Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
Заблоцкому любопытно было наблюдать за этими людьми, разбираться в оттенках их взаимоотношений. Видно было, что сестры дружат друг с другом, при этом живая, энергичная Жанна верховодит вальяжной Агнией; что мать они почитают, но, как видно, меж собой более откровенны, чем с нею; что Агния терпит подтрунивания мужа только на людях и так далее… Обычная добропорядочная семья, ячейка общества, альфа и омега благополучия; тактичные, благовоспитанные люди – о нем они, конечно, все знают от Жанны и потому избегают глядеть на его костюм и разговаривать о разбитых семьях. И вообще к нему не лезли с расспросами, и он тоже помалкивал, управлялся с индюшачьей ногой, стараясь не очень спешить, и переглядывался с Жанной. Она ловила его взгляд и, подняв брови, спрашивала глазами: «Ты чего-то хочешь?» – «Нет, спасибо, – отвечал он, – просто проверяю, помнишь ли обо мне». Переглядки эти все заметили и относились к ним одобрительно.
Конечно же, это были смотрины, Жанна потом сама в этом призналась. «Ну и как?» – спросил Заблоцкий. «А ничего, понравился».
Да, он знал за собой это забавное свойство – нравиться чужим родственникам. В роли жениха, который начинает с будущей тещи, он преуспел бы…
Жанна стала приходить к нему часто. С Розой она во всем быстренько разобралась: та напрочь отказалась от каких бы то ни было притязаний и поползновений, и Жанна сменила ревность на дружелюбие. Роза тоже прониклась к ней симпатией и, когда Жанна приходила, старалась уйти куда-нибудь и возвратиться попозже. И даже Диана Ивановна как-то призналась на кухне Заблоцкому, видимо, смирившись с безнравственностью нынешней молодежи: «Ваша Жанна производит положительное впечатление».
Заблоцкий смолчал тогда и не сразу спохватился. Что ж это он?! Позволяет обсуждать достоинства его подруги на общей кухне. Как просто и незаметно стал он отмалчиваться там, где раньше не спустил бы! Как легко смирился с тем, что Жанна один раз взяла билеты на концерт, другой раз – в кино, а потом это как бы нормой стало, что не он ее водит куда-нибудь на развлечения, а она его. Вот это и есть феминизация в действии, хотя Жанну никак не назовешь «эмансипухой», тем-то она и привлекательна. Все вековечные женские слабости – при ней, и ей, наверное, нравилось бы быть ведомой…
А о главном не было пока сказано ни слова. Потайных Жанниных мыслей Заблоцкий не знал, сам же прикидывал так и этак, и получалось, что Жанна подходит ему по всем статьям, притом сама его выбрала, что уже есть важный залог прочности их возможного союза. Но говорить ей об этом – зачем?
Прогуливаясь вечерами после кино или просто так, они, не сговариваясь, шли, шли и оказывались возле стройки. Стояли, смотрели, отмечали, как продвигается дело. У Заблоцкого в такие минуты просыпались инстинкты собственника, квартировладельца, и он по-хозяйски прижимал к себе локоть Жанны. И все его генеральные планы и замыслы в эти минуты меркли, отступали, и возникала мысль о том, что вот добиваешься чего-то, суетишься, надрываешься, а ведь если разобраться, человеку нужно так немного: иметь свой дом, свою женщину, свою работу и немного свободных денег. Какой дом – большой или маленький, с дачей или без дачи, с гаражом или без гаража – это уже вопрос честолюбия. Ну, а у него скромные запросы, и его вполне удовлетворит то, что так великодушно и неожиданно преподносит ему судьба.
Иногда он спрашивал Жанну:
– Ты ко мне хорошо относишься?
– Очень! – отвечала она и приникала к нему.
Воспоминание, которое пробилось, высветилось меж других дробных картинок.
Вечер. Он со своими книжками на кухне, притворив дверь с большим непрозрачным стеклом. Витька со своими книжками в комнате. Марина из последних сил читает ему, доносится ее бормотание. Больше часу она не выдерживала, а Витька мог слушать книжки и час, и два. Для Заблоцкого это Маринино «бу-бу-бу» было привычным успокаивающим фоном, показателем того, что дома все в порядке, ребенок под присмотром, можно спокойно заниматься своим делом.
Он углубляется в занятия, а сам все равно время от времени прислушивается к звукам в комнате.
