Елена Кирога - У каждой улицы своя жизнь
— Любимый... Любимый...
Он смотрел на нее тускнеющим, удивленным взглядом. И взгляд этот причинял ей нестерпимую боль.
— Сейчас тебе помогут. . Приедет "скорая помощь".
Она утешала его, как маленького. В глубине души она всегда относилась к нему как к маленькому ребенку. Вентура был для нее женихом и сыном, сыном и женихом, но никогда она не воспринимала его только как возлюбленного.
До нее донеслись слова зеленщика, который говорил собравшимся:
— Она только что купила у меня клубнику. .
Слова Сервандо едва доходили до нее, пока, склонившись над Вентурой, она пыталась уловить его взгляд, постепенно угасавший, терявшийся, перестававший быть осмысленным. "Кто заставил меня уйти!" Если бы она осталась дома... Звеня колокольчиком, подъехала "скорая помощь". Услышав ее трезвон, Пресенсия подумала: "Вентура умирает. ."
Нередко, когда они вместе гуляли по улицам, мимо них проносилась "скорая помощь".
Однажды, проходя по площади Испании, Пресенсия сказала ему:
— "Скорая помощь"...
Настойчивый звон колокольчика нетерпеливо требовал освободить путь. Вентура рассеянно посмотрел на машину и тут же перевел взгляд на сады дворца. Но Пресенсия не могла не заметить, что настроение у него в тот вечер уже испортилось.
"Кого-то везут. Я такая счастливая, а там, в машине, лежит человек. Хоть бы ему предстояла легкая операция. Или какая-нибудь сеньора..."
Пресенсия крепче прижалась к руке Вентуры. Прекрасно было гулять вот так, вдвоем, молча, и каким-то таинственным образом улавливать его мысли. "Сообщающиеся сосуды", — улыбнулся он, прижав ее пульс к своему.
Теперь "скорая помощь" стояла там. На углу Канонигос, так как не могла въехать на их узкую улицу. Из машины вылезли двое мужчин в белых халатах, держа в руках носилки. Толпа расступилась.
Пресенсия сказала:
— Я поеду с ним.
Вентура не чувствовал, как его поднимали, клали на носилки и покрывали голову.
— Пожалуйста, осторожнее, не толкните...
Она последовала за санитарами, которые важно кивали головами.
Соседи говорили им:
— У него вытекли мозги...
— Вы думаете, он сможет?..
Какая-то женщина крикнула, заглушая остальных:
— Какое там, эти ветхие развалюхи сыплются на каждом шагу. Всем наплевать...
Санитары шли со своей ношей, важно кивая головами. Равнодушные ко всему. Затем сунули носилки в машину.
— Аккуратнее...
И сели в нее сами. Пресенсия последовала за ними. Один из санитаров захлопнул дверцу.
Она подумала: "Черный ворон. Сколько скорби таят в себе эти машины. — И еще: — Мы будем наказаны".
Но Пресенсия вовсе не имела в виду тюрьму. Склонилась над ним. А затем, обернувшись к санитарам, сказала:
— Он все еще без сознания...
Санитары посмотрели на нее как на дурочку. Один из них вынул из-под белого халата пачку сигарет и предложил товарищу.
А колокольчик трезвонил... Трезвонил... Отсюда, от них.
На улицах машины, должно быть, замедляли ход, регулировщик поднимал вверх руку в белой перчатке и свистел, освобождая им путь, громадные автобусы сторонились, а какая-то женщина — возможно, молодая и нежная — крепче прижималась к руке своего мужа, проходя мимо.
VI
Фройлан повернул дверную ручку, заглянул в комнату и спросил:
— Можно?
Почти совсем как это сделала накануне женщина. Женщина, которую переполняло ощущение весны и которая хотела передать свои чувства мужчине. Но скорее жестом, чем словом он дал ей понять, чтобы ему не мешали: "Подожди". И там, где вчера за столом сидел мужчина, исписывая листки, теперь склонялась женщина, поглощая глазами, впитывая в себя последние слова, написанные его убористым почерком.
Она встала, словно опустилась на землю откуда-то совсем из другого мира. Сузила глаза, склонила голову и произнесла:
— Пожалуйста...
Голос у женщины был тихий, воздушный. И воздух этот, казалось, уносил с собой окончания слов.
— Я хотел бы поговорить по телефону.
Глазами она показала на аппарат, который стоял на низенькой этажерке рядом с сервантом.
— Извините...
Фройлан испытывал неловкость и старался не смотреть на нее. "Она показалась мне очень маленькой. Она ли это?"
Пресенсия снова уселась перед балконом. Но не взяла исписанные листки, а положила на них руки. Это прикосновение было ей так желанно и необходимо.
— Агата?
Имя, которого Вентура никогда не упоминал и умолчание о котором подтачивало их покой.
А теперь все было так просто. Сняли телефонную трубку и сказали: "Агата?" Только звонил не Вентура.
