Денис Гуцко - Домик в Армагеддоне
– Да ты бредишь! Отсидишься в домике своём.
– Ты не спеши, не спеши с прогнозом-то.
– У тебя паранойя, Костя. Кому ты такой нужен?
– Так-то оно так, не нужен пока. Тем, собственно, и пользуюсь. Размениваю общее величие на собственный домик с фонтаном. Видел, нет, у меня фонтан во дворе?
– И что?
– Сам сделал.
Новую салфетку скатал в комок. Бог с тобой, Костя! И с твоим фонтаном. Буль-буль, Костя, буль-буль. А страна пока – ничья.
Лежит, вами брошенная. Обмененная на товары заморские. Таким, как ты, её не поднять. Она тем достанется, у кого воля твёрже. От века так было, Костя, так и будет впредь. Не искать Киева под вами? Ну уж нет!
У нас был уговор не искать Киева под тобою, говорили Ольговичи князю. Но если ты приказываешь нам отказаться от Киева навсегда, то мы не венгры и не ляхи какие, мы внуки одного деда. При жизни твоей мы не ищем Киева, но после тебя – кому Бог его даст.
Так-то, Костя, так-то. Кому Бог даст!
Захотелось ещё чаю, но просить не стал. Вставать, идти на кухню, чтобы поставить чайник – не пить же холодный, – лень было.
Хоть яблок обещанных попробовать. Будто мультяшные.
Надя вынула камеру из футляра.
– Можно, Костя, я сниму?
Взглянув на расчехлённую камеру, Костя удивился:
– Зачем?
– Это как дневник. Всего лишь.
– Зачем?
– Чтоб интересней жилось. Чтобы было что снимать, приходится быть там, где интересно, – кивнула на камеру. – Работает навроде компаса.
– Снимай, если надо. Дневник у неё… Все вы, блин, с выдумкой.
Надя включила камеру, а Костя снова повернулся к Фиме:
– Но мы в сторону ушли. Ты скажи, я ведь чего хочу понять. Ну великая страна, ну хорошо. Но зачем Армагеддоном-то стращать?
Не хватало сейчас ребят. Просто чтобы стояли рядом – и думали так же, как он. И молчали. Не все поддержали его. Четверо. Мало – но тут не в числе ведь дело. Всё разъяснится как-нибудь. Разъяснится всенепременно. Будут ещё стоять рядом, локоть к локтю, плечо к плечу. Единые. Монолит. Как же может всё рухнуть вдруг? Никак не может. Вон разошлось как – кругами, кругами разошлось. С каким-то вот Костей-из-Солнечного сидит сейчас, спорит. И дальше только расти будет, будет разрастаться. С машиной, конечно, маху дали. Так без накладок ведь не бывает.
– Вот вы с флагом своим по дорогам бегаете. На флаге – крест с мечом. Не по себе мне от вашего флага. Честное слово, ну не по себе.
Костя ещё говорил, говорил.
Неожиданно Фима почувствовал глухую подавленность.
Кровь тугой струёй хлынула у него из носа, прямо на стол, забрызгивая куриные объедки и вазу с райскими яблоками.
Надя завизжала, вскочила на ноги.
Засуетились, Костя стянул с себя футболку, сунул ему под нос. Чужой запах. Пот чужой.
– Запрокинь! Запрокинь, говорю, голову!
Взял за руку:
– Прижми вот так, подержи. Я сейчас бинт притараню. Держи, сказал!
* * *Потом Фима лежал наверху, а снизу доносились приглушённые встревоженные голоса. Костя спрашивал, Надя отвечала. Говорили, понятное дело, о нём. И о том, как они только что героически спасли его от носового кровотечения. Пару раз скрипели деревяшки – кто-то из них ходил к лестнице, вслушивался в тишину наверху, наваливаясь на перила. Ложка звякала о чашку – размешивали сахар. И снова тревожное: бу-бу-бу. Ему хотелось крикнуть им: да хватит уже бубнить! Было не по себе от этого бубнежа. Будто он – опасно больной, а они – вот ведь назойливый какой образ – семья, дежурящая у постели больного. Ночник включили на тумбочке. Он сочился бледным желтоватым светом, вычертив глаз посреди потолка. Ни дать ни взять – картинка из русской классики. Нелепость. Было б из-за чего… бубнят, бубнят… Под носом кусок бинта. Кровь остановилась почти сразу. У него так бывает. Медик в Стяге сказал: ничего страшного. А эти устроили…
Ну и пусть. Пусть. Подыграет им, поваляется тут, как гриппозное дитя. Уложили в детской…
Как тот кусок у Набокова, когда больной мальчик ясновидит. Зачитывался когда-то. Глупый был, читал всё подряд. Про карандаш. Как там?
Жар схлынул, я выбрался на сушу. Мысленно видел мою мать в шеншилях и вуали с мушками… она поехала покупать одну из тех чудаковатых вещей… зеленый фаберовский карандаш… за десять рублей… Моё ясновидение прервалось – Ивонна Ивановна принесла чашку бульона с гренками.
Да, сейчас бы ещё Ивонна Ивановна зашла, с бульоном. Недаром писателишка нерекомендованный: всё у него шиншиля-вуаля и чашка бульона.
