Денис Гуцко - Домик в Армагеддоне
Пора было отправляться. Нужно было ещё Надю разбудить, не бросать же её у Кости.
Вдруг остановился. Ритмичное поскрипывание доносилось откуда-то из дома. Сделал пару шагов, прислушался… Даже вздрогнул. Брезгливая оторопь – будто гадость какая-то ему под ноги свалилась.
Да пошли вы все! Достали!
Быстро пошёл вдоль фасада, к воротам. За углом наскочил на лавку, лейку длинноносую с неё сшиб.
Потому и потянула сюда! Девочка с другой стороны улицы… чистенькая такая, такая конфетная…
– Как здоровье? – услышал сверху.
Костя, в длинном махровом халате, стоял на балконе. Физиономия постная. Совсем как вчера, в трактире.
Легко заскочив на подоконник, Фима схватился за узкие балконные балясины, подтянулся и через секунду стоял возле Кости.
– Да нормально здоровье, – сказал. – Не жалуюсь.
Скрип был слышен отчётливо. Что за ерунда?
Кивнув, Костя ответил всё с тем же смурным выражением лица:
– Рад за тебя, – и добавил: – А сестра твоя, слышишь, на тренажёре наяривает. Спортсменка.
– На каком тренажёре?
– Там у нас тренажёр, в маленькой комнате, где она ночевала. Велосипедный. Смазать его пора. Разбудила… Ты чего покраснел-то? Опять, что ли?
Фима сунул руки в карманы.
– Да не опять, не опять. Отвернувшись, Костя сказал:
– Зря вот… Гарцуешь зря после вчерашнего, на балконы прыгаешь. Тебе сегодня лучше бы отлежаться.
– Брось, – нахмурился Фима. – Говорю, всё нормально. У меня бывает.
Встал рядом с Костей. Посёлок просматривался далеко – дом, оказалось, стоял на небольшой возвышенности. Крыши соединились в монотонную мозаику из одинаковых синих поверхностей. Синие крыши Нового Армагеддона. Рекламный экран, к которому они вчера наведались с Надей, был виден отсюда как на ладони. На площади, под вышкой, то и дело задирая головы, неторопливо прохаживались несколько мужчин.
– Убойно смотрится, – сказал Костя. – Сейчас завтракать будем. Вот здесь прямо и накроем. Мы иногда тут садимся завтракать. Вид хороший, правда? Теперь – совсем эксклюзивный.
Прислушался к скрипу тренажёра.
– Смазать надо.
Запахнув полы халата на груди, сказал:
– Знаешь, такое совпадение… Я, когда со старшим своим в последний раз поругался, сразу про вас подумал.
– Что?
– Сразу про вас подумал. Не прибежал бы и Лёшка мой к вам. Тоже фыркает. Мещанство, говорит, махровое мещанство. Ему ведь тоже, как тебе, всё кажется: гниль вокруг. Пусто ему. А я что? Я же лямку тяну. Эх!
«Наверняка Надя всё ему вчера рассказала, и про отца тоже», – почему-то догадался Фима.
Глава 5
Силуэты Шанс-Бурга, утыканные циркулями подъёмных кранов, поблёкли и растаяли позади. Поднявшись из ложбины, автобус облегчённо ахнул и загудел ровней, а Фима прильнул к окну: скоро должна была показаться часовня. Удивился, разглядев: земляной вал вокруг неё, который должны были разровнять ещё вчера, остался нетронут. Слева, со стороны бытовки, задрав сверкающий на солнце ковш, на вал заходил бульдозер.
Вынул мобильный, набрал Юрку Чичибабина. Тут же вспомнил, что Чичибабин сейчас в тёмной, собирался уже нажать отбой, но Юра вдруг ответил.
– Здорово. А ты что-то всё недоступен был. Пацаны на очистных тебя искали, всё облазили, только что вернулись. Ты где?
– Еду к вам. В Солнечном был. Экран рекламный помнишь, мы к нему в прошлый раз присматривались?
Чичибабин насчёт щита никак не отреагировал.
– Юр, а у вас телефоны, что ли, забыли отобрать?
– Слушай, – только сейчас Фима расслышал, как взволнован голос Чичибабина. – Не знаю, успеешь ли… Вроде всё уже… Может, не стоит тебе сейчас в «Казачок» ехать?
Это его «в «Казачок» – не сказал, как обычно, «в Стяг» или «в стан» – резануло слух. Фима покосился на сидящую рядом тётку, с выражением непереносимого страдания на мясистом лице обмахивающуюся журналом.
– Если что, – продолжил Юра, – вечером созвонимся, договоримся о встрече. Вроде бы все, даже в «Александре Невском», по-другому теперь настроены. Но пока ничего не поделаешь. Обсудим ещё.
Чем дальше Фима слушал Юру Чичибабина, тем меньше его понимал.
– Юр, я что-то не понимаю, – Фима отвернулся к окну. – Что у вас там происходит? Из Москвы приехали, что ли?
– Ну да, приехали, – растерялся почему-то Чичибабин.
Перехватило дух: неужели чаша весов качнулась в правильную сторону?
