Дэвид Гилмор - Что сказал бы Генри Миллер...
— Эти парни всегда делают так, что другие начинают себя считать в чем-то виноватыми. Они все дни напролет только этим и занимаются. Работа у них такая.
Мы прошли дальше по улице. Над головами желтым светом светили фонари, балконы смотрели вниз, на них неподвижно висело сушившееся белье, точно ждавшие кого-то люди.
— Если собрался читать Хемингуэя, — сказал я после паузы, — почитай «И всходит солнце». Еще кое-что из его рассказов. Все остальное у него кажется слегка наигранным.
Я огляделся. В воздухе стоял запах старого, разрушающегося кирпича, с другой стороны авениды Дель Пуэрто было слышно, как волны океана бьются в стену набережной. Открытого бара нигде не было видно.
— Говорят, в Гаване можно получить все что угодно в любое время суток, — проговорил я. — Значит, врут.
В гостинице «Амбос Мундос» портье беседовал с симпатичной девушкой.
По узкой мощенной булыжником улице мы прошли к востоку до ветхих жилых домов пастельных тонов, увитых толстой виноградной лозой. Ярко светила полная луна. Звезд не было — только эта единственная яркая монета посреди черного неба. Идеальная ночь. Мы вышли на площадь, с одной стороны которой стоял приземистый грязновато-коричневый собор, а с другой располагалось небольшое освещенное кафе, причем три или четыре столика были вынесены ближе к центру площади. Мы сели за один из них. Из ярко освещенного чрева кафе возник официант в белом пиджаке и подошел к нам.
— Señores?[17]
— Dos cervezas, por favor[18].
И вот в четыре часа утра нам принесли две холодные как лед бутылочки пива.
— Мне жаль, что там, у гостиницы, так все получилось, — подал голос Джеси.
— Во всем мироздании есть два принципа, которые нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах, — проговорил я непринужденно (ликуя в душе от того, что мы оказались в нужном месте в нужное время). — Первый из них состоит в том, что ты никогда не получишь ничего путного от подлеца и подонка. Второй гласит: когда незнакомец подходит к тебе с протянутой рукой, он вовсе не собирается становиться твоим другом. Ты меня слышишь?
Нам так хотелось пить, что пиво, казалось, испарилось из бутылок в мгновение ока.
— Давай, может быть, еще по одной? — Я поднял два пальца, чтобы было видно официанту, и пошевелил ими в жарком, спертом воздухе. Официант подошел.
— Как вам удается держать пиво таким холодным? — полюбопытствовал я. — Уж и не помню, когда я так душевно проводил время.
— Qué?[19]
— Все в порядке, по importa[20].
На высившемся невдалеке дереве защебетала птичка.
— Первая утренняя пташка сегодня, — сказал я, взглянув на Джеси. — У тебя все в порядке с Клэр Бринкман? — Сын напрягся, слегка нахмурив брови. — Ладно, не мое дело, — я расслабленно махнул рукой. — Это я так, чтобы поддержать разговор.
— А что?
— Она выглядела слегка расстроенной, когда мы уезжали, вот и все.
Он с ожесточением свинтил с бутылки пробку. На секунду я представил себе, увидев этот жест, какой Джеси, когда выпивает со своими приятелями.
— Пап, можно с тобой поговорить откровенно?
— В рамках разумного. Без пошлости.
— Клэр, знаешь, она вроде как со странностями. — На лице Джеси появилось выражение, словно ему представилось что-то такое же неприятное, как крыса в новом доме.
— Ты бы с ней был как-то мягче. У нее сейчас не самое легкое время.
С ее отцом, скульптором, я учился в университете. Несколько лет назад он повесился на веревке для сушки белья. Он много пил, болтал, что бог на душу положит, в общем, человек был не самый приятный. Решив на себя руки наложить, он даже не подумал о том, как это отразится на его детях.
— Я знаю эту историю, — кивнул Джеси.
— Тогда держи себя с Клэр соответствующим образом.
Еще одна птичка зачирикала — на этот раз за собором.
— Просто она мне не очень нравится. Я бы и хотел, чтоб было по-другому, но не получается.
— Ты что, Джеси, считаешь себя в чем-то виноватым? Ты так выглядишь, будто спер бабушкино ожерелье.
— Нет.
— Несправедливо злиться на Клэр потому, что она тебе больше не нравится. Хоть я и понимаю, какое это искушение.
— А у тебя было когда-нибудь такое чувство?
— Это разочарование.
Мне казалось, на этом дело и кончится, но складывалось такое впечатление, будто в тот момент Джеси был подключен к теме тоненьким проводком, за который надо было дернуть, чтобы вышло все остальное — чем бы оно ни было. Для этой цели, наверное, вполне подходило молчание.
