Тарьей Весос - Птицы
Обоим было неловко. Маттис заметил, что хозяйка украдкой мигнула мужу. Тот сказал:
— Так и решим. За две гряды. И будем с тобой в расчете.
Хозяин протянул Маттису деньги и, как велит обычай, поблагодарил его за работу.
— Гм, — хмыкнул Маттис.
— Что-нибудь не так? — спросил хозяин.
— Нет, все в порядке. Мы в расчете.
Мы в расчете, пробормотал он про себя, ему было приятно еще раз повторить эти замечательные слова. Так говорят между собой мужчины.
Он взял шапку.
— Вот так, — сказал он уже у двери.
Хозяин с хозяйкой растерянно смотрели на него.
12
Дома на крыльце сидела Хеге со своим вязанием. Она села так, чтобы тропинка, ведущая к дому от дороги, была у нее перед глазами. Выйдя из лесу, Маттис сразу увидел сестру, и она показалась ему маленьким серым клубочком.
Такой крохотной виделась она отсюда. Сжавшейся. Словно ее и не было.
Как, интересно, у нее устроена голова? — вдруг подумал Маттис. Хеге такая умница! Он очень уважал ее за это. Случалось, правда, что он доводил ее до бешенства.
Лучше бы она была моложе его, тогда бы он видел ее маленькой, кормил с ложечки, и из уголков рта у нее текла бы каша. Все было не так, как нужно, и это тоже.
Тени от деревьев удлинились. Вечерело, и повеяло прохладой. Доброй благодатной прохладой, особенно для того, кто вынес на своих плечах ношу труда и зноя.
Когда он подошел, Хеге поднялась.
— Надеюсь, ты ел? — приветствовала она его.
— А то как же? — многозначительно ответил Маттис, радуясь, что хоть что-то сегодня он сделал основательно и теперь может рассказать об этом. — Без еды меня там не оставили, — прибавил он.
Хеге принялась расспрашивать, где он был и что делал, ей хотелось узнать, как прошел день. И ему пришлось рассказать ей все.
— Там я и был до сих пор.
— Угу.
Он мог бы прибавить целый дневной заработок к тому, что она получает за свои кофты.
— Но он со мной рассчитался, — быстро сказал Маттис, — заплатил наличными.
— Это за что же?
Она была несносна.
— Да за те две гряды! Мы с ним в расчете. Как же иначе?
— Угу, — сказала Хеге.
— Ты и сама знаешь, что такое быть в расчете, ведь ты же вяжешь кофты.
От волнения у него дрожал голос, ему не терпелось поскорей рассказать Хеге о влюбленных.
— А потом я спросил хозяйку, и она не смогла ответить на мой вопрос, — закончил он свой рассказ.
— Опять? Все тот же вопрос? — с досадой спросила Хеге.
— Понимаешь, она такая…
— Неважно, ты должен раз и навсегда прекратить это, — строго сказала Хеге.
— А почему?
— Да потому, что это глупо, — с горечью ответила сестра.
Маттис весь сжался и промолчал. Какой вопрос он задал хозяйке, Хеге не спросила. Она и так это знала.
Зато вечером Хеге сказала, что хочет посмотреть его тягу, и Маттис принял это как вознаграждение за то, что ему так тяжко достался этот день. Постепенно он привык думать, будто тяга — это дело его рук. Наконец-то и Хеге захотела увидеть ее.
— Хорошо, что ты одумалась, — сказал он.
Было тихо, и все шло как положено. Маттис радовался и вертел головой, он ждал и прислушивался.
И вальдшнеп прилетел, со всем несказанным, что ему сопутствовало. И Хеге была здесь. Мерцание, крыло, коснувшееся сердца, и снова никого.
Хеге молчала, но, по-видимому, была в добром расположении духа.
Маттис был взволнован.
— Вот так, и опять, и опять, — сказал он.
Хеге заметила, что теперь им надо идти спать. Но, конечно, тяга взволновала и ее, подумал он.
Поэтому он коснулся ее плеча. Ему захотелось рассказать ей, что их дом изменился и что у него появилось преимущество перед другими домами, он как бы возвысился над ними. Объяснить Хеге все это было немыслимо, зато он мог коснуться ее плеча.
— Теперь и ты видела тягу, — только и сказал он, и на лице у него невольно появилось выражение собственника.
Хеге, забывшись, сказала:
— Можно подумать, что ты сам это устроил. Ты говоришь, как будто…
Маттис оторопел. Он испуганно уставился на нее. Так говорить, в эту минуту? В нем вспыхнул гнев:
— Почему ты такая? Почему ты всегда все портишь?
— Успокойся!
Но он не желал успокаиваться, он озирался по сторонам, словно ища, чем бы досадить ей. Первое, что попалось ему на глаза, были две сухие осины. Забыв все свои благие намерения, он показал на них:
— Видишь эти осины? Их зовут Маттис-и-Хеге, как нас с тобой. Тут все их так зовут! Знай об этом! Над тобой тоже смеются.
