Александр Морев - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е
Как хотелось узнать час Начал. Где вы, бесовские дудочки? Бесславия в бесславии. Образная ловля — — — Ворон ходит по рукописи и спотыкается о слова.
Он разглядывает его.
Вечер за окнами, за оком ночь с обеих сторон. Пытались вместе с вороном реанимировать тишину. Ворон думает о собственной доброте: не выклевал глаза хозяину, когда тот вчера уснул. Хозяин: сколько птичьих полетов вскормлено глазом!
Улыбка знакомого кроводавца.
Кому нужен путь? И если блажные знают, отчего молчат? Прикидываются, что довольны склеиванием коробок.
Замерзли руки, но продолжал: чего жаждет слово? — коробочек, пустынь, бестелесности. Тема страха, носков, пищевода — эти темы для Слова ли?
(В день собственных поминок повторить бы сказанное выше.) Надоело ждать. И жертвы некрасивы, взаимозаменяемы, безлики.
Сколько их вбухло и растаяло в столь обожаемом пейзаже. Пейзаж тоже хорош: для кого-то бережет самое ценное — картину потрясений. Попробуй не полюби объедки пайка: лес, горы, море. Дряхлый скопидом. И жаль былой привязанности к нему; столько усилий зря. Руки совсем замерзли, но язык ворочался: время угловатых сказок: жили не были. Дальше сказки фантазия не идет…….. а Безносая в детстве на велосипеде каталась, цветы собирала, придумывала духовность в виде мухи; цикличные композиции, иррациональные отправления…
А между тем…
Афродита бодро готовилась к службе. Позавтракав крокодилом, запеченным в мармеладе, Безносая заплетала ей косу.
Вчера долго на кухне дзенькали колокольчики чайных стаканов и кричала до утра Безносая: мерзкие дети, если не исправитесь, покину вас.
Ужас клеил душу. На губах Афродиты студень из пантокрина. Безносой явился сон: озверевшие лошади, из которых росли елки. Да. Она и проснулась от брызг конской свадьбы. — Ты нахальная баба, — говорила Афродита, — даже не краснеешь! — Чем живы: цинизмом! А кто его обновит? И ты тоже. — Это верно, — подхватывала Афродита, — театральное «Летите, лебеди, летите». Мы заказчиков своих в шляпах не бросаем. Последний урок вежливости…….. когда с Фатумом закончено дрязгобоище. На эстраде мраморный подшейник…….Нож вскроет грудину от горла до паха. И шепот: ты слишком долго копался в механике собственного. Мастер вытащил за шею птицу в белой мантии. И в этом приемыше-дочеришке увидит все причины речи, оборванной для вечности. Этот последний отец без работы никогда не сидит, молодцы-красавицы для него стараются.
Потухшая богиня с броневыми зубами приходит повидать пернатых. Хохотулечка мертвечинку кушает. Иногда не довольна оказанной честью.
И что за народ пошел, — говорила Безносая, — все спешат поюродствовать на мою тему. Черные плащи, разбитые зеркала — детская мистика. Пока в рот ананас лезет — никаких крестов. В свою смерть не верю. В самом деле, кто докажет мне это? Вот и клиенты мои и твои так рассуждают: с другими происходит, а с нами не произойдет. Продолжение пути принимают за случайность. Не пора ли поменяться местами. Скоро земли не хватит, вдавливают в прадеда, в отца, в мать. Нормально, — продолжал утром ты, — истину в галантерейном магазине можно купить, а затем проваливай.
Как можно? Теперь самое время послушать о сострадании. Или — кинуть грош нищему, чтобы разрыдаться от собственного милосердия. Сатанеют молоки в жилах игристых, будет повтор нулевой, который станет рвать прядь мозговую над пошлейшим вопросником. Ты бродил по незаконченным лабиринтам; время от времени темнели на стенах доски: памятники архитектуры. Летел игольчатый дождь, туманный спутник. Перепончатые крыши получали порцию воспарений. На чердаке висели летучие мыши, уверенные в перевернутом мире.
Лизал их воздушный поток.