Небо к этому времени уже окрасилось в густой синий цвет, а по линии горизонта пролегла яркая красная полоса. Удивительная красота царит во всем мире, подумал я. И тут же возник вопрос: так случилось по воле Господа или по совершенно случайному стечению обстоятельств за миллионы и миллионы лет эволюции? А может быть, просто потому, что мысли об этом приходят в голову в четыре часа утра, когда чувствуешь, что ты счастлив?
Я снова подозвал официанта.
— У вас есть сигары?
— Si, señior[21].
Голос официанта эхом разнесся по пустой площади. Он взял две сигары из стоявшей на стойке бара банки и принес их нам. Десять долларов за штуку. Но где еще можно было достать сигару в такую рань?
— Я созванивался с другой девочкой, — сообщил Джеси.
— Да ну? — Откусив кончик сигары, я передал ее сыну. — С кем же это?
Он назвал имя, которого я не знал. Мне показалось, что Джеси выглядит так, будто хочет что-то от меня утаить или в чем-то обмануть.
— Я звонил ей всего пару раз, — продолжил он.
— Ну-ну.
Джеси затянулся сигарой и отвел взгляд в сторону.
— Я еще слишком молодой, чтобы зацикливаться только на одном человеке, ты так не считаешь?
— На самом деле, речь ведь не о том, правда?
В следующий момент до нас донеслись звуки гитары. Какой-то парень сидел на ступенях собора, неспешно перебирая струны. В синеватом свете утра он показался мне сошедшим с картины Пикассо.
— Ты так считаешь? — ответил Джеси вопросом на вопрос. — Ты когда-нибудь видел что-то настолько… — он подыскивал подходящее слово, — …настолько совершенное?..
Некоторое время мы продолжали молча курить, аккорды гитары зависали в теплом летнем воздухе.
— Пап, — внезапно сказал Джеси.
— Да.
— Я звонил Ребекке.
— Ясно. — Я выпустил клуб дыма. Птичка прочирикала свою трель. — Значит, не другой девочке, о которой ты мне сказал.
— Мне просто не хотелось, чтоб ты считал меня неудачником. Чтоб ты не думал, что я только по Ребекке Нг сохну.
Цвет небес, прежде синих, постепенно становился голубым, луна поблекла, гитара продолжала бренчать.
— Пап, а я сохну по Ребекке? — спросил Джеси.
— Нет ничего зазорного в том, Джеси, чтобы сохнуть по женщине.
— А у тебя такое было?
— Пожалуйста, сынок, — я улыбнулся, — не тяни меня за язык.
— Маме я ничего не говорил. Она начнет плакать и говорить о чувствах Клэр. Тебя это удивляет?
— Ты имеешь в виду Ребекку? Нет. Я всегда думал, что в этой пьесе будет второй акт.
— Ты так считаешь? Думаешь, это правильно?
От такой мысли он пришел в восторг, а я вдруг почувствовал, что меня охватил ужас, как будто я смотрел, как он ведет разгоняющуюся машину прямо на глухую цементную стену.
— Хочешь, я скажу тебе одну вещь?
— Конечно.
— Любовные отношения, которые с крови начинаются, обычно кровью и кончаются.
Подошел официант, взял стулья, стоявшие у соседнего столика, и отнес их в кафе.
— Господи, папа, что ты такое говоришь!
ГЛАВА 5
ВЕРНУВШИСЬ С КУБЫ, я был очень удивлен тем обстоятельством, что на автоответчике не было ни одного сообщения от Дерека X. Первые съемки документального фильма о виагре предполагалось начать уже через месяц, а у нас еще не было окончательного варианта сценария. Я переждал день-другой и отправил Дереку жизнерадостное послание по электронной почте. (Не без доли омерзения составив его в бесцеремонно-фамильярной приятельской форме.)
Ответ последовал незамедлительно. Дереку X. предложили снять двухчасовой фильм о Нельсоне Манделе, обеспечив при этом не только неограниченную возможность общаться с самим героем фильма и его женой, но даже с некоторыми из заключенных, с которыми он сидел в тюрьме. Далеко не последнюю роль в съемках фильма играл фактор времени — Манделе уже стукнуло восемьдесят четыре, и мне все стало ясно как день. В конце разговора Дерек сказал, что очень сожалеет, но у него «совсем нет больше времени».
Так меня давно не прокатывали. Особенно мерзко я себя чувствовал после нашего «триумфального» путешествия на Кубу. Возникло такое чувство, что меня поимели. Клюнув на предложение заведомой халтуры, я чувствовал себя идиотом. Мне вспомнились собственные слова, обращенные к Джеси на кафедральной площади, и тот напыщенно-миссионерский пыл, с которым я тогда ему сказал: «Ты никогда не получишь ничего путного от подлеца и подонка».
