересохшими губами, я тоже наконец-то приобщился к варварскому миру.
Аде Дзено
Одевальщики
Двумя решительными укусами он вырывает из моего тела кусок мяса. Выплевывая ошметки на асфальт, человек смотрит на меня неподвижным взглядом: его глаза похожи на стеклянные пуговицы, маленькие круглые зеркальца, в которых отражается мое растерянное и беззащитное лицо. От сурового, пробирающего до костей холода у меня щиплет уши, точнее, то, что от них осталось. Яркий свет падает на наши безволосые головы. На то, что осталось от моей обглоданной руки, страшно смотреть. Я знаю, что он хотел бы съесть и остатки моего носа, но ему мешают рвотные позывы: он останавливается, ждет. Я не понимаю, почему, но он тоже боится; кажется, он бы и рад не терзать и не пожирать меня, однако не может без этого обойтись. Он стоит в нерешительности еще несколько секунд, потом говорит странным голосом, будто ему мешает комок в горле: Знаю, я знаю, это дурной сон.
Его звонкий голос эхом отдается в утробе спальни. Не знаю, кого мне больше жаль — его, или себя, или нас обоих. Я протягиваю ему другую руку, пока еще целую. Он подходит, впивается зубами.
Я кричу.
Конечно, мне не стоило бы видеть такие сны, но снами нельзя управлять, они живут своей жизнью, их свободу невозможно ограничить. Снотворное не помогает, виски тем более. Я бы охотно променял ужас этого бесконечного кровавого пира на падение с головокружительной высоты, я бы даже согласился, чтобы мое несчастное тело жгли, топили, зарывали в землю, разрубали на части. В крайнем случае я бы предпочел полчища, так сказать, классических монстров, пусть даже они будут еще отвратительнее и злее, но ничего не поделаешь: единственное, что я вижу — это зубы старика, сдирающие мясо с моих костей.
Естественно, я никому об этом не рассказывал, тем более ему, хотя думаю, в глубине души он уже о чем-то догадывается, с самой первой минуты. При его проницательности и любопытстве он точно должен был понять, иначе не взял бы меня с собой.
Моя мать умерла в четверг. Все произошло очень быстро: она сидела, как обычно, уставившись стеклянным взглядом в пустоту, но вдруг зачем-то подняла глаза, плюнула на пол и неожиданно перестала дышать. Вот и все. Ее тело так и осталось на стуле, в той же застывшей позе, с руками, сложенными на коленях. Я посмотрел на ее бледный череп, на знакомое, бессмысленное выражение лица, и что-то сказал, не помню что.
Сотрудники бюро ритуальных услуг приехали только часа через два. Из-за снега, объяснили они. На самом деле они просто считают, что в таких делах спешить не обязательно: мертвые никуда не торопятся.
Они приехали втроем. Двое, те, что постарше, были в серых плащах, третий — в расстегнутом синем пальто, судя по всему, подмастерье: лет двадцати, с короткими рыжими волосами, в руках три больших мокрых зонта, с которых на пол капала вода. Прежде чем подойти к трупу, все трое по очереди пожали мне руку со словами: Примите наши соболезнования. Потом я подвел их к матери: ее тело обмякло, ноги разъехались в стороны.
Хорошо, прошептал парень.
Я помог им перенести ее на кровать. Двое в плащах держали ее за ноги, а мне достались подмышки. Она весила совсем немного. Ее голова упиралась мне в грудь, клонясь вперед, будто у сломанной куклы.
Надо ее одеть, сказал мне один из пожилых сотрудников бюро. Нужно будет найти подходящее платье.
Я не знал куда деваться, на несколько секунд воцарилось молчание. Потом ко мне подошел его напарник.
Ваша мать была вдовой? — спросил он.
Да, уже много лет.
Такого ответа они и ждали.
Значит, у нее где-то должно быть черное платье.
Я открыл шкаф: черное платье висело там, на деревянной вешалке. Оно казалось слишком большим для похожего на скелет тела матери. Я положил платье рядом с ней — ровное и плоское, словно труп из ткани. Оно напоминало плохую копию своей хозяйки, пустой, бесполезный чехол, мертвый, как и она сама. Теперь одевальщикам предстояло как-то соединить их, скрепить друг с другом.
Если вы не хотите присутствовать при этом, мы все сделаем сами, сказал один из них.
