Тарьей Весос - Птицы
— Это твой вальдшнеп?
Маттис с трудом кивнул.
— Я слышала выстрел, — сказала Хеге. — Кто тебе его дал? Охотник?
— Нет, все было не так, — сказал Маттис. — Он стрелял, но это еще не значит, что птица должна быть его.
— Ты сам взял этого вальдшнепа?
— Он не возражал. Ведь это не его птица. Ты понимаешь, Хеге?
Хеге не ответила, она не понимала и не могла понять. Брат и сестра смотрели на птицу, лежащую на столе. Для Маттиса это было слишком сложно. И стало еще сложней.
— Ты понимаешь, Хеге?
— Нет.
— Значит, и ты такая же, как все, — горько сказал Маттис. — Как дойдет до серьезного, всегда так.
Он был в отчаянии, и Хеге нужно было быстро что-то придумать.
— Птицы скоро умирают и сами по себе. Разве ты этого не знаешь? Даже если их не подстрелят, вот что я хотела сказать.
Маттис покачал головой.
— А я слышал, что птицы живут очень долго. И он смотрел на меня.
— Кто?
— Да вальдшнеп же. Когда я его поднял.
— Он был еще живой?
— Не знаю, но он на меня смотрел, это точно.
— Не надо об этом думать, — сказала Хеге. — Если он был мертвый, он не мог смотреть на тебя. Все это пустое.
Маттис сказал:
— Глаза у него затянулись пленкой потом.
Хеге сказала твердо, чтобы покончить с этим:
— Перестань думать об этом. И убери отсюда птицу, я не хочу, чтобы она лежала на столе. Есть ее мы не будем.
Маттис содрогнулся.
— Есть его… нет…
— Ступай и спрячь его под каким-нибудь большим камнем.
— Под большим камнем? Зачем?
— Чтобы с ним больше ничего не случилось.
— Верно, — с благодарностью сказал Маттис.
— А потом быстро вернешься и ляжешь спать. Тут уже ничего не поделаешь. Ясно? С такими вещами надо мириться.
— Да, но…
— Довольно, Маттис. Так иногда бывает.
— Это я и сам знаю, — заметил Маттис. — Я тебя спрашивал о другом.
Хеге ушла к себе, она была легко одета, и ей стало холодно. А он унес вальдшнепа и сделал все, как велела ему Хеге.
17
Маттис вспотел и устал, но самая трудная часть работы была уже позади. В честь вальдшнепа и ради его безопасности он прикатил слишком большой камень. Целую глыбу — на это ушли все его силы. Была уже полночь.
Потом, отдыхая, он сидел на этом камне. Неожиданно он подумал:
А если бы это была Хеге…
В тихую июньскую ночь мысль эта пронеслась над ним подобно ледяному ветру. Маттис испугался собственной мысли, он вдруг увидел себя покинутым всеми — и Хеге, и вальдшнеп лежали каждый под огромным камнем.
И пленка затянула глаза.
И реки остановились.
Он бормотал, не чувствуя радости, с какой всегда соединял необычные слова. Он с тревогой поглядел на лужайку, на траву, на спящий лес. Ему было холодно. Как бы там ни было, придется пойти к Хеге. Оставаться ночью без нее после всего, что случилось, он не мог.
Маттис снова постучался к сестре.
— Пусти меня к себе, Хеге, я не могу один, — сказал он в щелку двери.
Он смутно видел Хеге у стены под зеркалом.
— Заходи, — сказала она. На удивление покорно.
Значит, и она не спала. Когда Маттис вошел, она мягко спросила:
— Ты все сделал, что я сказала?
— Да, но…
— Что-нибудь еще? — быстро спросила она.
Из-за ее мягкости он страдал еще больше, уж лучше бы Хеге рассердилась, что он не дает ей спать.
— Да, но этого я не могу тебе сказать. Хотя как раз из-за этого я хочу спать у тебя.
— Бояться нечего, — наугад сказала Хеге.
— Бояться? Чего?
— Не знаю, просто мне показалось по твоему голосу, что ты боишься. Ты должен забыть об этой птице.
— Нет! — вырвалось у Маттиса. — Но я говорю не только о ней.
— Давай ложись рядом. Я уверена, что ты сразу уснешь.
Он подошел. Лег на одеяло рядом с ней. От нее пахло женщиной, хотя она была его сестра. Мысли Маттиса смешались. Хеге спросила:
— Ты скинул башмаки?
— Да. Как жалко эту птицу, — добавил он.
— Теперь она покоится под камнем, — утешила его Хеге.
Странные слова.
— Почему ты так говоришь?
Вместо ответа ее рука дважды коснулась его щеки. Как хорошо. И все будто отодвинулось далеко-далеко.
— Спи, Маттис.
— Словно птичье крыло, — сказал он, думая о легкой руке.
