Рут Озеки - Моя рыба будет жить
Короче, когда мы прочли о решении Харуки влететь в волны, папа совершенно расклеился. Мы были дома, сидели за котацу, и он читал мне вслух перевод, и когда он добрался до этого места, то отложил страницу, сделал носом такой сморкательный звук, вроде очень сильного чиха, только это был не чих. Это был взрыв печали. Он встал, пошел в ванную и закрыл дверь, но все равно мне было слышно, как он там плачет, сильно, давясь, навзрыд. Странно, правда? Слышать, как твой папа разваливается на куски? Я не знала, что и сказать, и, конечно, меня это напугало, потому что, когда твой папа уже кучу раз пытался покончить с собой, такое несколько напрягает. Но, в конце концов, он вышел и принялся готовить ужин, будто все опять в норме, и я не стала поднимать эту тему, но потом, когда мы были в парке и качались в темноте на качелях, я спросила, с чего это он так, и он мне рассказал.
Оказалось, это было связано с его работой в Саннивэйле, с тем, как его уволили. Когда это случилось, я была еще довольно маленькой и ничего не понимала. Все, что я знала, — что он проектирует интерфейсы для компании, делающей компьютерные игры, что, как мне тогда казалось, было довольно круто.
— Мои интерфейсы были очень хорошими, — сказал он. — Такими увлекательными. Всем нравилось с ними играть.
У него на лице было это его выражение — отстраненное и печальное.
— Мы создавали прототипы геймов с перспективой от первого лица. Они называли меня пионером POV. Потом моя компания подписала соглашение с американским военным подрядчиком. Они собирались использовать мои интерфейсы для создания дистанционных контроллеров оружия, которые применяли бы солдаты.
— Вау, — сказала я. Это тоже звучало довольно круто. Я этого не сказала, но он все понял по моему голосу. Зарыв носок шлепки в песок под качелями, он резко остановился.
— Это было неправильно, — сказал он, навалившись плечами на цепи качелей. — Эти мальчики должны были людей убивать. Убивать людей не должно быть увлекательно или забавно.
Я тоже прекратила раскачиваться и просто повисла рядом с ним. Сердце у меня стучало, толкая кровь к щекам. Я чувствовала себя такой маленькой и глупой, но в то же время что-то внутри меня треснуло и раскрылось, или, может, это мир треснул, чтобы показать мне что-то реально важное внутри. Я знала, что вижу только маленький кусочек, но этот кусочек был больше, чем что-либо, виденное или осознанное мною раньше.
Он встал с качелей и пошел. Я пошла за ним. Он рассказал, как впал в глубокую депрессию и перестал спать по ночам. Пытался найти кого-то, с кем можно было бы поговорить о своих чувствах. Пошел даже к одному калифорнийскому психологу. На работе он тоже постоянно поднимал эту тему, пытался убедить коллег-разработчиков позволить ему встроить в интерфейс какой-нибудь инструмент возвращения в реальность, чтобы несчастные пилоты могли очнуться и понять то безумие, которое они творят. Но военному подрядчику идея совершенно не понравилась, а его компании и товарищам по команде надоело слушать про его чувства, и они его уволили.
Он уселся на бетонную панду и спрятал лицо в ладонях.
— Мне было так стыдно, — сказал он.
Я просто не могла в это поверить. Я глядела на него во все глаза, как он сидел на этой панде, и думала, что сердце мое вот-вот разорвется от гордости. Мой папа был реальный супергерой, и это мне должно было быть стыдно, потому что все это время, пока он страдал из-за своих убеждений, я злилась на него за то, что его уволили, и за то, что он потерял все наши деньги, за свою разбитую жизнь. Вполне типично, показывает, сколько я знала тогда.