– Юрка, не томи. Ну что, что?
– Как – что? Ты не знаешь? Мы думали – знаешь… Переживали за тебя, бог весть что думали…
– О чём ты?
– Ты не знаешь?
– Да о чём не знаю? Что, Тихого наконец сняли…
– Фима, Стяг закрыли.
Перед КПП теснились припаркованные в несколько рядов машины. За забором, на центральной аллее, в шахматном порядке встали два автобуса с табличками «Дети» на лобовых стёклах. Обычно другие были автобусы – большие белые «Мерседесы» с эмблемами Владычного Стяга по бортам. В двери КПП свободно заходили и выходили люди. Дневальных уже не было.
Быстро как, быстро, не верится.
Продвигаясь вдоль машин, Фима понял, почему Чичибабин сказал: «Казачок»: всё это и впрямь напоминало обычный летний лагерь в конце смены – родители приехали забирать своих загоревших и возмужавших чад. Музычки не хватает.
– Мне бы Севастьянова не пропустить. Просили Севастьянова Николая забрать.
– Не выходил пока никто. Здесь стойте, не пропустите.
– Не могли, что ли, заранее известить?
«Оздоровились, – с болью подумал Фима. – Теперь по домам».
Самих стяжников здесь видно не было, и Фима поспешил внутрь.
На входе пропустил тугой рюкзак, который скакнул на него, подталкиваемый чьим-то коленом, протиснулся через узкий коридорчик КПП и вышел на территорию.
– Скоро их отпустят?
– Да потерпи уже, скоро.
– Сорвали, а теперь тянут.
– Они сами чего-то ждут, звали их уже.
Водители автобусов курили, развалившись на лавке. Поплёвывали себе под ноги, никто их не одёргивал.
Рассыпавшись небольшими группами, стяжники стояли возле Красного корпуса. Некоторые родители прохаживались поодаль, поглядывая на спортивный городок, на полосу препятствий, на церквушку Георгия Победоносца, на Стену Славы, где слева от двуглавого орла – выдержка из Устава, а справа – столбик с описанием важнейших акций, проведённых Стягом. Гавка, размахивая ушами, носился от одних ног к другим, обнюхивал, облаивал, летел дальше.
На свежестриженом газоне спортивные сумки. Стяжники переговаривались, отчего в ароматном утреннем воздухе стоял шум, как над пчелиным роем. Одни забивали в мобильник чьи-то телефоны, другие уже прощались, руки пожимали. Ничем не отличались они, вчерашние соратники, от любой молодёжной стайки, на которую можно наткнуться возле стадиона или перед университетской библиотекой. Будто вынули из них что-то.
Фима стал высматривать своих.
Кто теперь здесь, в толпе расхристанной, – свои? Много ли осталось? Юрка сказал: поговорил со всеми. Но ведь пятёрку, из-за которой закрыли Стяг, остальные ненавидеть должны.
– Ты давай звони, приезжай. Что тебе там – ночь пути.
– Бог даст, все ещё соберёмся. Ещё акцию не одну проведём.
– Твои бы слова…
– Сказали же вам: временно. Временно закрывают.
– Да, да.
– Да что вы тут лапшой своей трясёте? «Временно»! Кончился Владычный Стяг, ясно?
– Ты думай как хочешь.
– Вот и думаю.
– Вот и думай.
– Хватит вам собачиться.
Поднял глаза и сразу увидел папашу. Тот стоял на крыльце штаба с Антоном, инструктором по рукопашке. Антон, видимо, только что показал ему: вон он, там, и папаша мотал головой: вижу, вижу. Встретились взглядами. Отец помахал ему рукой, Фима нехотя ответил. Вызвали, значит. Не нужно было всё же в анкете указывать.
Эти анкеты… бумажонки с длинным носом. Баба Настя как-то заполнила одну такую на школьном собрании. Папашка, слава богу, на собрания не ходил. Рвался – но баба Настя ему запретила. Деньги носил, когда нужно было, – на ремонт, на учебники, на подарки учителям. Сам созванивался с родительским комитетом, приносил кому-нибудь из них на дом. На собрания ходила баба Настя. Однажды во время контрольной классная просматривала анкеты – и вдруг на весь класс: «Бочкарёв, а почему тут у тебя в графе «отец» прочерк? Он ведь у тебя жив? Зачем же – прочерк?» И все оторвали головы от тетрадей и посмотрели на него…
Сейчас Фима почувствовал себя как на том собрании. Не хотел, чтобы папаша подошёл к нему в присутствии кого-нибудь из стяжников. Может, сообразит – не будет лезть, постоит в сторонке?
Зачем приехал? Не ко времени он.
Вчера сидел с Надей, свесив ноги в ночную пустоту. Давила тоска. Обидно было – за себя. Горька и непривычна была роль отщепенца. Но вера в большое будущее Стяга – эта вера держала, не давала сломаться. Всё. Конец. Суета вокруг – как финальные титры фильма, которые никто не прочитает: жалкие, ненужные, торопливо пробегают они по экрану, когда уже включен в зале свет и хлопают сиденья.