Хеге спокойно ответила:
— Да, мы с тобой здесь… как всегда. Не бойся.
Он чуть не рассказал ей правду, которая привела его к ней. Но если я объясню тебе все, ты этой ночью больше уже не уснешь, думал он.
— Что ты хочешь сказать мне? — спросила она, потому что хорошо знала его. Маттис вздрогнул.
— Ничего!
— Ну ладно, скажешь когда-нибудь потом, а сейчас давай спать.
Он мечтал, чтобы ее рука снова прикоснулась к нему, но мечтал напрасно.
А те черные глаза.
Теперь они затянуты пленкой.
И сверху лежит большой тяжелый камень.
Но если они уже взглянули на человека, тут не помогут ни пленка, ни камень.
— Хеге, — осторожно произнес он.
Она не ответила, наверно, спала уже по-настоящему — он был рядом, и она успокоилась.
Часть вторая
Луга, засеянные клевером, были так близко, что ветер, дувший с той стороны, приносил через лесок их запах. Начался сенокос.
И опять Маттиса беспокоило, что он оказался в доме как бы главным. Разве он не наймется к кому-нибудь работать на сенокосе? Это требование висело над ним с утра и до вечера. Взрослый свободный человек — нельзя же и в самом деле в разгар страды целые дни бить баклуши.
Дома у них о сенокосе даже не вспоминали, но в любую минуту к ним мог явиться посланец из какой-нибудь усадьбы с просьбой прийти и помочь убирать сено. Поэтому Маттис и был сейчас главнее, чем Хеге. А для того, кто так не уверен в себе, это и хорошо и плохо.
Они слышали, что рано утром и поздно вечером на лугах уже стрекочут косилки. Маттис многозначительно покашливал, теперь у него было на это право, сенокос имел к нему самое прямое отношение. Верно, скоро уже придут и за ним.
Нет, никого.
Нет, у них здесь по-прежнему было тихо.
То есть Хеге, как обычно, вязала и вязала с молниеносной быстротой. Появлялись новые кофты.
Но и в этот день опять никто не пришел. Маттис покашливал, словно желая напомнить, что он все еще ждет. Никто не пришел за ним и на другой день.
Вообще-то и Хеге и Маттис заранее знали, что так и будет. В поселке всем было известно, как работает Дурачок. И Хеге с Маттисом знали об этом, однако, когда стрекочут косилки и все кругом до седьмого пота сушат сено, человек невольно надеется, что позовут и его.
— Они теперь работают очень быстро, — словно оправдывая их, сказал Маттис. — У них машины.
Хоть он и пытался говорить равнодушно, он был явно взволнован: ну как тут будешь главным человеком в доме. Перед сном он сказал:
— А вальдшнеп лежит под камнем.
Хеге остановилась и недовольно спросила:
— Ну и что?
— Да нет, ничего, он лежит под камнем, что бы я ни делал.
— Ты пустомеля, — резко сказала Хеге и пошла к себе. Но, дойдя до своей комнаты, она уже пожалела об этих жестоких словах.
— Я брякнула, не подумав, — сказала она.
Маттис удивился. Так легко Хеге никогда не отказывалась от своих слов. Он воспользовался случаем и сказал ей:
— Да, есть вещи, которых ты не понимаешь.
Она не возражала.
Весной он не осмелился бы сказать ей ничего подобного. Может, она и удивилась, но не подала виду.
Утром Маттис шел по мокрому от росы и поглощенному страдой поселку. Не из упрямства и не для того, чтобы напомнить о себе. Объяснить причину было бы трудно, скорей всего, его притягивал шум работы. Стрекотали косилки. Падала трава, вырастали сушила с сеном, трудились и старики и молодые. Все они выглядели сильными и умными. Маттис остановился: он всегда невольно останавливался при виде чего-нибудь красивого.
Ему повстречался человек, который переходил дорогу с охапкой жердей для сушил, отступать было поздно.
— Все бродишь? — спросил он у Маттиса.
Маттис с надеждой глянул на него, и тому пришлось сказать:
— Может, придешь к нам сгребать сено, когда мы начнем метать стога? Вот оно высохнет, и приходи как-нибудь с утра.
— Ладно, — обрадовался Маттис, — это я могу, я уже метал стога.
Человек облегченно вздохнул и зашагал дальше.
Дома Хеге сказала, что все это пустой разговор. Однако Маттису показалось, что ответственность, тяготившая его вот уже две недели, вроде как отступила — обязанность быть в доме главной снова легла на Хеге.
Ночь.
Что делать, если тебя окружают только сильные и умные?
Поди знай.
Но все-таки. Что же делать? Человек должен что-то делать. Постоянно.
Над домом тянется полоса. Сама птица убита, она лежит с закрытыми глазами под большим камнем, но полоса осталась.
