Тарьей Весос - Птицы
С вытаращенными глазами Маттис подошел к Хеге.
— Кто это был? — спросил он.
Ничего не понимая, Хеге быстро подняла глаза.
— Что с тобой?
— Там, на тропинке, ходила какая-то чудная птица, — заикаясь, проговорил он.
Хеге снова стала вязать. Словно желая ненадолго остановить ее спицы, он сказал в смятении:
— Я видел большую и очень красивую птицу! Здесь недалеко, на тропинке.
— Вот как? — достаточно равнодушно ответила Хеге. Но без обычного раздражения — наверно, по его голосу было слышно, что птица и правда была красивая. И что красота эта была ради кого-то, живущего в этом доме. Наступило молчание. Неожиданная остановка. И этому не было названия.
Маттис сказал:
— Она улетела, как только я увидел ее.
Вот сейчас, сейчас Хеге задаст свой раздраженный вопрос: почему он вернулся, ведь он должен быть на работе. Лучше уж начать самому.
— Я вернулся, потому что для меня не нашлось работы. Я же знал, что так будет. А потом один человек сказал, что сейчас начнется гроза. Но ее не было.
— Да, не было, — сказала Хеге.
— И еще меня остановил один знакомый, — сказал Маттис.
Ему вдруг захотелось сказать правду. А это была правда.
— Угу.
Хеге не рассердилась, но была какая-то необычная. Потому что прекрасная птица так красиво отражалась в лице Маттиса.
14
Утром Маттис думал, и сердце его было переполнено: сегодня мы будем с вальдшнепом.
Что это значит, он не смог бы объяснить. Да ему и не требовалось объяснений. В воздухе над домом остались полосы от того, что вальдшнеп пролетал тут, пока Маттис спал, и нынче ночью, и все эти ночи. Спать казалось Маттису грехом.
Чем больше он думал о вальдшнепе, тем больше верил, что его появление — это добрый знак. Что-то изменилось. Вот вальдшнеп и тянет теперь здесь и утром и вечером, но только тогда, когда люди прячутся по своим домам.
Маттис считал, что это к добру. Сам он мог сидеть на крыльце и следить за тягой, сколько ему вздумается. Они с вальдшнепом были вместе.
Сегодня их ждал новый день.
Маттис был полон вальдшнепом. Он не мог удержаться и говорил только о нем. Хеге это надоело, и Маттис решил, что будет говорить о вальдшнепе так, чтобы Хеге не догадывалась, о чем речь, она ничего не поймет, а ему все-таки станет легче. Рано утром, когда Хеге поставила перед ним тарелку с едой, он сказал ей:
— Теперь я летаю туда и сюда.
— Как это? — терпеливо спросила Хеге.
— Так.
Маттис провел в воздухе пальцем в том направлении, в каком тянул вальдшнеп.
Хеге собиралась приняться за работу. Она вечно спешила. Маттису хотелось поделиться с ней тем, что переполняло его, но Хеге в своей слепоте не видела этого.
— Подожди, Хеге, еще много всего.
— Давай быстрее.
— О некоторых вещах ты почти ничего не знаешь.
Он сказал это мягко и немного испуганно: все-таки он говорил с одной из умных.
— Ну так объясни, — попросила Хеге.
— Летаю туда и сюда, — сказал он. — Пока ты спишь. Каждую ночь, — закончил он.
Теперь она глядела на него как на взрослого и вдруг сказала одну странную вещь:
— Хорошо, что у тебя это есть. Я этим похвастаться не могу.
Она стояла не шевелясь и уже не спешила к своим сложным цветам с восемью лепестками. Сегодня и она услышала нечто такое, что остановило ее.
— А как же ты без этого? — спросил он и допустил ошибку.
Настроение исчезло. Хеге замкнулась, хотя сама и была виновата.
А в Маттисе все бурлило и пело: мы с вальдшнепом! Он не мог не пройтись через лесок, над которым тянулась невидимая в небе полоска. Отныне это был его путь, путь, на котором его ждала радость. И опять надежда не обманула его — вскоре он был вынужден остановиться.
Ты — это ты, сказало в нем что-то, — во всяком случае, так ему послышалось.
Это было сказано на птичьем языке. Птичьими письменами.
Он стоял возле высохшей лужи как раз под тем местом, где тянул вальдшнеп. Стоял словно завороженный. И читал адресованное ему послание, иначе это нельзя было назвать.
На гладком буром дне высохшей лужи были видны отпечатки птичьих лапок, кроме них, в сырой земле виднелось множество круглых глубоких дырочек. Здесь ходил вальдшнеп. Дырочки — это следы от его клюва, которым он вытаскивал из почвы что-то съедобное, а иногда просто писал на земле.
