Виктор Притчетт - Птички в клетках (сборник рассказов)
Ступая по газону, я сообразил, что дал маху и проскочил дорогу, которая ведет к дому сзади, — мне бы свернуть на выгоны и выехать вдоль проволочной ограды к ферме и кухне, где жила экономка. Но я так давно тут не был, что забыл про это. Подходя к белой парадной двери, я поддел ботинком женскую туфлю — на очень маленькую ножку. Подобрал ее. Я был уже в двух шагах от двери, как вдруг из дома строевым шагом вышла миссис Брекет, стала на крыльце и отрывисто, как сержант на поверке, рявкнула: — Джимми! — глядя при этом в небо, точно рассчитывала своим окриком вернуть оттуда мужа.
Она была босиком, в синей с белым ковбойке, в затасканных джинсах, коротко стриженная белокурая голова растрепана, рот некрасиво, как у мальчишки, кривился, портя хорошенькое личико. Я подошел ближе, протягивая ей туфлю. На ее окрик никто не отозвался. Тут она заметила меня и уставилась на туфлю.
— Вы кто такой? — спросила она. — Что это у вас? Положите на место.
Едва я собрался ответить, как с другой стороны усадьбы заворчал мотор, и по задней дороге зашуршала, отъезжая, машина. Миссис Брекет навострила уши, развернулась и зашагала обратно в дом, но через две минуты выбежала опять и промчалась мимо меня по газону. Вскочила в машину, дала задний ход — и тут увидела, что ей загораживает проезд мой "универсал". Она засигналила — раз, другой; в ответ где-то залилась лаем собака. Миссис Брекет выскочила из машины и напустилась на меня:
— Чего стал, дубина! Убирай к чертям свой тарантас!
Из ее ротика сыпались словечки, какие слышишь в базарный день на площади, где торгуют скотиной. Я не спеша пошел к "универсалу". Сквозь поток брани было слышно, как уносится первая машина — вероятно, она уже выехала на главную дорогу. Я залез в свой "универсал", и мы, сидя теперь лицом к лицу, злобно уставились друг на друга сквозь ветровые стекла. Я подал назад, все время держа ее в поле зрения, лихо съехал вниз по длинной извилистой аллее и взял круто в сторону. Не скрою, мне хотелось покрасоваться. Я умею вести машину на скорости задним ходом и поставить с точностью до дюйма, где требуется. Мне видно было, как меняется выражение ее лица — она в запальчивости гнала прямо на меня, буквально нос к носу. Проезжая мимо, она бросила мне удивленный взгляд и, по-моему, собиралась что-то крикнуть, едва удержалась. Рот открыла, во всяком случае. Штук шесть коров в холодке под деревьями шарахнулись в сторону и врассыпную затрусили по выгону, а над вязами клочьями черной бумаги закружились вспугнутые грачи.
Я, понимаете ли, на свою беду, угодил к Брекетам в разгар очередного семейного скандала. Эти скандалы славились на всю округу. Муж с женой гонялись друг за другом по дому, из окон летели предметы — одежда, обувь, что подвернется. Наш посыльный видел, как один раз оттуда вылетел наружу портативный радиоприемник, включенный на полную катушку, и, не переставая играть, приземлился под розовым кустом. Прислуга, спасаясь бегством, жаловалась в городе, что терпеть это нет сил. Грызлись Брекеты большей частью из-за денег. В городе болтали, что, когда деревенская девушка, которая служила у них в прислугах, вышла замуж, хозяйка подарила ей на свадьбу будильничек ценой в три шиллинга.
Все скандалы разыгрывались по единой схеме. С подъездной аллеи вылетает машина, Живчик за рулем, а через пять минут, на другой машине, летит вдогонку миссис Брекет, и тогда если тебе мила жизнь, то на дороге в радиусе двадцати миль лучше не показываться. Порой все кончалось тихо-мирно где-нибудь в деревенской пивнушке: миссис Брекет сидит в одном углу, Живчик, белый как мел, — в другом, бренчит ей назло на рояле церковные гимны, покуда она не уступит. Бывало и так, что погоня затягивалась дотемна. Живчик, классный автогонщик, лучше ее водил машину; его жена брала лихостью. Ее ничто не могло остановить — был случай, когда она рванула ему наперерез по дорожке через кладбище. Иногда ей удавалось его догнать, но случалось, что она застревала на дороге из-за собственной скаредности. В гараже Бригга звонил телефон: у миссис Брекет кончилось горючее. Ей жалко было залить в бак больше одного галлона.
— Дай ей бог доброго здоровья, — вздыхал Живчик, если с ним заговаривали про эти гонки. — Всегда можно рассчитывать, что у доброй феи вовремя кончится горючее.
Живчик не жаловал женщин. Да вот беда — его "дай бог доброго здоровья" относилось ко всему женскому полу.