Кровать в виде автомобиля. Красный гоночный автомобиль. Короткая кровать, ноги не помещаются.
А ребята сейчас в тёмной, на голых досках.
Не детская, а магазин игрушек. Со всех сторон – самолёты, танки, солдаты разных эпох и размеров. Всего так много, бесконечно много. Повсюду: на полках, на столе, на полу – крылья, гусеницы, сапоги. Зачем столько игрушек, неужели их всех можно любить?
Дали ребятам в тёмную хотя бы одеяла на ночь? Могли не дать. Сегодня первый день – значит, из еды были только чай и пряник.
Баба Настя подарила ему на какой-то из его дней рождения набор солдатиков. Красивые такие солдатики. С большущими бицепсами, голые по пояс. Огромная коробка. Ещё до школы. Да, ему было, наверное, столько же, сколько сейчас младшему Крицыну. Дети были приглашены соседские, мальчик Тоша и девочка Даша. Тоша-Даша он их называл. Он в общем-то и не дружил с ними, хотя оказывался часто в их компании: бывало, баба Настя, когда уходила куда-нибудь в вечернее время, просила маму Тоши и Даши, чтобы Фима побыл у них. Их сажали за стол и давали альбомы с карандашами. Занятие это никому из троих не нравилось. Тоша-Даша пялились мрачно на Фиму и показывали ему язык: ведь это из-за него их усаживали рисовать. Если они брались за карандаши, то чаще всего рисовали дураковатого карлика за руку с Бабой-ягой. Ничего, кроме рисования, Тоша-Дашина мама никогда, кажется, не предлагала. Видимо, опасаясь шума и беготни в квартире.
В тот раз баба Настя решила устроить ему настоящий день рождения, с гостями, с пирогом, с дорогим подарком. А на роль гостей других кандидатур, кроме Тоши-Даши, не было. Они подарили Фиме набор фломастеров. Синий там был исписан.
На обёрточную бумагу бабе Насте не хватило – и без того, наверное, копила не один месяц, – а она хотела, чтобы красиво было. Завернула коробку с солдатиками в цветастую тряпочку. Тесьмой наверху стянула. Отдала ему, обняла голову сухими, громко прошуршавшими по вискам ладонями, ткнулась губами в макушку и отступила на шаг – чтобы удобней было любоваться его радостью, когда будет распаковывать подарок. Тоша, увидев одетую в нелепую тряпицу коробку, хихикнул и шепнул что-то сестре, и та хихикнула тоже. А баба Настя дёргала заартачившийся узел и приговаривала: «Да ты глянь, глянь, мой хороший!»
Нужно уснуть и встать пораньше. Часа три уже, наверное. И сразу к своим. Ещё неизвестно, как всё обернётся.
* * *Двор обсыпан росой. Трава, пара керамических уток, крицынский «Форд» – всё в росе. Голова тяжёлая с недосыпу. Подошёл к тому борту, на котором была надпись. Пальцем потёр.
Да ладно. Так вышло. Стечение обстоятельств.
Прошёлся медленно вдоль газона – несколько раз сверкнули осколки радуг. Уселся на борт фонтана. Фонтан выключен. Пластиковое дно с сырыми пятнами. Облепленный песком и хлопьями грязи шланг ползёт по дну. И длинный ржавый сосок торчит.
В доме всё ещё тихо. Проснувшись, натянул джинсы и сразу вышел. Неприятно было в чужой детской – ощущение, будто воровать влез. Не стал искать ванную, умылся на кухне.
Спят ещё оба. Надя, та до вечера может продрыхнуть.
Чужой дом, пропитанный чужой жизнью. Населённый вещами чужими, чужими запахами. Чужие лица смотрят с чужих стен. Вся прошлая ночь – чужая, придуманная не для него, по ошибке ему доставшаяся. Валить отсюда нужно. В Стяг, к своим. Хотелось скорее пожать им руки, поздороваться сдержанно, без лишних эмоций: «Как вы, что слышно?». Не доберёшься до них сегодня – «Александр Невский» в наряде, вряд ли пустят. Даже не позвонишь, телефоны-то отбирают. Он однажды просидел в тёмной сутки, за то, что матом выругался. С «крокодила» прыгали, он неудачно приземлился – и вырвалось. Лучше б ему с ними сейчас быть. Гад Тихомиров – разбил их: они в тёмной, а он вот здесь.
И тут ужалило: отчислили! Его отчислили. Встал, пошёл к дому.
Пора было отправляться. Нужно было ещё Надю разбудить, не бросать же её у Кости.
Вдруг остановился. Ритмичное поскрипывание доносилось откуда-то из дома. Сделал пару шагов, прислушался… Даже вздрогнул. Брезгливая оторопь – будто гадость какая-то ему под ноги свалилась.
Да пошли вы все! Достали!
Быстро пошёл вдоль фасада, к воротам. За углом наскочил на лавку, лейку длинноносую с неё сшиб.
Потому и потянула сюда! Девочка с другой стороны улицы… чистенькая такая, такая конфетная…
– Как здоровье? – услышал сверху.
Костя, в длинном махровом халате, стоял на балконе. Физиономия постная. Совсем как вчера, в трактире.
