Рут Озеки - Моя рыба будет жить
Метод № 2 проще, и он механический, потому что здесь Мю изменяет только настоящее и будущее. Этот метод называется МехаМю, и он более постепенный, но со временем достигает такого же успеха. В этом методе Мю воздействует только на поисковые системы и съедает Ваше имя так, чтобы Вас невозможно было найти. И когда никто не может Вас найти, Вы перестаете быть знаменитым довольно быстро и скоро исчезаете совсем. Это как постепенно превращаться в шапку-невидимку, и это самый эффективный метод с точки зрения соотношения «цена-качество».
У меня много знаменитых клиентов, о которых Вы уже ничего не слыхали! (Это шутка, но и правда тоже.)
Видите ли, Рон, теперь я осознал, что самоубийство — это ретроградное мышление из старых материалистских дней. Кроме того, самоубийство — неопрятная вещь, и без него можно обойтись. Теперь с моим Мю-Мю никому не нужно думать о подобных неопрятностях, потому что мои маленькие паучки могут аккуратно превратить Вас в ничто, если таково Ваше желание. Наоко придумала забавную теорию, которую она называет Мийю[157]. Она говорит, Мийю — это новый Йю[158]. Это новое мышление. Она говорит, анонимность — это новая известность. Она говорит, новая крутизна — это отсутствие кликов по Вашему имени.
Нет кликов — это показатель, насколько Вы не-знамениты, потому то истинная свобода — это быть неузнанным.
Не знаю, правда это или нет, но, возможно, доля истины в этом есть, поскольку дела у моего Мю-Мю идут совсем неплохо, и, впервые с тех пор как лопнул доткомовский пузырь, я снова могу обеспечивать своей семье комфортный уровень жизни.
Надеюсь, у Вас все тоже хорошо. Я следил за Вашими работами на Вашем сайте, и похоже на то, что мои услуги Вам не нужны, но если они понадобятся Вам в будущем, я надеюсь, что Вы ко мне обратитесь.
Ваш друг,
«Харри»
Нао
Вау. Правда буду по тебе скучать. Безумно звучит, я знаю, потому что ты пока даже не существуешь. И если ты не найдешь эту книгу и не станешь читать, может, тебя никогда и не будет. Ты — мой воображаемый друг, по крайней мере, пока.
И все же мне кажется, я узнала бы тебя, пройдя мимо по улице, или поймав твой взгляд в «Старбаксе». Странно, правда? Пусть я сачкану, пусть не решусь оставить книгу там, где ты сможешь ее найти, пусть я решу, что будет лучше, если ты так и останешься моим воображаемым другом, уверена, я все равно бы узнала тебя вот так, сразу, за секунду. Я знаю, что ты только понарошку, но ты — настоящий друг, и без тебя я бы не справилась. Правда.
Ну, в общем, как тебе уже, наверно, ясно, страницы у меня кончаются, так что пора бы нам закругляться. Я просто хотела рассказать тебе о том, что случилось после похорон Дзико и как дела у меня и у моей семьи, а то ты, наверно, переживаешь. По пути домой из Сендай папа взаправду взял и отвел меня в Диснейленд, хотя странновато как-то идти в Диснейленд прямо с похорон, да и стара я уже приходить в неистовый восторг от возможности пожать руку Микки-чан. Но все равно было очень здорово, особенно наблюдать за папой во Фьючерленде, как он гоняет на скорости света среди кратеров ледяного астероида в погоне за Звездой Смерти.
И, кстати, о звездах — однажды ночью, спустя где-то месяц после приезда домой, мы с папой пошли погулять в тот маленький парк у реки Сумида, и сидели на качелях, и смотрели на звезды над головой, и на темную воду реки, текущую мимо. Бродячие кошки шныряли в тенях и ели что-то в помойке. Как просто говорить о сложных вещах в темноте, раскачиваясь туда-сюда на качелях. Мы говорили о звездах, и о размерах космоса, и про войну. Мы только что закончили читать тайный французский дневник Харуки № 1, ровно в тот день. Папа подговорил одного знакомого, аспиранта, который изучал французскую поэзию в университете, перевести для нас дневник, и мы читали вместе, и впервые в жизни я узнала, насколько злыми могут быть люди. Я думала, о жестокости я знаю все, но оказалось, ничего я не понимала. Моя старушка Дзико понимала. Поэтому-то она всегда носила с собой четки-дзюдзу, принадлежавшие Харуки № 1, и молилась, чтобы помочь людям быть менее жестокими друг к другу. После похорон Мудзи отдала дзюдзу мне, и теперь я тоже ношу их, не снимая. Это очень сильные четки, темные, гладкие и тяжелые, впитавшие все молитвы Х. № 1 и Дзико. Молитв никаких я не знаю, так что просто пропускаю их между пальцами, круг за кругом, прокручивая в голове благословения всем вещам и людям, которых я люблю, а когда они кончаются, я перехожу к вещам, которые ненавижу не слишком сильно, и иногда вдруг получается, что я могу любить вещи, которые, как мне казалось, я ненавижу.
В конце тайного французского дневника, в ночь перед смертью, мой двоюродный дед написал правду о своей самоубийственной миссии, и мы с папой очень удивились, узнав, что он все же принял решение не врезаться на своем самолете во вражеский авианосец. Не полететь на задание он не мог, и решил вместо этого врезаться в волны. Конечно, это было абсолютно «топ-сикрет». Он знал, что командиры уничтожат его за измену Родине, если узнают о его плане нарочно пролететь мимо цели, а он хотел, чтобы мать и сестры получили деньги, компенсацию, которую правительство должно было выплачивать семьям погибших пилотов, отдавшим жизнь за страну. Для меня в этом был глубокий смысл. Он был как капитан Ворона. Он не хотел помогать войне, которую ненавидел, и не хотел причинять еще больше страданий, даже так называемому врагу. Когда я это прочла, мне, если честно, стало немного стыдно. Я вспомнила, как нападала на Дайсукэ-куна, как била его, и как в виде живого призрака преследовала моего врага Рэйко и ткнула ее ножиком в глаз. Мне стало настолько неловко из-за всего этого, что я решила — обязательно попрошу у них прощения, если когда-нибудь встречу, что вряд ли случится. Дайсукэ с мамой куда-то переехали, и поскольку в школу ходить я перестала, Рэйко я тоже больше не вижу.
Короче, когда мы прочли о решении Харуки влететь в волны, папа совершенно расклеился. Мы были дома, сидели за котацу, и он читал мне вслух перевод, и когда он добрался до этого места, то отложил страницу, сделал носом такой сморкательный звук, вроде очень сильного чиха, только это был не чих. Это был взрыв печали. Он встал, пошел в ванную и закрыл дверь, но все равно мне было слышно, как он там плачет, сильно, давясь, навзрыд. Странно, правда? Слышать, как твой папа разваливается на куски? Я не знала, что и сказать, и, конечно, меня это напугало, потому что, когда твой папа уже кучу раз пытался покончить с собой, такое несколько напрягает. Но, в конце концов, он вышел и принялся готовить ужин, будто все опять в норме, и я не стала поднимать эту тему, но потом, когда мы были в парке и качались в темноте на качелях, я спросила, с чего это он так, и он мне рассказал.
