Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё
С быдлом легче. И мудрой казаться легче. И праведной. И даже щедрой: крошить с барского ровно столько, чтобы было бедолагам что терять. Потому что когда тебе есть что терять, твоей главной и чуть ли не единственной установкой делается вожделенное власти: лишь бы ничего не менялось…
Не дай боже! — думает правильный обыватель, а ему — прибавку к зарплате! А к выходным — футбол — да под пивко с импортным морепродухтом! А жене салон с искусственным загаром и книжку — «Как соблазнить миллионера». А дитяти интернет безлимитный, чтоб лишний раз папу-маму от пивка да солярия не отвлекало. Ну и, конечно, кумиров — каких-нибудь фабрикантов с Меладзе, да домостроителей с Собчачкой. Чтобы одни по всем каналам про любовь и успех пели, а другие на русский устный переводили, что успех — это вовремя подставить ближнего, а любовь — не упустить возможности перепихнуться…
Вот оно и стабильное процветание.
— Ох и любо-дорого на вас поглядеть! — воркует власть. — Жизнь-то у нас всё лучше!
— Всё веселей! — вторят облагодетельствованные.
— Может, пожелания какие будут? — стебётся власть.
— Ну, так, совсем немножко, — робко откликаются те и даже начинают перечислять, хоть и без особой надежды, что их всё ещё слушают.
— Что ж, учтём, — хмурится власть для порядку. — И пожарников этих ненасытных с санэпидстанцией пожалуй что даже и приструним (а как их приструнишь? они ж такой же средний класс!). Обывайте, в общем, на здоровье! И пусть ничего не меняется. Пусть ведь?
— Пусть! Очень пусть!!! — орут осчастливленные.
На чём программа «Время» и заканчивается. И о погоде. И ежевечерний контрольный в головы: сто какая-то серия последнего оставшегося в живых героя с улицы разбитых фонарей. А актёры на экране красивые, тоже на благополучие настроенные и вещи говорят правильные. И всё-всё из их слов понятно: вот белое, вот чёрное, и зачем тут какой-то Тарковский?..
И завтра одни пойдут как бы работать, другие как бы учиться, а вечером вновь соберутся на кухне, у нового, выше папы, холодильника, набитого мамой чем-то вкусным. Обменяются новостями (про кого подставил — можно, про перепихнулся не принято: мораль, понимаешь). Послушают новости власти. Поглядят сто следующую серию жвачки с моралите и лягут спать, готовые в нужный момент пойти и обеспечить проходной балл кому будет велено…
Ничего власти для власти не нужно кроме народа, лишённого самих критериев отличения подлинного от подделки, нужного от не очень, истины от фуфла.
Потому что, в конечном счёте, власть — это очень просто: это всего лишь возможность бесконтрольно и безнаказанно стяжать. Всё остальное демагогия.
В истории человечества не было ни одной власти, приходившей к власти за чем-нибудь кроме. У паровоза хотя бы три процента угля шло непосредственно на езду — эти и трёх не тратят. Какими бы лозунгами ни прикрывались, какой бы статистикой ни громыхали, какими бы соображениями ни руководствовались — заполучив власть, тут же принимались тратить 99 % сил и средств на её удержание.
Войны, замирения, битвы в ООН и прочие кризисы — это их междусобойчики и к мещанину — неважно: русскому, украинскому, китайскому, общеевропейскому или заокеанскому — прямого отношения не имеют. Это делёж кусков, размеров которых наш милый обыватель и представить не может.
Он вообще уже мало чего может.
С тех пор как разучился задавать себе главный вопрос: кто я и зачем.
Такой вот заколдованный круг: верно, потому что вечно, и вечно, потому что верно.
И сложившийся порядок вещей незыблем, и значит, единственно приемлем.
А я говорю: разорвать эту порочную цепочку взаимодопущений можно.
И всё, что нужно для начала — вынуть из неё самое слабое, как ни странно, звено — бога!
Звучит утопически, но это единственный путь.
Ибо бог — христианский ли, мусульманский, любой, служащий власти — её главное оружие. Стоящая как бы над тронами, церковь всего-то что их исправный служака. Департамент охмурения. Министерство душ. Политотдел и организатор крестных ходов. Многоликая узкофункциональная институция по превращению свободных от рождения людей в сознательных рабов.
То есть, в потенциальных мещан.
Ибо не бог призвал владык — владыки придумали бога. И вручили его милому смирному обывателю, которого он сделал ещё смирней. С тех пор бог собственность мещанина. И на правах владельца тот будет беречь его как зеницу, ибо слишком привык накапливать и на дух не переносит отдавать. Совсем как Горлум, не понимающий, для чего ему Кольцо, но шипящий день и ночь свою жуткую молитву-заклинание: моя пре-е-е-елесть!..
А церковь пела, поёт и всегда будет петь того Лазаря, какого скажут. Иначе почему, отделённая (ведь всё же ещё отделенная?) от государства, она до сих пор не встала и сказала ему то, чего кроме неё и сказать-то давно уже некому: хватит пилить! Допилились!
Молчит церковь. Не даёт ответа…
А пастырь молчит — и паства безмолвствует…
— Аминь! — подвела Лёлька и добавила: — Убьют тебя.
— Кто? — улыбнулся я.
— Ну, убили б…
— За что? За то, что безбожник?
Я действительно никогда не мог понять, почему антифашист звучит почётно, а антихрист как проклятие.
А ещё эти императивы: истинный ученый не может быть атеистом!..
И настоящий художник — не может!..
Наконец: русский не может быть атеистом по чёрт те кем назначенному определению!
Лихо и без затей: не веруешь с ними в унисон — и вот ты уже не истинный, не настоящий, а в довершение и русский какой-то сомнительный…
А уж неправильного русского сгнобить проще репы. Ты хто, вообще? Хохоль? А тебя хто, Хохоля этакого, просил родину с хрязью мешать, а? Ах, такая и была? А хто тебя назначил определять, такая или не такая, а, Хохоль твою по башке? И — по башке.
Недавно умер один хороший писатель. Из тех, кому трудно не верить. Незадолго до смерти он сказал: внутренне надо всегда оставаться в меньшинстве.
Разумеется, Палыч (он тоже, тоже был Палычем!) каламбурил, обыгрывая переход в лучший мир как присоединение к большинству — ну весёлый был человек… Но я пропустил подтекст мимо ушей, и сказанное наполнилось чуть большим смыслом. И только тогда я поверил, что и я, наверное, тоже немножечко писатель: тошно мне в стаде.
А теперь о моих листочках…
Лет десять назад я разучился писать рукой. Долбить по кнопкам оказалось не в пример удобней. А сюда занесло — снова взялся за карандаш и осознал, какое же компьютер зло. Вырубят однажды свет — как теперь вот, по всей планете — и накроются твои сумасшедшие записки вместе с писи-бандурой, как и вовсе их не было…