— Ну что, доволен? — сказала мне мать, когда я вернулся домой. Я положил на стол трофейную туфлю.
— Видишь, кое-чем разжился.
Мать посмотрела на туфельку долгим взглядом. Я все же сумел добыть что-то у миссис Брекет, и это слегка умалило ее в глазах моей матери.
— Могла бы, я думаю, одеваться получше, имея такую ножку, — сказала она.
Но самое обидное, что, улучив минуту во время гонки, Живчик наведался к матери и получил в обмен на чек двадцать фунтов.
В июне для нас наступают горячие денечки. В июне народ играет свадьбы. Живчик и миссис Брекет, как видно, опять помирились — по крайней мере я раза два видел, как они проезжали по городу вместе. "Погодите, голубчики, — думал я. — Пусть только кончится эта запарка".
В июле я снова отправился к Брекетам. И со мной Рози, та черненькая из нашего кафе, ей нужно было встретить тетку на узловой станции — это, если ехать через Хединг-маунт, еще примерно четыре мили, — и я обещал подкинуть ее туда после разговора с миссис Брекет. Поднимаемся в гору. Рододендроны кругом отцвели, уже и стручки на них побурели. Лужайка перед домом разомлела на припеке. Покой, тишина.
Я оставил Рози с книжкой в машине и складывал в голове первую фразу, как вдруг увидел, что на другом конце широкого газона, у пруда с карасями, стоит на коленях миссис Брекет. Она оглянулась и тоже увидела меня. Идти к ней через весь газон или ждать? Я решил идти, но она поднялась и сама пошла ко мне. Одеваться могла бы получше, в этом моя мать была права. Сейчас на ней было бумажное аляповатое платье помидорного цвета, по виду с чужого плеча, а под ним — ничего. Почему, не знаю, но у меня помутилось в глазах — то ли оттого, что я торчал неподвижно, а она приближалась, то ли от тревоги, что не так начну разговор, или от этих голых белых рук, и походочки с ленцой, и пронзительного взгляда. Словом, когда она очутилась в двух шагах, сердце во мне оборвалось, глотку перехватило и голова пошла кругом. Сто раз видел, как она колесит по городу, да и последняя наша встреча крепко засела в памяти, но как-то не довелось до сих пор разглядеть ее толком. Остановилась, а мне мерещится, что не стоит она, а подступает вплотную ко мне, проходит насквозь. Чувствую, руки отнимаются… Ей забавно было, что меня так разобрало.
— Я вас знаю, — говорит она. — Вы сын мистера Фрезера. Хотите что-нибудь сказать мне?
А я хочу, но не могу. Забыл все фразы, какие приготовил заранее. Но наконец одну выговорил. Вернее, выкрикнул:
— Я к вам за чеком!
Мой крик напугал миссис Брекет не меньше, чем меня. От неожиданности и зычности его она покраснела, и не слегка, а сильно — густая багровая краска залила ей лицо и шею, и она, пряча смущение, потупилась, словно девочка, которую застигли врасплох, когда она стянула конфетку. И, словно девочка, спрятала руки за спину. Я тоже покраснел. Не поднимая головы, она задумчиво прошлась взад-вперед. Потом двинулась к дому.
— Зайдите, — бросила она через плечо.
В холле и гостиной Хединг-маунта запросто поместился бы весь наш дом. Я бывал тут мальчишкой, помогал официантке обносить гостей, когда отец обслуживал какое-нибудь торжество. Не знаю, сколько должна стоить такая обстановка — наверное, тысячи. Она провела меня в смежную комнату, поменьше, где стоял письменный стол. Каждый шаг казался мне милей. Разгром здесь был такой, какого я в жизни не видал. Даже на ковре валялись бумаги и письма. Она уселась за стол.
— Где тут ваш счет, вам не видно? — буркнула она, не глядя на меня и показывая на пол.
— Он у меня с собой. — Я вытащил счет из кармана. Она вскинула на меня глаза. Краска уже сбежала у нее с лица, взгляд был трезвый, цепкий.
— Хорошо, садитесь.
Взяла у меня счет и стала его просматривать. Теперь я видел, что кожа у нее на самом деле не белая, а поблекшая, землистая, в мелких морщинках, и правду говорит моя мать — не за тридцать ей, а, конечно, под сорок.
— За все это уплачено, — сказала она, по-мужски прихлопнув счет ладонью. — Я расплачиваюсь в конце каждого квартала.
— Здесь — то, что набежало за три с половиной года, — сказал я, успев слегка освоиться.
— Как так? Не знаю, во всяком случае, я что-то платила. Да и какой это счет? Это же выписка из книги.
— Правильно, — сказал я. — Счета мы посылали вам.
— А где число? Тут не указано число.
Я встал и показал ей число.
— Наверху полагается ставить, — сказала она.
Моя одурь рассеялась окончательно В комнату вошел Живчик.