С ней разговаривал Фройлан, слегка облокотившись о сервант, невольно прикрыв глаза рукой... Отсюда, прямо перед ним, сквозь окно закрытых балконных дверей открывался тот же вид, что из соседней комнаты, и железные брусья-обрубки кирпичей. Обрушенный балкон завораживал его.
— Я заеду за тобой в течение получаса.
По черному шнуру телефона к трубке аппарата, стоявшего в доме — доме Вентуры, — доходил запретный голос, как ненужное благо. Кто знает, не хотелось ли когда-нибудь ее отцу попытаться снять телефонную трубку, набрать нужный номер, сказать: "Алло" — и послушать, не отзовется ли на том конце провода голос, который звучал теперь, когда он уже не мог его слышать?
Агата не хотела приходить. Об этом можно было судить по тому, как Фройлан покраснел от стыда, стал поправлять на себе узелок галстука, кусать губы, старался притворно-уверенным голосом заглушить свое недовольство, а может быть — как знать? — просто делал вид, что с ним разговаривают, тогда как в трубке царило молчание.
"А ведь ты так ее любил... Твоя дочь знает, что ты умер, и ей все равно. Прийти или нет, увидеть тебя или нет. ." Лучше было бы им ничего не сообщать, не причинять последней боли.
Кому?
"Вчера, когда я покрывала твое лицо платком, мне на какой-то миг показалось, что ты невольно принес себя в жертву. . Однажды ты сказал мне ненароком, как имел обыкновение говорить:
— Я лишь молю провидение освободить вас, когда стану тебе не нужен.
Ты не сказал "освободить" тебя, и я подумала, что ты имеешь в виду меня и сына. И спросила:
— Освободить меня? От чего?
А ты улыбался так скорбно и вместе с тем так благостно, будто на тебя снизошло умиротворение. Но я переспросила:
— Быть свободной без тебя?
Я обняла тебя за талию, прижалась к тебе. И ты сказал мне ласково, проникновенно, как умел только ты один. Эта твоя манера говорить трогала до самой глубины души.
— Хорошо, Пресенсия.
Но я знала, что ты предаешь забвению то, что хотел сказать, потому что я тебя не понимала. Да и никогда не смогла бы понять, пока ты жил, было ли это свободой или рабством...
О, да! Весь ужас в том, что теперь-то я понимаю, что ты имел в виду. . Я, которая это отрицала...
Каждая смерть является тайным знаком другому. Человек умирает для кого-то или страстно любя кого-то. Для одного жизнь кончается со смертью, для другого что-то умирает при жизни.
"Когда ты сказал: освободить вас, ты имел в виду не только нас двоих. Наверное, ты думал также о своей жене или об Агате..."
Пресенсия сжала под столом руки, впиваясь ногтями в ладони.
"Агата должна прийти. Она должна прийти сюда. Я не выйду. Я не войду в ту комнату.
Только приди, приди! Хоть разок, хоть на минутку!.."
И флюиды ее души понеслись быстрее ветра, быстрее звука... Фройлан сказал:
— Договорились, я за тобой заеду. Да, твоя мать здесь...
О чем думает та, другая мать? Ведь ее дочь, которая должна прийти сюда, родилась от того же Вентуры, который дал сына и ей, Пресенсии. Здесь, рядом, находилась женщина, зачавшая в своем чреве дочь от него...
Пресенсия встала, увидев, что Фройлан повесил трубку и снова устремил взгляд на балконное окно. Безмолвно, глазами он спрашивал: "Отсюда?", но вопрос не требовал ответа. Что-то более могущественное, чем голос или жест, исходивший от Пресенсии, удерживало его, мешая уйти.
— Вы его зять, да?
Это был ненужный, глупый вопрос, но он принес им обоим облегчение.
Фройлан заметил, что, произнося слова, она заглатывала окончания, будто в ее слабых легких недоставало воздуха, чтобы наполнить их звуком.
Черная шерстяная юбка ниспадала с ее бедер, плотный шерстяной свитер плотно облегал маленькие, едва заметные груди.
— Да.
Она вышла из-за стола и направилась к нему, открыв его взору худые ноги. "Невзрачная.
Тщедушная. Хищница..." — Фройлан едва не рассмеялся. Чушь! Ему говорили, что у них есть сын.
У этой женщины — сын?.. Понятие "мать" никак не вязалось с ее обликом. Просто не верилось, чтобы такая женщина могла родить сына и вскормить его своей грудью...
Согнутым указательным пальцем — вероятно, привычным для себя жестом — она откинула со лба волосы. Глаза у нее были узкие, глубокие, отчужденные. Неожиданно Фройлан обнаружил некое сходство между таинственной просветленностью, манерой смотреть и даже скупыми, гармоничными движениями этой женщины и книгами Вентуры. Непонятными и вместе с тем излучающими свет книгами Вентуры.