Я ощутил в этих словах тень раздражения: в конце концов, это была их работа, и меня она не касалась.
Если хотите, можете подождать там, с Педро, настаивал старик. Тем более, это не самое приятное зрелище.
Педро — так звали подмастерье. Я молча вышел из комнаты, дверь закрылась у меня за спиной. Молодой человек так и стоял у входа еще с того времени, когда мы переносили тело, и ковырял под ногтями зубочисткой.
Можешь поставить зонтики у двери, сказал я. Он послушался, на его пальто остались мокрые следы от зонтов.
Я сварил кофе, и Педро молча выпил его. Было холодно. Из окна небо казалось мрачным серым покрывалом.
Сколько времени это займет? — спросил я в конце концов.
Минут двадцать, если обойдется без неприятностей.
Каких еще неприятностей?
Ну (его смущенный взгляд застал меня врасплох), посмертные судороги, испражнения… понимаете, неприятности.
И часто такое бывает?
Не всегда, но порой бывает, тихо ответил он.
Ты уже немного разбираешься в таких вещах.
Его глаза внезапно заблестели.
Это мой шестнадцатый вызов. Но сегодня не моя очередь.
Понятно.
Я имею право одевать покойника только раз в неделю. Такие правила. Нужно привыкать постепенно, иначе это превратится в потребность.
Хочешь еще кофе?
Если тебе нравится одевать покойников, продолжал Педро, не обратив внимания на мое предложение, потом уже не можешь без этого. Своего рода зависимость. Такое бывало не раз.
А ты знал кого-нибудь с такой проблемой?
Мой дядя. В конце концов он покончил с собой.
В этот момент один из одевальщиков вышел из комнаты. Плащ он, похоже, оставил там, и теперь был в рубашке с закатанными рукавами, из которых виднелись распухшие руки, покрытые седыми волосками.
Дайте мне полотенце или какую-нибудь газетку, сказал он, пристально смотря на меня. На долю секунды я встретился глазами с рыжим парнем и по его взгляду сразу понял: начались неприятности.
Я пошел в кладовку, где мать хранила моющие средства, тряпки и швабры. Хотя одевальщики на кухне говорили вполголоса, я все равно слышал каждое слово:
Опять то же самое?
Никак не хочет лежать спокойно, дергается.
Как та монашка на прошлой неделе.
Эта еще сильнее. А ведь весит-то килограмм сорок, не больше.
Втроем было бы проще.
Ты же знаешь, это запрещено.
Я никому не скажу.
Перестань, я же сказал, нет.
Фырканье, доносившееся из кухни, могло означать только одно: они оба едва сдерживали смех. Но когда я вернулся, они снова были серьезны, сдержанны и сосредоточенны.
Я нашел только это, пробормотал я, протягивая одевальщику несколько тряпок. Он взял их, одобрительно кивнул и вышел.
Трудная у вас работа, сказал я Педро, едва мы остались одни.
Раньше я помогал отцу чинить моторы, это тоже было нелегко.
Тебе не страшно этим заниматься?
Чем? Чинить моторы?
Я говорю о покойниках.
Парень налил себе еще кофе. Я только сейчас заметил, что на его правой руке вместо указательного пальца был лишь короткий красный обрубок.
Конечно, страшновато. Но в конце концов, это дело привычки.
Что у тебя с рукой?
Он поднес изуродованную кисть к груди, и тут же, словно передумав, сунул ее в карман пальто.
Ничего особенного. Несчастный случай.
Потом послышалось несколько ударов, три, четыре. Они доносились из комнаты, и вслед за ними сразу же раздался приглушенный звук торопливых шагов. Педро поставил чашку на стол.
Не беспокойтесь, это нормально. Одевание покойника — дело тонкое.
Может, им надо помочь?
Нет, они сами справятся.
Пойду спрошу, сказал я, повернувшись в сторону комнаты. Парень схватил меня за руку.
Не надо, прошу вас.
Руки у него были сильные, и держал он меня крепко. Я чувствовал, как костлявый обрубок пальца впивается мне в руку.
Поверьте, так будет лучше, это для вашего же блага, — продолжал он, не ослабляя хватки. Мы специалисты, мы знаем, что нужно делать. Вы не поймете.
Хорошо, только отпусти меня.
Его пальцы тут же разжались.
Конечно, извините.
