Виктор Притчетт - Птички в клетках (сборник рассказов)
— Люби меня. Люби, — шептала она.
И зачем только он сказал, что ее муж подарит шубу какой-нибудь девице! Любит говорить гадости…
Утром она отправилась на службу.
— Кто-то побывал вчера в моей квартире и унес мою шубу, — сказала она.
Что за жизнь у этой бедняжки, вздыхали сослуживцы, вечно с ней что-то приключается. Конца этому не видно. Но отчего же так сияют ее печальные глаза?
Ключ к моему сердцу
Перевод М.Кан
Когда умер отец и нам с матерью пришлось самим управляться в пекарне, мне шел двадцать пятый год. Пекарня считалась лучшей в нашем городке, скромное заведение, но доходное, хотя начинал отец дело, что называется, с нуля. Мать, бывало, вспомнит свою "первую свадьбу", а отец подмигнет мне и скажет: "И часто ты выходила замуж? За кого же в первый раз?" А речь шла о тех днях, когда они, помимо булочной, затеяли поставлять свои изделия на свадьбы и вечера. Долгое время, когда я был маленький, наша семья жила над булочной, потом мать уговорила отца купить на той же улице дом. После, по соседству с пекарней, мы открыли кафе с таким расчетом, что когда-нибудь прикупим и две лавочки между ними. Однако в последние годы жизнь моего отца пошла вкривь и вкось. Ночная работа, жара адова, привык вставать поздно, ну и сбился с панталыку. Но доконали его свадьбы. После свадьбы всегда остается шампанское, к которому отец до того пристрастился, что вскоре не мог обходиться без него, а там перешел и на коньяк. Короче, когда адвокат мистер Пикеринг начал вникать в отцовское завещание и бумаги, в них обнаружился полный кавардак и объявились счета, о которых мы знать ничего не знали.
— Все расчеты держал в голове, — сказала мать с большой гордостью.
Пришлось нам с мистером Пикерингом разбираться, что к чему, и среди прочего выяснилось, что наши долги ничто по сравнению с тем, что в городе задолжали нам самим. Торговлей и бухгалтерией в булочной занималась мать. Занималась, как мы говорили, больше из любопытства — из любви поразмышлять о том, отчего, например, учительница берет к чаю сдобу только по четвергам, погадать, кого покупатель ждет в гости, если спросил себе больше, против обыкновенного, тех или иных пирожных. Ее догадки чаще всего подтверждались, и мало кто лучше ее знал о том, что творится в городе. Обычные покупатели расплачивались исправно, сразу же или в конце недели, и она не беспокоилась, а посылать счета не любила, и когда мистер Пикеринг объявил, что нам причитается добрых шестьсот фунтов — кому-то не напомнили, что пора платить, а кто-то помнил, да не желал утруждать себя, — она не всполошилась, а, скорее, приятно удивилась. Для скромной торговлишки вроде нашей это солидные деньги. Самыми злостными среди неплательщиков оказались местные тузы и толстосумы. Если с платежом тянули богатые, отца с матерью это не тревожило. Оба воспитывались в те времена, когда боялись обидеть покупателя: послушать мою мать, так выходило, будто просить богача, чтобы он раскошелился, все равно что рубить сук, на котором сидишь, подрывать устои общества и расчищать путь к власти лейбористам.
— Подумай, какие с них дерут налоги, — говаривала она с сочувствием. — Один налог на наследство чего стоит!
И когда я, как советовал мистер Пикеринг, разослал должникам счета, с вежливой припиской, что уплатить наверняка просто забыли, мать ходила с вытянутым лицом и ворчала, что стоит мальчишке дослужиться до офицера, как он начинает слишком много мнить о себе. Естественно, потекли к нам деньги. Полковник Уильямс расплатился без звука, а моя мать взглянула на чек от почтенного старичка с таким видом, будто ее кровно обидели, сунула чек в карман фартука и с неделю притворялась, что потеряла его. Леди Литлбэнк выразила недовольство, но счет оплатила. Кое-кто вообще не откликнулся, но и эти немедленно заплатили, когда я заехал к ним домой. А на лице у матери было такое выражение, точно родной сын рушит труд всей ее жизни и лишает ее права честно смотреть людям в глаза. Прошло месяца три, и неоплаченным остался лишь один счет на большую сумму — покупательницы по имени миссис Брекет. Миссис Брекет упорно не отзывалась, и моя мать, как вы догадываетесь, не преминула воспользоваться этим. При каждом случае она старалась сказать лестное словцо о миссис Брекет, подчеркнуть, что это "настоящая дама" и притом "из прекрасного семейства", а один раз даже похвалила ее манеру одеваться. Первая в графстве богачка и к тому же в расцвете лет. Она сделалась прямо-таки кумиром моей матери.