В какой-то миг он спохватывается, что в комнате тихо. Вероятно, Марину усыпил собственный голос. Марину, но не Витьку. Заблоцкий явственно представляет себе, как сын, поняв, что чтения больше не будет, пробирается вдоль спинки сложенного дивана-кровати, огибая уснувшую маму в ногах, ерзая на попе, спускается на пол, подходит к изголовью и долго с надеждой смотрит маме в лицо. Стоит посапывает. Осторожно дует ей в щеку теплым своим дыханием. Он уже знает, что тормошить родителей, когда они спят, – опасно. Мама не просыпается. Витька неловко сгребает с дивана открытую книжку, переломив ее в корешке и измяв страницы, и направляется разыскивать папу. Детская интуиция подсказывает ему, что папа дома, но скрывается.
Где можно скрыться в однокомнатной квартире? В туалете-ванной либо в кухне. И вот легкий топоток в передней. Заблоцкий, не вставая с места, протягивает руку к двери и бесшумно опускает в петельку самодельный проволочный крючок – специально от Витьки.
Через несколько секунд дверь начинают тихонько дергать с той стороны.
– Папа работает, – негромко, строгим голосом говорит Заблоцкий. – И не смей ходить в колготках, сейчас же обуйся.
С той стороны тихое шевеление, и вдруг из-под двери показывается ручонка и возит по полу туда-сюда…
Сколько часов недодал он сыну!
Сколько недель, месяцев, лет недодаст теперь.
В вестибюле на доске объявлений рядом с призывом местного комитета подавать заявления на путевки в дома отдыха и туристические поездки, рядом с афишей театра оперетты на весенний сезон и приглашением записываться в кружок современных бальных танцев при Доме ученых появилась четвертушка ватмана с беглой надписью синим фломастером:
«Внимание! 3 апреля в 16 часов состоится информация о работе Института планетологии Сибирского отделения АН СССР. Докладчик доктор г.-м. и. В. К. Белопольский».
Мероприятие это, как понял Заблоцкий, проводилось по линии научных «сред», на которые он давно уже не ходил, неинтересно было. Собирались туда для «галочки» десять – пятнадцать человек, информировали друг друга о вещах, которые узкий специалист обязан знать из реферативных сборников, а неспециалисту знать необязательно. В этот раз сходить не мешало бы для общего развития, но некогда. Нэма часу.
Он так и ответил Зое Ивановне, когда она спросила после обеда, пойдет ли он на «среду».
– А вы сходите, – посоветовала она. – Вам полезно. Послушаете, чем люди занимаются.
Народу собралось непривычно много – в конференц-зале, рассчитанном человек на восемьдесят, почти не осталось свободных мест. Пришли ведущие специалисты рудного и угольного отделов. Оказывается, каждому любопытно было узнать, чем занимаются сибирские коллеги.
Самого докладчика еще не было, и сидевший в одиночестве за столом президиума ученый секретарь Юра Лазарев поглядывал на дверь. Наконец он заулыбался и встал. В зал вошли Виктор Максимович Кравцов и худой человек с асимметричным тонким лицом, сутулый и широкоплечий, в модном финском костюме, который, однако же, болтался на нем, как на вешалке, в больших роговых очках с тонированными стеклами. Не было в нем ничего лохматого, кондового, что, по мнению присутствующих, вязалось со словом «сибиряк». Напротив, в небрежной мешковатости его дорогого костюма, в академической сутулости таилась какая-то особая элегантность, благодаря чему он выглядел стопроцентным европейцем. «Молодой какой», – прошелестело по рядам, где сидели женщины, хотя молодым его нельзя было назвать: лет сорок – сорок пять. Имелось в виду, очевидно, – молодой доктор.
– Прошу прощения, – обратился к залу Кравцов, – это я задержал Вадима Константиновича. – И сел вместе с гостем в первом ряду.
– Товарищи, позвольте открыть нашу очередную среду, – сказал Юра Лазарев, бессменный ведущий. – Сегодня у нас в гостях заведующий лабораторией Института планетологии Сибирского отделения Академии наук, доктор геолого-минералогических наук Вадим Константинович Белопольский. Он консультирует одну из хоздоговорных тем нашего филиала и любезно согласился рассказать о научной работе, которая ведется в Академгородке, и о своем институте. Просим вас, Вадим Константинович.
Под жиденькие аплодисменты Белопольский поднялся на трибуну, с легким полупоклоном окинул взглядом присутствующих и повернул к Юре Лазареву худое длинное лицо.
– Позвольте два уточнения. Во-первых, – он извинительно улыбнулся, – я не завлабораторией, всего лишь рядовой доктор…
По залу пронесся легкий шумок. Большинство людей, здесь сидящих, полжизни потратили на то, чтобы сделать себе кандидатскую, для них связь слов «рядовой» и «доктор» было кощунством, святотатством. Доктор не может быть рядовым, доктор есть доктор!
