Эрик Сигал - Однокурсники
Вечером он исполнил сложный фортепианный концерт Шёнберга и сорвал такую бурю аплодисментов, что ему пришлось играть на бис.
Выбор Дэнни — полный контраст по музыке — показал, что бостонские события никак не выходят у него из головы. Он сыграл моцартовские вариации до мажор на французскую песню «Ah, vous dirai-je, maman»[59] (KV 265).
В Бостон он вернулся в половине первого ночи. Когда он входил в свои апартаменты в отеле «Риц», телефон уже звонил.
— Да? — сказал он, устало вздыхая.
— С возвращением, Дэнни. Ты не занят?
Это был Эдгар.
— Слушай, я устал, как собака. Может, утром поговорим?
— Нет, у нас в одиннадцать назначена репетиция, и мне нужно еще размножить партии.
— Какие партии?
— Новый материал Леона. Мы можем к тебе подняться?
О нет, неужели ему еще придется знакомиться со своим заклятым врагом?
— Эдгар, тебе ведь не нужно мое ободрение. Я уже капитулировал. Мне и так понятно, что там все плохо, зачем же еще слушать…
— Ну, Леон хоть покажет тебе, что он написал, может, ты поменяешь свое мнение. И даже предложишь парочку идей.
Дэниел Росси был уже тертый калач. И теперь прекрасно знал, как будут развиваться события. Он пока не стал использовать свое право вето на музыку Леона Ташкеняна, и за ним еще сохранилась одна привилегия, хоть она и может кому-то показаться пустым жестом.
По договору, он мог снять свое имя и выйти из проекта. Какого черта, неужели это ничего не значит? Разве его имя не придает шику всему проекту? Разве его репутация серьезного музыканта не вызывает уважения среди определенной части критиков? Эдгару все же придется побегать перед ним на задних лапках.
— Ладно. Но только недолго.
— Это будет «Минутный вальс», — выпалил Эдгар и тут же повесил трубку.
Дэнни едва успел проглотить таблетку «аллегро», когда послышался стук в дверь. Ужасно нервничая, он открыл дверь. Странная парочка стояла перед ним. Элегантно одетый, круглый как арбуз Эдгар Уолдорф и рядом с ним — моложавый смуглый мужчина с набриолиненными волосами. Этот тип был весь в черном вельвете, если не считать белой рубашки, расстегнутой чуть ли не донизу, и в глаза сразу бросался золотой медальон, который уютно расположился на широкой волосатой груди.
— Привет.
Леон Ташкенян улыбнулся, протягивая руку.
— «Боллинже», — сказал Эдгар, протягивая большую бутыль с шампанским.
Дэнни ничего не сказал. Нельзя напрасно тратить боеприпасы при осаде. Когда двое вошли в номер, за ними тут же возник официант с подносом, на котором стояли три охлажденных бокала. Взяв в руки бутылку, он открыл ее и стал разливать содержимое по бокалам.
— Вы играли сегодня великолепно, — отметил Ташкенян.
— Спасибо, — буркнул Дэнни с ухмылкой, приняв эти слова за обычный для людей шоу-бизнеса треп. — А вы что, были сегодня в Нью-Йорке?
— Нет. Но концерт передавали по телевизору, в прямом эфире.
— Неужели?
— Давайте выпьем, — вмешался Эдгар, вручая по бокалу шампанского каждому из композиторов. Затем он поднял свой бокал и с чувством произнес тост: — За наш спектакль.
Леон поднял бокал, но пить не стал. Дэнни слегка пригубил и сел.
— Ладно, показывайте, что вы сделали, — сказал он Ташкеняну, протягивая руку к кипе бумаг, которую он принес.
— Пусть он сыграет, — потребовал Эдгар.
— Я знаком с нотной грамотой, — огрызнулся Дэнни.
— А никто в тебе и не сомневался, Дэниел, ты же, как-никак, Гарвард окончил, — отметил Эдгар. — Но к сожалению, у меня с образованием туго. Кроме того, мне нравится, как Леон играет. Давай, Лео, выкладывай свой материал.
И, оглянувшись на Дэнни, произнес:
— Это потрясающе! По-тря-са-ю-ще!
Бум-бам, бум-бум-бам! Леон замолотил по клавишам, как сумасшедший дровосек, вознамерившийся разломать «Стейнвей».
Дэнни поднял вверх руки.
— Хорош. Я уже наслушался, с меня хватит.
— Погоди, погоди, — запротестовал Эдгар, — он только-только разошелся.
Дэнни со вздохом уступил и потянулся за бутылкой, чтобы снова наполнить свой бокал.
Постепенно сквозь весь этот грохот стали различаться какие-то ясные созвучия. Тоника, параллельный минор, секунда, доминантсептаккорд. Неужели он и в самом деле ожидал услышать что-то еще, кроме самой банальной и затасканной последовательности аккордов во всей популярной музыке?
В жизни Дэнни бывали такие минуты, когда он мечтал стать Бетховеном. Теперь же он страстно захотел быть просто глухим. Ведь помимо прочих многочисленных «достоинств» Леон Ташкенян обладал голосом ободранной гиены.
Время от времени Дэнни разбирал какие-то слова из текстов песен. Если звучало слово «луна», то предполагаемая рифма «струна» не заставляла себя долго ждать. Как и слово «летать» сразу же шло за рифмой «мечтать». И наконец, на самом краю вокального оргазма, Леон провизжал слово «вновь» в сопровождении ми-мажорного септаккорда.
Конец был так близок — и так предсказуем! — что Дэнни с трудом сдержался, чтобы не застонать от неизбежного и сводящего скулы заключительного словечка «любовь».
На этой ноте Эдгар пустился в пляс по всей комнате. Он кинулся к Ташкеняну, чмокнул его в щеку и воскликнул:
— Ему понравилось, Дэнни понравилось!
Обливаясь потом и тяжело дыша, Леон посмотрел на человека с широким кругом интересов в современной музыке.
— Что вы думаете, мистер Росси? — спросил он, волнуясь, как новичок.
— Леон, отныне слово «хрень» получило свое новое измерение.
— Он шутит, он шутит, — нервно засмеялся Эдгар.
— Нет, не шутит, — сказал молодой человек у инструмента, тихо, но уже не так робко.
Повернувшись к Дэнни, он поинтересовался:
— А нельзя ли услышать что-нибудь более определенное из критики?
— Определенно, Леон, я возражаю против использования гармонического штампа «первая ступень, шестая, четвертая, пятая, первая».
— Это вы ее считаете штампом, мистер Росси, — возразил Леон. — А Ричард Роджерс прекрасно использовал эту гармоническую последовательность в «Голубой луне».
— Но вы же не Ричард Роджерс, а это бессмысленное чередование нот — не музыка.
Ташкенян хоть и был молод, но хорошо знал себе цену, особенно сейчас. А после такого шквала нападок он утратил к маэстро всякую почтительность.
— Послушайте, Росси, мне делать больше нечего, чем сидеть здесь и выслушивать оскорбления от чванливого и зазнавшегося пентюха вроде вас. Я и сам прекрасно знаю, что мои гармонии узнаваемые. Но в этом-то и есть суть игры. Эти штампы заставляют публику думать, будто они уже где-то слышали все это. Мелодии уже сидят у них в головах еще до того, как прозвучали. И это значит, что люди будут напевать их в антракте. А это в музыкальном театре и есть успех. Вы же ничего не имеете против успеха, или как?
