Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
Витька протягивал к нему руки с нежными подушечками ладоней и спрашивал нетвердо: «Папа, куда ты идешь, папа?» Он брал сына на руки, вдыхая теплый запах его белых волос, подбрасывал, и оба счастливо смеялись. Он делал Витьке «мотоцикл» и «паровоз», но в это время громко стучали в дверь. Он оставлял сына и шел открывать – за дверью никого. Возвращался в комнату – вместо комнаты бесконечный коридор, освещенный редкими, уходящими вдаль огнями. Неистово и гулко он бежал по этому коридору, а впереди, не приближаясь и не удаляясь, стоял с опущенной головой Витька и тихо плакал: «Папа, куда же ты уходишь?»
Это был самый страшный сон.
Марина снилась такой, какой была очень давно, в первые месяцы их любви. Они бродили по осеннему парку и собирали листья. Он все порывался взять ее на руки, она с улыбкой ускользала. Он звал ее «Ри», она его – «Аль». Иногда она была задумчивой, иногда веселой, утром он забывал подробности и помнил только ее неясный облик. Но такой, как в последний год – крикливой и неумной, – она не снилась никогда.
И еще расспросы начальства – кто такой? откуда? где работали? почему без трудовой книжки? – бесконечные расспросы сначала в Красноярске, потом здесь, у этого лысого в кабинете. Господи, да не шпион, не уголовник, ведь согласен кем угодно…
Теперь все прошло. Он жил бездумной мускулистой жизнью, делал, что скажут, и не просто делал, а старался. Старания его принимались как должное, но это не обижало его, напротив, он радовался, что узнает все постепенно, снизу. Он никогда не работал в геологической партии, с третьего курса знал тему своей дипломной, а впоследствии и диссертационной работы, на студенческих практиках помогал шефу и собирал материалы для себя, и теперь ему все было в новинку. Он старался вести себя тихо, но с самого начала не сдержался, возразил Афонину, который нес явную ахинею, и в пылу раскрылся. Теперь он жалел об этом, в его планы не входило распространяться о прошлом, до этого никому нет дела. Со временем он займется чем-нибудь интересным, есть же у них в экспедиции какая-нибудь тематическая группа, словом, будет служить геологии по-прежнему, но в ином качестве. А пока надо все начинать с азов.
Ты изучил труды Смирнова, Билибина и других корифеев металлогении, знаешь петроструктурный и люминесцентный методы, читаешь «с листа» дебаеграммы, способен мыслить категориями регионов, а что с того? Здесь нужны твои ноги, плечи, умение ходить по компасу. Что микроскоп! Надо с помощью обыкновенной лупы прямо на обнажении поставить горной породе точный диагноз, иначе осмысленный поиск превратится в возню слепых котят. Что выводы, обобщения и прогнозы, если ты до сих пор не умеешь наматывать портянки и не можешь предсказать погоду на завтра. Кажется, ты забыл, что полевая геология – тоже наука?
Перебравшись в отряд Князева, он выпросил у завхоза моток веревки, сплел гамак и перенес туда постель и полог. Поздно вечером, когда изнемогшая от чая и анекдотов братва расходилась спать, он, тихо покачиваясь, выкуривал последнюю сигарету. Покачивалось светлое небо, бледные звезды, мелкие ночные облака, ветви над головой. Незаметно он засыпал, и ему ничего не снилось.
– Что же вы мне сразу не сказали? – хмуро спросил Князев. Он чувствовал себя одураченным. Узнают в экспедиции – засмеют. И вообще, за каким чертом этот без пяти минут кандидат приехал в тайгу?
– Вы же не спрашивали, кто я и что.
– А вы сами не могли сказать?
– Зачем? Я приехал работать по специальности, должность меня устраивает, а до остального никому нет дела. Вы начальник партии, я младший техник, каждому свое.
– Ну что ж, – сказал Князев, – я вам в друзья не набиваюсь.
Заблоцкий хмуро стоял перед ним, смотрел в сторону, и Князев, досадуя, что хорошего разговора не получилось, добавил:
– А гамак уничтожьте! Приедет кто-нибудь из начальства – не база партии, а дача. И вам полезно в общей палатке пожить.
Заблоцкий усмехнулся уголком рта, молча кивнул и отошел.
Вселение Заблоцкого обитатели шестиместки встретили, по словам Тапочкина, с чувством глубокого удовлетворения.
– Я думал, тебя к нам на палке не притащишь, – сказал Лобанов.
– Ложись возле меня, – сказал Матусевич.
– Э, нет, – закричал Высотин, – науку производству! Я тоже хочу рядом с ученым полежать!
– Закон, – подтвердил Лобанов. – Ложись между нами. У нас этих… десертаций – как у Жучки блох!
