Дэвид Гилмор - Что сказал бы Генри Миллер...
Я ходил из угла в угол по гостиной, до хруста в суставах сжимал кулаки и клял себя на все лады. Джеси молча слушал мои ругательства, поглядывал на меня время от времени исподлобья, видимо, считая себя отчасти виноватым. Вечером я заснул, напившись в стельку. Проснулся примерно в четыре часа утра, пошел в туалет по малой нужде, а когда спускал воду, с руки соскользнули часы и скрылись в жерле унитаза. Я сел на туалетную крышку и, кажется, даже всплакнул с досады. Ведь я сам позволил Джеси бросить школу, пообещал за ним присматривать, а теперь оказалось, что даже за собой присмотреть как следует не могу. Я такое же никчемное трепло, как отец Клэр Бринкман.
К утру у меня возникло такое чувство, будто по всей груди ядом растекается липкая жуть, сердце билось, как птица в силках. Ощущение было такое, будто на шее затягивается удавка. Выносить это дальше становилось невозможно. Надо было что-то делать, куда-то двигаться. Я взял велосипед и поехал в центр. Стоял похоронный летний день — мутило от удушливой влажности спертого воздуха, с души воротило от проходивших мимо людей. В каком-то узком переулке мне навстречу, тоже на велосипеде, ехал курьер. Глаза его прикрывали солнечные очки, через плечо была перекинута большая сумка, на руках были перчатки с обрезанными пальцами. Но меня в нем заинтересовало не это, а то, что он был примерно моего возраста.
— Простите меня, — обратился я к мужчине. — Вы ведь работаете курьером?
— Да.
Я спросил, есть ли у него минута, чтобы ответить мне на пару вопросов. Сколько он зарабатывает? Около 120 долларов в день. В день? Да, если подсуетиться. Я спросил, на кого он работает, как называется его компания. Курьер казался беспечным парнем, его прекрасные зубы белели как снег.
— Как вы думаете, я бы мог получить работу в вашей фирме? — наконец спросил я.
Курьер сдвинул солнечные очки на лоб и глянул мне прямо в лицо ясными голубыми глазами.
— А вы разве не на телевидении работаете?
— Сейчас нет.
— Раньше я смотрел все ваши передачи, — сказал он. — Прекрасно помню ваше интервью с Майклом Муром. Этот парень мне показался просто придурком.
— Так что же вы все-таки думаете? — гнул я свое.
Мужчина отвел взгляд куда-то вбок и проговорил:
— Мы все ограничены возрастом. Вам, должно быть, где-то около пятидесяти?
— Вам ведь тоже примерно столько же.
— Да, но я уже давно так кручусь.
— Не могли бы вы сделать мне одолжение? — не унимался я. — Может быть, вам не составит труда замолвить боссу за меня словечко? Скажите ему, что я не собираюсь валять дурака и проработаю не меньше шести месяцев. Я еще в приличной форме.
Он на секунду задумался.
— Боюсь, что разговор получится пустым.
Я записал на клочке бумаги свой телефон, имя и сунул листок курьеру.
— Буду вам очень признателен.
Прошел день, потом еще несколько, но ни ответа, ни привета я так и не получил. Мне никто не позвонил.
— Ты можешь в это поверить? — воззвал я к Тине. — Меня не берут даже долбаным курьером на велосипеде!
На следующее утро, не закончив проходившего в молчании завтрака, я встал со стула, прошел к себе и одетым лег в постель. Накрыл голову подушкой и попытался снова заснуть. Скоро я ощутил рядом чье-то присутствие — как будто маленькая птичка села на краешек кровати.
— Я могла бы тебе помочь, — проговорила Тина, — но ты должен позволить мне это сделать. Не надо тебе со мной спорить.
Спустя час она дала мне список, в котором значились двадцать имен. Они принадлежали издателям газет, руководителям кабельных телевизионных компаний, специалистам по связям с общественностью, людям, сочиняющим речи для заказчиков, и даже каким-то местным политическим деятелям, о которых я слышал лишь краем уха.
— Позвони этим людям, — сказала Тина, — скажи, что ищешь работу.
— Я уже это делал.
— Нет, не делал. Ты говорил только со своими приятелями.
Я бросил взгляд на первое имя в списке.
— Только не этому козлу. Ему я звонить не буду!
Жена покачала головой.
— Ты же сказал, что не будешь со мной спорить.
Я перестал с ней пререкаться. Дал себе на день передышку, потом сел за кухонный стол и стал им всем названивать. К немалому моему удивлению, Тина оказалась права. Большинство моих собеседников оказались людьми вполне порядочными. На тот момент у них ничего не было, но говорили со мной все по-дружески, все пытались меня как-то поддержать.
Испытав прилив бодрящего оптимизма (говорить с людьми по телефону лучше, чем бездействовать), я сказал Джеси:
— Это моя проблема, а не твоя.