Маттис нагнулся и читал то, что было написано. Всматривался в легкие танцующие следы. Вот он какой легкий и красивый, мой вальдшнеп, думал Маттис. Вот как легко ступает он по болоту, когда устает от неба.
Ты — это ты, было написано на земле.
Словно приветствие.
Маттис нашел палочку и на свободном кусочке бурой земли написал ответ. Писать обычными буквами он не мог, ведь это было адресовано вальдшнепу, Маттис тоже писал на птичьем языке.
Вальдшнеп прочтет его письмо, когда прилетит сюда в следующий раз. Здесь хожу только я, значит, только я и мог это написать.
Крутом было тихо и таинственно. Лучшего места для свидания быть не могло. Крохотное болотце окружали высокие деревья; проникая на прогалину, солнце щедро заливало и сушило почву для танцев тех, кто был так пуглив и легок.
Не следует ли пробыть здесь весь день и весь вечер и дождаться птицы? Может, она прилетит и сядет рядом с ним?
Это было очень соблазнительно. Но Маттис твердо решил: нет. Он не смел. Все было так необычно. Птица могла испугаться, и тогда что-то разбилось бы вдребезги, а этого ни за что нельзя было допускать.
Он получил привет, и хватит.
Утром он снова придет сюда и увидит, прочел ли вальдшнеп его письмо. Маттис тихонько насвистывал, идя домой, и ничего не рассказал Хеге: такие вещи были ей недоступны.
15
Горя от нетерпения, Маттис пришел туда на другой день, он не обманулся в своих ожиданиях. Недалеко от своих знаков он нашел новые точки и черточки, сделанные птичьим клювом.
Маттис был готов к этому, и все-таки впечатление было столь сильным, что ему пришлось сесть на камень.
Значит, между ними на самом деле есть связь.
Что же сказала ему птица на своем изумительном языке?
Маттис не сомневался. Птица писала ему о горячей дружбе. Точка, точка, точка. Вечная дружба — означали эти знаки.
Маттис взял палочку и торжественно начертал, что и он относится к птице точно так же.
Писать на птичьем языке было легко. Они должны были многое поведать друг другу. На земле появились и новые отпечатки птичьих лапок. Маттис решил, что они похожи на следы от танцев. Тут танцевала одинокая птица.
Но устроить засаду и подсмотреть ее танец было немыслимо.
Маттис огляделся по сторонам и громко произнес:
— Ну и дела.
Это он сказал на обычном человеческом языке, который звучал грубо и буднично. Ему хотелось бы говорить теперь только на птичьем — прийти домой к Хеге и говорить по-птичьи. Наверно, тогда и она начала бы понимать то, что сейчас от нее скрыто.
Но Маттис не решился бы на это, он смутно представлял себе, чем это может кончиться. Они меня просто запрут. Они и знать не хотят этого чудеснейшего из всех языков, они презирают его.
Ощущая струящуюся сквозь него радость, Маттис нагнулся и приписал еще немного. Он мог бы покрыть своими письменами все дно высохшей лужи. Но этого делать не следовало — вальдшнепу тоже нужно было место для письма. Каждый день они оба будут спешить сюда, легко, словно танцуя, и. писать то, что рвется из сердца.
На третий день после открытия Маттиса все опять повторилось, и на четвертый тоже. Хеге поинтересовалась, зачем он так часто ходит в лес.
— Гм! — ответил он.
Она не стала расспрашивать.
Искушение устроить засаду росло, но Маттис не поддавался ему. И с нетерпением ждал каждого нового дня.
На пятый день он не нашел очередного письма от вальдшнепа. В чем дело? И в лесу нынче вроде тише обычного?
Маттиса обожгла мысль: вальдшнеп умер.
Нет, нет!
Четырехдневная переписка так захватила Маттиса, что, не найдя на земле нового послания, он сразу стал воображать себе разные несчастья, одно страшнее другого. Все-таки перед уходом домой он написал вальдшнепу. Вечером он сидел на крыльце и ждал тягу. Хеге спала.
Влажный мягкий воздух, все как нужно. И Маттис неожиданно понял:
Настанет день, и тяги больше не будет. Настанет день, не будет больше и вальдшнепа.
— Кто это тут пророчит несчастья? — вдруг успокоившись, сказал Маттис в сырой воздух — там появился он, желанный, знакомый и изумительный, он летел в привычном направлении, издавая те же звуки. Будить Хеге Маттису не пришлось.
Когда на другой день он пришел на место встречи, его ждало новое письмо.
Вот как у нас с ним, подумал он.
На дне лужи еще оставалось свободное место, скоро и оно будет покрыто точками и следами танцующих лапок.