Как сладостно уцепиться за носителя памяти, хоть какой-нибудь — лишь бы память. Ужас бродил по чердаку с томиком стишат, с узеньких плеч свисал плед. Прислушался к дыханию спящей Безноски — она в горячке, вчера катались на лодке, перевернулись. Ужас вылез сухим. Он надел пенсне, поискал в оглавлении «Утешенье» — гаденькое стихотворенье с прихлопом, с очертаньями зубов, пахнущих воплями; пейзаж, небо города. Захлопнул томик, подошел к окну — сквозняк. Задумался: слишком задержался, когда же подадут поезд. Вещи давно собраны: галстук, пиджак, перчатки. Посмотрел на асфальт. Взорвалась лампочка, кудряшки вольфрама остыли. Поправил одеяло на Безносой и вышел из чердака, вошел в пустую комнату, в ней много народа. Шел спектакль. Давай поболтаем! Хочешь вина? Сердце? Ничего, бахус растрясет. Отчего так поздно? Веселился с девочками. Под вечер кровь из носа пошла. Переусердствовал. Гадко? А не кричать на меня? Сердце? Скоро в путь. Не грусти, почитай на сон что-нибудь о глине… Поверь сыну, я тоже… хотя в детстве перед ликами на дудочке играл. Ласковые пастушечьи трели-звуки. Пытался ублажить. Молча слушали меня и качали головами, сейчас знаю почему… А на другой день хмурились, и снова играл я, но хмурились они больше… Незадолго до этого научился обуваться. Помнишь. Потом ты купил мне маленькую карусельку. Болванчики на картонных лошадках крутились вокруг шатра, никак не могли оторваться. А я заводил пружинку еще и еще. Бокал грязный, возьми другой. Хм, о чем это я? Скучновато, зеваю. Слышал анекдот про пьяную обезьяну? А я и не кричу. Забыл, что тебе вредно………и я……. я……..да, уважаю, но любви не получилось. Не бойся, в дом застарелых дотащу. Соседи не проснутся. Перед глазами образы милых…..как они повизгивали. Ничего, старикан, не завидуй, в свое время тоже неплохо веселился. Да, все думаю, сколько таких вечеров осталось. У тебя-то они давно прошли. Последний пистон чистыми руками. Поиграл свое — и хватит, теперь можно за газету, где-что-кого, собирание грибов, тайком от семьи пить, плакать над запрятанными письмами, далекими бумажками юности. Запретно-далекое! Нравится, как я говорю? И мне. Ты трясешь головой; ха, старик трясет плешивой головой………Но когда-то, о Когда-то со своей любимой вы тоже………Медовый месяц, всего месяц, не год, не десятилетие… Она и ты, загорелые, в белых костюмах. Домике верандой с видом на море с веселым лицом, теннис после завтрака, затем купание в уединенном. Моя любовь! Два водовода соединились. О, моя дорогая. Конечно, клятвы… и ты, и ты… Задыхаются… Еще не соединились, а ребенок пойман. Друг друга успокаивают: не убийца и не ты.
Снег; триллиарды иголок выстлали музейную простыню на шарк тротуара на цинк крыш; одинокие снежинки из тех что посмелее уносились к холмам на севере спортсмены ладные любили там жизнь и себя и снега вор у воздушных ворот робок и кроток ленивый утренний воздух на скорости больше ста двухсот больше в километрах утоляя голод риска с гор лыжник; глаза Своих закрывает повязка чудес мозговых скорость больше в дерево раскол Неизвестных лицо в ствол скорость погасла мысль же в разбег утаив и в листьехвойную крону сквозь просветы нитей древесных древа с вершины летела мысль несла к весне свое тело снег залетал в форточку ложился на пластинку оркестра вновь улетал прилетал в это окно через год был виден газовый завод начинал пробуждаться светало немного свет подкрадывался в контуры предметов затем в полутона в комнате неизвестно где никому ничего никогда некогда лежал человек шепот шепот мягкий чудесный умный шепот нового неизвестного никому ничего никогда да начало с «и», оно, это «и» есть приглашенье, не-о-пределенность и неопредельность в письме, добавление-связка, рука, нить, замок или пальцы чужих неизвестных существ на глазах, на шее, указующих направляю….. «и» — это вакуум, он будет заполнен позже, и когда стихнет, угаснет, уйдет музыка, память? Они вслед за тобой, забытая песня лишь мертвая зыбь, зов бесконечен в