Курилов Семен - Ханидо и Халерха
— Олени наши у нас остаются! Это я, я уговорил Друскина не забирать их…
Чайгуургина надо было задабривать: соседи чукчи не очень-то обрадуются новой вере.
— Я так и думал, мэй. Ты же, говорят, ночевал у исправника… С тобой мы, Куриль, никогда не пропадем. Ты наш друг и вожак. Тебя даже чукчи любят больше, чем меня.
Прощальная попойка кончилась поздно. Однако переночевать в Среднеколымске гостям на этот раз не удалось: богачам сообщили, что на их нарты грузят подарки — по мешку еды, ситец и водку. А подарки грузят перед дорогой… Да тут, кстати, у заезжего дома появились исправник с попом.
Пришлось одеваться.
Крепко подвыпившие богачи размякли, расчувствовались, узнав о подарках.
Столпившись у нарт вместе с хозяевами, они горячо, слезно благодарили их за великую доброту, за незаслуженное гостеприимство.
— Ничего, мы свои люди, — хлопали их по плечам купцы.
Другие откровеннее были и намекали:
— Да если ты песчишку пришлешь — я ведь тоже не откажусь…
А вот исправнику намекать нужды не было: прощаясь, он не успевал запоминать, кто, сколько и что именно обещал ему привезти в подарок.
Лунной морозной и ветреной ночью по улочкам Среднеколымска понеслись упряжки. Подпоенные каюры во всю мочь гнали оленей, оглашая спящий острог криками и свистом вожжей.
Не хотел исправник Друскин оставлять гостей — богатых и бедных — еще на один день. Ссыльные. Много их. Слишком уж большие они любители поговорить, а в особенности с приезжими.
ГЛАВА 4
Встречнева, или шестая, сретенская, луна нарождается бодрой и яркой.
Она круглые сутки гуляет по зимнему небу и сияет, будто золотое ребро. А такой красивой и молодой она потому бывает, что готовится к встрече — к встрече с молодым солнцем. И вот однажды на край сумрачно-белой тундры выплывает ненадолго круглое, аккуратное, с узкими, чуть раскосыми глазами солнце-лицо. Поведет оно глазами по небу — и месяц смутится и поблекнет…
Потом день за днем луна будет стараться понравиться солнцу — она станет полнеть, набирать силу и светить все ярче. Но за это время у солнца отрастут крылья и золотые волосы, а взгляд станет куда смелее. Оно будет подниматься все выше и выше, будет очаровывать землю и затмевать звезды — и луна с каждым днем начнет блекнуть все больше, потом будет худеть и худеть от тоски…
Для людей Севера появление солнца могло бы быть радостным праздником: ведь кончилась долгая, непрерывная ночь, ведь скоро тепло развеет ледяное дыхание злых духов — пургу и морозный ветер. Восходу можно радоваться каждый день. А тут не просто восход, тут первое появление солнца!.. Да, людям бы радоваться, если б жизнь северян не таила в себе столько коварства. В году же самый коварный месяц — шестой. Солнце-то появилось, но что принесет шестая луна? О, люди настороже, люди боятся радоваться. Потому что слишком часто именно в это время приходит беда, страшней которой в среднем мире и не бывает.
Жизнь впроголодь начинается еще при пятой луне. В эту пору иссякают запасы еды. И все надежды людей тянутся к новой луне, когда появится солнце, когда начнется время рыбацких и охотничьих хлопот. И вот такая пора наступила. Потемну, спозаранок, уйдут рыбаки на озеро. Целый день они пробивают самодельными, пешнями лед и кое-как доберутся до парящей на морозе воды. Кинут в проруби снасти, а рыбы нет. Отогрев в ледяной воде посиневшие и опухшие руки, снова забросят снасти, но рыбы все-таки нет. Помолившись или позвав на помощь духов, еще раз опустят снасти. Нет, не идет рыба! Спит подо льдом. А уже ночь. Надо возвращаться в тордохи. Легко сказать — возвращаться! К утру проруби замерзнут намертво, и тогда опять чуть не целый день придется долбить новые лунки. Но и на другой день то же самое: поднимай пустую мокрую снасть, затяни на животе ремешок и тащись к семье, которая ждет тебя, глотая слюну, и до последнего твоего шага надеется… Так же будет и на третий день, и на четвертый. И дней через пять — через десять ночью тебя вдруг разбудит ужасный грохот, который прежде не мешал тебе спать, — это лопнет, ухнет от свирепого мороза лед. Теперь, однако, тебе почудится, что озеро раскололось надвое и до самого дна. И оборвется сердце: надо спасать семью — дальше терпеть нельзя. Тогда прячь, рыбак, ножик в рукав и иди к оленям. Иди? А если у тебя всего два оленя? А если один или вовсе — ни одного? И в тордохе ни камусов, ни единой песцовой шкурки — все променяно дочиста… Еще дня два-три ты и твоя семья будут жить надеждой на помощь соседей и родственников. И хорошо, если эта надежда оправдается хотя бы наполовину. А вдруг окажется, что и ближние и дальние родственники сами ждут от тебя помощи?.. И тебе ничего не останется, как поплестись по очень знакомой, но самой тяжкой дороге — ты с пустыми руками направишься к богачу.
Богач знает, что ты не один такой, но старайся не думать об этом. А то еще войдешь в положение богача, у которого всего-то тысячи две или три оленей…
Встречнева луна бывает, однако, и более страшной. Вдруг ни с того ни с сего начнется падеж оленей. И в это же время не ловится рыба. Одно к одному: песцы тоже не попадаются в пасти, как ни умоляй духов озер и холмов. Вот тут-то и нагрянет беда, полная и беспощадная. К богачу за помощью и не думай идти: он не только наверняка откажет — он просто не будет с тобой разговаривать. И тогда спасай себя и семью как можешь. Люди жуют и грызут все, что проходит в желудок. Вечерами, когда мужики возвратятся в тордохи, так и не сумев ничего раздобыть, хозяйки соберут семьи к еле горящим жирникам и подадут еду, которую не догадался отобрать сам виновник голода — дьявол. А не догадался он по той лишь причине, что это еда не людская и даже не звериная, это воистину дьявольская пища — разваренные куски старых ремней или клочья мешка, сшитого из сохатиной шкуры… Мерзкие ошметки с отвращением глотают взрослые, а ведь детям надо их еще разжевать, но разжевать их нельзя!
Едят и более непотребное — внутренности оленей, кишки, закопанные в землю осенью или летом… Все это, однако, пища. И она спасла от верной смерти многих и многих бедняков Крайнего Севера.
Особенно тяжело переносить голодуху кормящим матерям и детишкам.
Юкагирские дети часто сосут грудь несколько лет, до тех пор, пока не начнут подражать взрослым — засовывать в рот курительную трубку. Так что любая мать, имея даже одного ребенка, все равно перенесет за свою жизнь двойной голод. О детях же и говорить страшно. Они сперва плачут и пристают, а потом становятся задумчивыми и молчаливыми, как старики; скулы их заострятся, в глазах — смирение, а улыбки резкие, жуткие. Дети, подпорченные болезнью, в голодное время или чуть позже непременно уходят по своей короткой тропинке в тот мир. И родители не очень оплакивают их, иные даже благодарят то бога, то добрых духов, избавивших несчастных от долгих мук…