Пытаясь сохранить непринужденную улыбку, Заблоцкий пристраивал на общих нарах свою постель. Над головой его проносились короткие реплики, начиненные двусмысленностями, а он как солдат, застигнутый перестрелкой на ничейной территории, жался к земле, ежесекундно ожидая прямого попадания. Он понимал истинный смысл этой, казалось бы, невинной игры.
«Так вот, дорогой товарищ, – говорили ему, – ты, возможно, талант, будущее светило науки, но нам до этого нет дела. Ты наш напарник в маршрутах, мы должны доверять тебе, а перестанем доверять – пеняй на себя…»
На следующий день все повторилось. Заговорили об ученых, и Высотин, ядовито посмеиваясь в скудную бороденку, сказал:
– Можем предложить несколько актуальных научных тем: «Влияние северного сияния на рост перьев молодого рябчика»…
– «Комары и их роль в народном хозяйстве», – добавил Тапочкин.
– «Почему нет водки на луне», – пробасил Лобанов.
Вмешался Матусевич и попытался свести все к шутке, но Заблоцкий уже не владел собой. Рванув спальник, он вскочил и заорал:
– Да отвяжитесь вы все, черт бы вас побрал! Не ученый я! Бросил, завязал, понимаете?!
Все стихли, потом Высотин пробормотал: – Между прочим, от нервов помогают бром и хвойные ванны…
Через несколько дней после прихода горняков Князев, идя к реке умываться, обнаружил, что валун, на котором все это время лежали его мыльница и зубная щетка и с которого так удобно было черпать воду, вдруг оказался на берегу. Он окликнул Высотина.
– Видел, как вода упала? Еще день-два, и придется все барахло до Тымеры на себе тащить.
Высотин подошел поближе, поскреб бороденку.
– В самом деле…
– Черт-те что, – сердито сказал Князев. – Давай, Илья, собирай народ, проверьте лодки, загружайтесь и после обеда отчаливайте.
– Как же последние маршруты?
– Беру на себя. Оставите клипер-бот, через пару дней мы к вам присоединимся. Лагерь разобьете в устье Деленгды.
– Ладно, – сказал Высотин и заторопился. Ему нравилось распоряжаться. Он только спросил:
– С кем вы останетесь?
– С Заблоцким.
– Сказать ему?
– Не надо, я сам.
– Так вот, товарищ Заблоцкий, – начал Князев, натянуто улыбаясь, – маршрутить будем вместе.
Заблоцкий чуть склонил светловолосую, коротко остриженную голову, в широко расставленных зеленоватых глазах его мелькнула усмешка.
– Большая честь для меня.
– Погляжу, чему вы там у Афонина научились.
– Заранее могу предупредить – почти ничему. Немножко радиометрии, а в основном бродил по ручьям и отбирал гидропробы.
– А маршруты?
– Товарищ Афонин не счел нужным.
– Ну, елки! А вы чего молчали?
– Выполнял указание. Начальству выше, ему видней, оно знает, оно умней.
– Эх вы, геолог! – с сердцем сказал Князев. – Ну ладно. Придется вас натаскивать.
Заблоцкий прищурился.
– Насколько мне известно, термин «натаскивать» применим к молодым охотничьим собакам.
– К молодым специалистам он иногда тоже применим.
– Ну что ж, мне, в общем-то, все равно. Когда начнем?
– Завтра, – ответил Князев и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
Утром они ушли в двухдневный маршрут.
На первой же точке Князев буркнул:
– Становитесь за моей спиной и смотрите, что пишу.
До полудня работали споро и молча, обнажений не было, километры так и летели. Потом начали попадаться скальные выходы. Князев повеселел, колотил молотком налево и направо, показывая образцы, рассказывал, что к чему. Заблоцкому понравилось, как он объясняет – кратко и толково, самую суть.
На привале Князев вдруг спросил:
– У вас опубликованные труды есть?
– Есть, – ответил Заблоцкий и насторожился.
– Не встречал. А о чем?
– Да так, разное.
– А все-таки?
– Металлогения гранитных массивов.
– Украинский кристаллический щит?
– Да.
– Трудно публиковаться?
– Не труднее остального.
– Я не для разговора спрашиваю. Меня эта кухня в самом деле интересует.
Заблоцкий промолчал.
Позже он шагал за Князевым и грустно усмехался: э, нет, дорогой Андрей Александрович, вы, возможно, неплохой парень, и я понимаю, что Заблоцкий для вас белое пятно, но на ваши уловки я не поддамся, на откровенность вы меня не вызовете…
Он шагал и легонько посвистывал. Грустная мелодия песни о маленьком слабом цветке, растущем в трущобах Гарлема, разносилась далеко, и тайга притихла, слушала. Мелодия была ей сродни.