Но он не был ни идиотом, ни подлецом, и я чувствовал, что эта «ситуация» задевает его за живое, парня чуть дрожь не била, когда он просил у меня десять долларов на то, десять долларов на это. А что ему еще оставалось делать? У него ведь гроша за душой не было. Мать помогала ему, чем могла, но она ведь актриса, причем обычная театральная актриса. А Тина, конечно, ни за что не станет трогать свои сбережения (она начала копить деньги, когда ей было шестнадцать лет), чтобы помочь моему сыну, чье пустозвонство и безответственность я так самонадеянно поощрял. Посреди ночи (когда напряженные размышления обычно не доводят до добра) я думал о том, как плохо может все повернуться, если нынешнее мерзкое положение с деньгами не изменится, и о том, что с нами станется, если удача снова обойдет меня стороной.
Киноклуб продолжал работать. Чтобы побудить Джеси смотреть больше картин, но так, чтобы это не имело ничего общего со школярством, я стал играть с ним в игру, которая сводилась к выявлению каких-то выдающихся эпизодов. Они могли представлять собой сцену, часть диалога или образ, которые заставляли зрителя сжимать подлокотники кресла и подаваться вперед с сильно бьющимся сердцем. Начали мы с довольно простого в этом плане фильма — «Сияния» Стэнли Кубрика, в котором рассказывается о писателе-неудачнике (Джек Николсон), который в пустой гостинице постепенно сходит с ума и пытается убить собственную семью.
Вполне возможно, что «Сияние» — лучшая режиссерская работа Стенли Кубрика (хороши также комедия «Доктор Стрейнджлав» и культовая фантастика «Космическая одиссея 2001 года»). Но Стивен Кинг, автор экранизированного романа, фильм ругал, а самого Кубрика, мягко выражаясь, недолюбливал. И не он один — так к Кубрику относились многие. Кубрик широко известен своей мелочной придирчивостью, он заставляет актеров снова и снова делать одно и то же, хоть результаты порой бывают весьма сомнительными. Сцену, когда Джек Николсон в «Сиянии» с топором поджидает в засаде Скэтмэна Крозерса, Кубрик переснимал сорок раз. Когда, в конце концов, семидесятилетний Скэтмэн Крозерс уже валился с ног от усталости, Николсон сказал Кубрику, что дублей сделано достаточно и он не будет больше сниматься в этом эпизоде.
Позже в ходе съемок Джек преследовал жену с ножом (Шелли Дюваль), взбегая за ней по лестнице пятьдесят восемь раз, чтобы сцена понравилась Кубрику. (Имела ли эта работа смысл? Может быть, хватило бы и двух-трех дублей? Скорее всего, да.)
Но более важным было мнение Стивена Кинга о том, что до Кубрика «просто не доходило», как надо создавать ощущение ужаса, что он просто не понимал, с какой стороны к этому подступиться. В начале съемок «Сияния» Кинг отправился посмотреть, как идет работа, и уехал со съемочной площадки с чувством отвращения — он сказал, что фильм получается, как «кадиллак» без мотора: «Вы садитесь в него, чувствуете залах кожаных сидений, но ехать на нем никуда не можете». Потом писатель не раз повторял, что, по его мнению, Кубрик снимает кино, чтобы «делать людям больно».
Отчасти я с этим согласен. Но «Сияние» мне нравится, нравится, как этот фильм снят, нравится освещение, нравится звук трехколесного велосипеда — гулкий, когда мальчик едет на нем по деревянному полу, и тихий, когда пластмассовые колесики катятся по застилающему пол ковру, скрадывающему звук. Меня всегда охватывает жуть, когда в кадре возникают девочки-близнецы. Но в качестве лучшей сцены я выбрал тот эпизод, когда в помутившемся рассудке Джека Николсона возникает видение его разговора с официантом гостиницы — чопорным, похожим на британского дворецкого. Она снята в ярко освещенной уборной — в ядовито-красном и белом цветах. Их разговор завязывается как бы невзначай, но потом официант предупреждает Джека, что его маленький сынишка «причиняет неприятности» и, возможно, вопрос с ним «следует уладить». Официант (Филипп Стоун) приковывает в этом эпизоде все внимание к себе совершенной неподвижностью и спокойствием тона речи. Посмотрите, как он смыкает сухие губы в конце каждого предложения — будто изящно, даже слегка небрежно ставит знак препинания.
У него тоже были проблемы с дочерьми, признается официант. Одной из них гостиница не нравилась, и она попытался ее сжечь. Но официант «исправил ее» (топором). «А когда жена решила удержать меня от исполнения моего долга, я исправил и ее». Игра Стоуна безупречна. В отличие от Николсона, который почти не состарился с тех пор, когда я впервые смотрел картину в 1980 году. Кажется, он в ней переигрывает почти как любитель, причем на удивление слабый, особенно по сравнению с блестящей игрой в совершенстве контролирующего себя английского актера.