Он ждал, что Хеге сразу сникнет. Но где там! Сегодня он ничем не мог вывести ее из себя.
— Значит, и ты это знаешь? — невозмутимо спросила она.
Он глядел на нее во все глаза.
— А я считал, что здесь только я знаю об этом, — сказал он и погладил ее по плечу.
Хеге оказалась более гордой, чем он. Неожиданно она оказалась гордой.
— Какое они имеют к нам отношение? — сказала она об этих деревьях позора. — Нас это не касается. Мало ли что придумают глупые мальчишки. Это все детские шалости.
Она как бы выросла. И Маттис тоже вырос, потому что стоял рядом с ней и был ее братом и еще потому, что одно из сухих деревьев звали его именем, а ему было хоть бы что.
Вообще-то он не совсем был согласен с нею. Ей легко говорить. Но слушать ее ему было приятно, и ее вид придавал ему силы. Не спуская с него глаз, Хеге твердо сказала:
— Давай забудем об этих деревьях. Пусть стоят здесь хоть вечно, нам все равно.
— Да, пусть, — согласился Маттис и замолчал.
13
Через два дня Хеге сказала:
— По-моему, тебе следует опять пойти.
Это звучало почти как приказ.
— Куда, работать?
— По крайней мере узнать. Ведь в последний раз у тебя все обошлось.
— Но ведь скоро все изменится. — Он вроде как не собирался подчиняться.
Хеге сказала резко:
— Пока ты ждешь перемен, поработай.
Было раннее утро, и день обещал быть жарким. Два дня Маттис просидел на берегу, бросал в воду камешки и размышлял. Плавал на лодке, удил, но, как обычно, ничего не поймал. Хеге хотелось одного — не видеть, как он сидит и без конца бросает в воду эти дурацкие камешки. Она посылала его не ради работы — это-то было безнадежно.
Резкий тон Хеге решил дело.
— Но только не полоть турнепс! — взмолился Маттис.
— Мне безразлично, что ты будешь делать, лишь бы ты принес домой деньги, — сказала Хеге. — Займись хоть чем-нибудь.
— Все зависит от мыслей. Это они мне мешают. И ты такая же упрямая, как они, — добавил он, осмелев.
— Увидишь, все будет хорошо, — сказала Хеге. — Тут полно всякой мелкой работы для того, кто хочет заработать.
Она несносно наседала на него, лишь бы он ушел из дома. Хеге стала упрямей, чем раньше, с ней просто невозможно договориться, обвинял он ее про себя.
Куда же податься? Маттис шел искать работу, как ему было велено. С той усадьбой, где он работал в последний раз, он распрощался навсегда. К тому же они, наверно, все еще полют турнепс. Он взглянул в сторону усадьбы.
Так и есть, вон на поле три человека. Только что пришли. Огромное поле было прополото еще не до конца. Маттису было чудно идти мимо, он так хорошо знал этих людей, проработав с ними целый день, так много пережил вместе с ними. Сейчас, с утра, влюбленные еще веселы и бодры.
Видят ли они, что он идет по дороге?
Нет.
Махните мне рукой, мысленно попросил он. Это было бы золотое пятнышко, которое можно хранить в памяти. Пусть махнет девушка. Он и не хотел, чтобы ему махали мужчины, это бы его смутило. Девушка — другое дело. Но она сейчас ждала лишь одного — чтобы парень ущипнул ее за ногу.
Чуть поодаль в траве у дороги сидели две девочки. Защищенные изгородью, они спокойно играли со своими игрушками, болтали, в руках у них были куклы, девочки были такие маленькие, что на совести у них еще не было никаких грехов. Они были заняты своей игрой, но одна из них все-таки успела спросить звонким голоском, вытаращив на Маттиса круглые голубые глаза:
— Куда идешь, Дурачок?
Она спросила без всякого любопытства, словно по обязанности. Дети из ближних усадьб знали всех, кто тут жил, не зря они сами жили у дороги. Они давно привыкли к Маттису.
Спокойно, не волнуйся, сказал он себе, они еще маленькие.
— Да так просто, — ответил он.
Больше девочки не спрашивали: им было все равно, куда он идет.
Однако он поспешил уйти. Несколько сверкающих машин, обогнавших его, подняли его настроение. Видеть незнакомые машины всегда приятно. Едущие в них люди не знают, что он Дурачок. Он смотрел на них с независимым видом, и они, конечно, думали, что он такой же умный, как все.
Маттис оставлял позади усадьбу за усадьбой. Уже давно пора было приняться за работу. Поравнявшись с поворотом к очередной усадьбе, он останавливался и прислушивался к своим ногам — это было испытание, которое он однажды придумал себе, когда положение его было таким же безвыходным.
