Дуглас Кеннеди - Особые отношения
Тут — как и на промежуточном слушании — она выложила, еще и приукрасив, весь список моих прегрешений, все, что у них было против меня. То, как я говорила в родильном отделении, что меня не волнует, умрет ли Джек. Мое странное и эксцентричное поведение во время пребывания в больнице Мэттингли. Моя угроза убить сына. Инцидент со снотворными таблетками. Госпитализация в психушку. Поразительная и похвальная стойкость моего супруга…
На этих словах тишина в зале суда была нарушена резким звуком — кто-то шумно, рассерженно выдохнул. Сэнди. Люсинда Ффорде остановилась на полуслове и вытянула шею, чтобы увидеть, кто виновник. Головами завертели также Мейв и Найджел Клэпп, а судья Трейнор посмотрел поверх своих бифокальных очков и спросил:
— Кто-то что-то сказал?
Сэнди опустила голову под строгими, осуждающими взглядами.
— Следите, чтобы больше подобного не было, — твердо произнес судья, давая понять, что в следующий раз церемониться не станет. Затем он попросил Люсинду Ффорде продолжать.
Начав с того самого места, на котором остановилась, она расписала благородство и порядочность Тони и то, как он помогал мне даже тогда, когда я пригрозила, что убью ребенка, и как, теряя надежду, он обратился за поддержкой к старому другу, Диане Декстер, которая предложила ему приют, где он мог отдохнуть от помешанной…
И так далее. И тому подобное. Должна признать: она говорила живо, она говорила сжато, она говорила жестко. В результате у слушателей не оставалось сомнения в том, что я превратилась в безумную детоубийцу, что, как ни ужасно разлучать ребенка с матерью, это необходимо, ибо в сложившейся ситуации иного выхода нет. Вернуть сейчас мальчика такой матери, доказывала она, означало бы вновь подвергнуть его серьезной опасности — такого суд, безусловно, не может допустить. Особенно если учесть, как счастлив ребенок с отцом и мисс Декстер.
Почти все их доводы я уже слышала раньше. Но от этого было не менее больно. Как всякий хороший барристер, Люсинда Ффорде была наделена настоящим даром убеждения. Говоря четко, точно и убедительно, она представила меня ничтожеством, злобной истеричкой, до такой степени не соображающей, что делает, что она и впрямь способна убить свое дитя.
Наступила очередь Мейв представить суду дело с нашей точки зрения — и она сделала это впечатляюще, ярко, логично и компактно. Краткость, по ее словам, была одной из добродетелей, особенно высоко ценимых судьей Трейнором. Мейв начала с того, что кратко обрисовала мое журналистское прошлое, длительную работу в качестве иностранного корреспондента «Бостон пост», подчеркнув, что я блестяще справлялась с выполнением профессиональных обязанностей, да и просто с жизнью в столь опасном регионе, каким является Ближний Восток. Затем, буквально тремя фразами, она описала мой бурный роман с Тони, неожиданную беременность в тридцатисемилетнем возрасте, сложнейшую ситуацию «сейчас или никогда» и нелегкий выбор, который приходится делать женщине под сорок, решая вопрос о материнстве, предложение Тони ехать с ним в Лондон и далее — кошмар, в который превратилась моя беременность.
Она поведала о том, как мне становилось все хуже, лаконично, сухо, без надрыва и мелодраматичной жалости к моему плачевному состоянию. Рассказчицей Мейв была первоклассной, так что Трейнор был явно захвачен ее рассказом, а она не мешкая перешла к заключительной части своего первого выступления:
— Хотя миссис Гудчайлд не отрицает того, что, находясь в состоянии постнатальной депрессии, однажды высказалась о своем безучастном отношении к тому, выживет ли ребенок, а однажды на словах угрожала ему, однако на деле она никогда не приводила угрозу в исполнение и вообще ни разу не причинила ему ни малейшего вреда. Она признает и то, что, страдая от хронического недостатка сна и послеродовой депрессии, по недосмотру покормила ребенка, приняв снотворное, — несчастный случай, по поводу которого она до сих пор испытывает угрызения совести.
Но этими тремя эпизодами и ограничивается список тех «преступлений и проступков», в которых обвиняет моего клиента истец. И на основании этих трех эпизодов истец, манипулируя фактами, сумел добиться экстренного первичного слушания ex parte против миссис Гудчайлд. Замечу, кстати, что слушание — какое совпадение — происходило в тот день, когда моя клиентка отсутствовала, поскольку вынуждена была выехать из страны на похороны члена семьи. Истец и в дальнейшем продолжает эксплуатировать все те же три эпизода, добиваясь победы на промежуточном слушании, когда было принято решение о проживании ребенка с отцом, а миссис Гудчайлд, по сути дела, осуждена как неспособная выполнять материнские обязанности. В результате ее, если не считать жалкого часа в неделю, на целых полгода лишили возможности видеть младенца-сына. Я заявляю, что истец действовал против своей жены безжалостно и беспринципно, с ничем не оправданной жестокостью — и все это в угоду собственной выгоде.
Мейв села. После минутной паузы поднялась Люсинда Ффорде и вызвала первого свидетеля: мистера Томаса Хьюза.
— Он вошел — как всегда, в элегантном костюме, как всегда, высокомерный, как и подобает типичному специалисту с Харли-стрит. Он подошел к свидетельской трибуне, принес присягу, затем несколько фамильярно кивнул судье, словно старому знакомому. В это мгновение я заметила, что на них одинаковые университетские галстуки.
— Мистер Хьюз, вы считаетесь одним из ведущих специалистов в стране в области акушерства, не так ли? — начала Люсинда Ффорде, а затем напомнила суду, что показания данного свидетеля были представлены ранее. Но, исключительно для того, чтобы уточнить ряд деталей, она хочет задать вопрос: считает ли свидетель, что поведение миссис Гудчайлд в больнице Мэттингли, где он ее наблюдал, было явно ненормальным?
Он сообщил, явно получая от этого некоторое удовольствие, что за все годы его работы консультантом ему трудно припомнить других таких же агрессивных и странных пациенток, как я. Затем стал описывать, как вскоре после рождения ребенка сестры в отделении сообщали ему о моем опасно «капризном и изменчивом настроении».
— Приступы неконтролируемого плача, — говорил он, — за которыми следовали припадки раздражительности и гнева, при полном отсутствии интереса к состоянию ребенка, который в это время находился в отделении интенсивной терапии педиатрического отделения.
— В ваших показаниях, — вновь обратилась к нему Люсинда Ффорде, — вы подчеркиваете последнее утверждение и указываете, что, со слов одной из сестер, миссис Гудчайлд сказала буквально следующее (я цитирую): «Он умирает — а меня это не волнует. Можешь ты это понять? Меня это не волнует».