мирах, распрощавшийся с действием, с жизнью, с понятием в нас, кто он, Звук, что помог нам сдержать, дать, укрыть от всевидящих глаз, раз познавших в мелодии лишь ход и прощанье, но с кем? пейзаж — манекенщик природы, птицы пусты, они чей-то полет, океан, глубина или путь, долгое шествие на дно, вода к воде, прикосновенье, она в воде, метафизика глаз, доказательство, озера и звери, предметы желаний, быть может, виденья, толкуют о бездне, гонит в небе воздушные струи она, унося утешенье, утешенье для призраков, которым никак не исчезнуть, и уход, если он состоится, лишь обман, быть нам вечно в пути, в то время он издевался над сознанием законов, окружавшие свободные слова растворялись как прутик, ускользали, чем чаще испытывал себя, любовнее становилось отношение к собственной боли, комичнее представлялась разлука с ней, праздник откапывал, легкое сознание отделялось безболезненно и созерцало с глазами поднявшимися, черное и безголосое тело праздновало заключительную оргию, мозг был единственным гостем, удары, рука, треск кожи, визг кровати, пух волос, пачка криков, вода, вода, сабля, труба, визг, надо, шепот, надо, борьба выглядела неискренне, призрак, молчанье, хватка за ноги, головой в стену, хохот, цветы, слезы, обиды, надо, смех глаз, долгожданное время, каникулы телесного единения, еще бьется сердце, честный извозчик, вовсю пирует глупая печень, полон оптимизма мочевой пузырь, пока живет всеми забытый спинной мозг, трудяга уже отдыхает, скоро в путь, мозг радуется, ему, и только ему, предстоит закрыть занавес, белковая громада готовится к последнему писку, просто готовится, просто глаза, неизвестно куда именно, и, конечно, мозг скорбит: со всем богатством придется стать грязью для небольшого сожаления, он спешит посмеяться над остальными, понимая гнусность смеха, — другие не знают, да и по какому праву заботиться? именно мозг теряет больше всех, в плохую компанию попал его друг спинной, уже начал филонить, спешит отдохнуть, оставил без движения левую часть тела, ему, как и другим идиотам, обещали продолжение, подальше от таких друзей, а глаза? они не смотрят на эту куклу, просящую до сих пор чего-то, глаза вылетели в форточку посмотреть на небо, долгожданное, тело билось в простынях, в глазницах застрял пух, много терпел ты от падали, навязанной силой, почему ты должен, как и они, стать говном вместе со случайными друзьями, совпаденье, трагическая оплошность, если бы знать раньше, есть же выражение сойти с ума, отойти, уйти, но поздно, ты попал в положение уходить последним, если повезет, и не дезертируют глаза, хотелось бы увидеть последний миг, самый последний важный перрон, сейчас в тебе начинают проясняться затхлые уголки памяти, воспроизведя начало того, что уже путь, из зоны обоняния сообщают, тогда, давным-давно, был запах остывающего гвоздя, затем страшное долгое Существительное, длившееся неизвестно сколько, в памяти все стерлось, осталась неуверенность в том, что это был именно твой выход, но это позже, а до того……целое путешествие, вот неплохой кусочек, ты как будто в лесу, ты толст, ломаешь ветви, стволы, и не идешь, а летишь вскользь по кронам и по-над землей, в зависимости от погоды, огромно, студнеобразно, куча хвороста, черное, на черном фоне леса шепотосмех, бряцанье кеглями, группа голосов, хотели сперва вытрясти из убежища, а потом достали лопаткой, которой оторвали две руки, осталось еще две, это был период, леса не было, и ты носился по тамошним сферам девственником, не вспугнутый ни кислородом, ни обязанностью, однажды ты услышал пульс и шуршание, так шуршат змеи, вылезая из старой шкуры, прослушивание, вынесенье приговора, ты ощущал через тонкую защиту плаценты огромную трубку и ухо в халате, удушье, сон подлетел к беззащитному предмету или к тому, что было вместо него, хищно поглотил твое спокойствие, впоследствии вновь обретенное в скачке по асбестовой плите, ты, содрогаясь и сожалея, искренне и бесконечно понимал ужас происходящего.