Муж миссис Брекет был летчик и автогонщик, прозванный в городе Живчиком, но капиталом, как, со значением кивая головой, любила вспомнить мать, владела "сама". Живчику от нее достались две автомашины да деньги на карманные расходы, и только; что касается прочих людей, миссис Брекет норовила платить им как можно меньше и с бесконечными проволочками. Когда я заговаривал о ее долге с кем-нибудь из других лавочников, тот обыкновенно надевал очки, сверялся с записями в книге, хмыкал и отмалчивался. Отец шутил, бывало" что каждый лавочник в городе пробуждается ранним утром с мыслью о том" сколько за ней числится долга, и рисует себе в мечтах ее богатства. Нетрудно вычислить, как давно она нам не платила, если я скажу, что за нею значилось почти двести тридцать фунтов. А точнее — двести двадцать восемь фунтов, четырнадцать шиллингов, четыре пенса. Век буду помнить эту цифру.
Выписав миссис Брекет счет, я сперва попытался было всучить его Живчику. Он то и дело заезжал к нам; либо в кафе, полюбезничать с подавальщицами, либо к матери в булочную, с просьбой обменять ему чек на наличные. Небольшого роста, сухощавый и прямой, как трость, он был (по слухам) весь в шрамах и рубцах от аварий. Шапка курчавых волос, смоляных и лоснистых, как у цыганенка, и лицо прирожденного сердцееда. Его короткая усмешка сразу обрывалась, левая щека и глаз внезапно подергивались, как от удара хлыстом, — женщин это с ума сводило. Одевался он с шиком и заслужил у моей матери наивысшую похвалу, какой мог удостоиться мужчина. Она называла его "гордецом".
Когда я отдал Живчику счет, он немедленно сунул мне его обратно.
— Будь другом, — сказал он, — подержи у себя до послезавтра. Завтра мне выдают на расходы, не хочется, чтобы добрая фея перед этим отвлекалась — улавливаешь? Ну и отлично! Замечательно! Золотой человек! Бывай! — И, дернув щекой, юркнул в свой длинный белый "бентли". — Сам его привези, — прибавил он, меряя меня взглядом. Я очень высок ростом, и маленькому Живчику пришлось при этом сильно задрать голову. — И дело будет в шляпе.
Живчик не скрывал, что зависит от жены. Все равно его все у нас любили, не считая кой-кого из местной знати.
И вот в четверг, когда закрылась булочная, я оставил кафе на двух подавальщиц — славные девочки, а Рози, черненькая, к тому же писаная красотка, — сел в машину и покатил за город, в имение Хединг-маунт, куда ехать четыре мили. Был июнь месяц, уже убирали сено. Земля в долине стоит своих денег — вы не поверите, за сколько здесь можно продать ферму. Выше по склону, где дубняк, земля худородная, отсюда начинаются угодья, которыми владел старый мистер Лукас, отец миссис Брекет. Он нажил деньги на производстве станков, а когда умер, имение захирело. Я проехал дубовую рощу и свернул на подъездную аллею, которая петляет между низкими каменными оградами и высокими зарослями рододендрона; проезд сквозь них очень узкий, тут сыро, сумрачно. В июне сюда по воскресным дням взбираются парочки полюбоваться цветочной выставкой на склонах холма — вот и сейчас кусты рододендрона на моем пути стояли в цвету. Я гнал к крутому повороту перед выездом к дому и вдруг резко затормозил. Прямо поперек дороги стоял боком серый "бентли" миссис Брекет. Смекнуть бы мне тогда, что это дурной знак.
Бросить машину вот так, где попало, было вполне в духе миссис Брекет. Если на улице образовался затор или нельзя проехать на рыночную площадь, будьте уверены — может, не на все сто процентов, но на девяносто уж точно, — что причиной тому машина миссис Брекет. Сама выйдет, где вздумается, а машину бросит, словно скинет с плеч пальто, в уверенности, что кто-нибудь подхватит. И полиция — ничего. Садясь обратно, улыбнется полицейскому, выгнет бровь, вильнет бедрами, забудет одернуть юбку, которая задралась выше колен — если вечером, то гораздо выше, — и укатит, сделав на прощанье ручкой, а полицейский будет рассыпаться ей вслед в извинениях и сорвет зло на других. А случалось, позеленеет от бешенства, даже страшно смотреть — такая невеличка, казалось бы.
Ступая по газону, я сообразил, что дал маху и проскочил дорогу, которая ведет к дому сзади, — мне бы свернуть на выгоны и выехать вдоль проволочной ограды к ферме и кухне, где жила экономка. Но я так давно тут не был, что забыл про это. Подходя к белой парадной двери, я поддел ботинком женскую туфлю — на очень маленькую ножку. Подобрал ее. Я был уже в двух шагах от двери, как вдруг из дома строевым шагом вышла миссис Брекет, стала на крыльце и отрывисто, как сержант на поверке, рявкнула: — Джимми! — глядя при этом в небо, точно рассчитывала своим окриком вернуть оттуда мужа.