Он все продолжал говорить:
— …поэтому я и плакал сегодня, когда прочел дневник дяди Харуки. Я так его понимал, его чувства, знаешь? Харуки Номер Один принял решение. Он направил самолет в волну. Он знал, что это глупый, бессмысленный жест, но что еще он мог поделать? Я принял похожее решение, тоже бессмысленное и глупое, вот только в самолете была вся моя семья. Я был так виноват перед тобой, и перед мамой, и перед всеми, из-за своих поступков.
Когда случилось 9/11, стало ясно: войны не избежать. Они готовились все это время. Новое поколение американских пилотов будет использовать мои интерфейсы, чтобы охотиться и убивать людей в Афганистане, и в Ираке тоже. И это будет моя вина. Мне было так жаль арабов и их семьи, но я знал, что американские пилоты тоже будут из-за этого страдать. Может, не сразу. Эти мальчики будут оторваны от реальности, когда они будут выполнять задания, и им будет весело, и так интересно, потому что наш интерфейс нацелен именно на это. Но потом пройдут месяцы, может, годы, и та реальность, которую они сотворили, вылезет на поверхность, и тогда боль и гнев сломают их, и они сорвутся, отыграются на себе или на своих родных. И это тоже будет моя вина.
Не в силах больше сидеть, он вскочил с панды и поплелся к цепочке, которая служила ограждением. Я пошла следом. Маленькие воротца вели к бетонной набережной, полого спускавшейся к реке. Мы сели на откосе и стали смотреть, как мимо движутся быстрые темные воды. Я знала, он думал утопиться в этих водах. Я знала, он думает о том, как приходил сюда раз за разом, чтобы умереть. Он потянулся и взял мою руку.
— Я тебя подвел, — сказал он. — Позволил чувству вины сломать себя. Меня не было рядом, когда я был тебе очень нужен.
Я затаила дыхание. Он собрался говорить об Инциденте с Трусиками. Собрался признаться, что делал на них ставки. Я попыталась убрать руку. Мне ужасно не хотелось об этом говорить, но как было этого избежать? Все ж таки я задала ему крайне неловкий вопрос, и он дал на него правдивый и честный ответ. Я была у него в долгу. Так что, когда он спросил у меня, как мои трусы попали на тот хентайный бурусера-сайт и что происходит на видео, я сделала глубокий вдох и все ему рассказала. Я знаю, они с мамой говорили о моем идзимэ, но я не думаю, что он когда-либо понимал, насколько все было плохо. Видно было, что это его расстроило, но и нереально разозлило тоже.
— Спасибо, что рассказала мне, — сказал он, когда я закончила. Голос у него был жестким, но я знала, что он не был на меня сердит. Звучало это, скорее, будто он принял какое-то решение. Он встал и поднял меня на ноги, а потом мы пошли домой в молчании, остановившись только раз, чтобы он мог купить мне «Палпи» в торговом автомате. Вид у него был реально сосредоточенный. Не знаю, что он там задумал, но с того самого вечера он опять принялся работать на компьютере как одержимый, который только что обрел raison d’être.
Он совершенно прекратил читать «Великих умов» и все время проводит за программированием, а это и есть его суперпауэр, и, может, я свою тоже нашла — писать тебе. И прежде чем у меня кончатся страницы, мне бы просто хотелось сказать тебе, что у нас с папой все о’кей, теперь, когда я наконец поняла, что он за человек, и хотя тему самоубийства мы не обсуждали, я, в общем, уверена, что никто из нас больше об этом не думает. Ну, про себя-то я знаю точно. Когда я закончу эти последние страницы, я собираюсь сразу же пойти и купить новую пустую книгу и сдержать обещание — а именно, написать историю жизни старушки Дзико, всю целиком. Правда, конечно, что она уже умерла, но истории ее до сих пор живы у меня в голове, по крайней мере, пока, так что мне надо поскорее записать их, пока не забыла. Память у меня неплохая, но воспоминания — тоже существа временные, как вишневый цвет или листья гинкго; некоторое время они прекрасны, а потом увядают, и вот уже они мертвы.
