Джоанн Харрис - Персики для месье кюре
Захра остановилась возле бывшей chocolaterie. Игроки в петанк теперь уже внимательно следили за нами — несколько пожилых мужчин под водительством Луи Ашрона.
— Пари держу, под этим своим балахоном она очень даже горячая штучка! — сказал он, одобрительно поглядывая на Соню. — Я бы не прочь посмотреть, что у нее под этими одежками.
Ему и в голову не пришло говорить потише; с точки зрения Луи Ашрона, все, кто носит никаб, сразу становятся абсолютно глухими и слепыми.
— А я держу пари, что у этого типа пенис меньше моего мизинчика, — ловко парировала Оми, страшно напомнив мне Арманду.
— Оми, ступай домой, — сказала Захра. — Это не имеет к тебе никакого отношения.
Оми захихикала.
— Как это не имеет ко мне отношения? Словно я не знаю, что вы там прячете мою маленькую Дуа!
— Откуда ты это узнала? — спросила Захра.
Оми усмехнулась.
— Мне наш кот сказал.
Захра раздраженно тряхнула головой. Ей вовсе не хотелось устраивать на пороге дома дискуссию: мы и так уже привлекли к себе слишком много внимания.
— Ладно, Оми, ты тоже можешь войти, — сказала Захра, — только никому ничего не рассказывай.
* * *Захра постучалась. Дверь открыла Дуа, и я даже не сразу ее узнала. Я ведь видела девочку только в черном долгополом платье, таком же, как у матери, и волосы она всегда прятала под хиджаб, плотно обхватывавший голову и шею. Но сейчас на Дуа была розовая камиза, джинсы и кроссовки; волосы она заплела в длинную косу. Мне казалось, что ей лет десять-одиннадцать, не больше, но, как следует ее разглядев, я поняла, что она несколько старше и ей лет тринадцать-четыр-надцать.
Следом за Дуа мы вошли в отремонтированную chocolaterie. Теперь мой бывший магазин выглядел почти так же, как в тот день, когда мы с Анук впервые открыли его двери для покупателей. Каменный пол, правда, был голым, если не считать маленького коврика и нескольких подушек, разложенных вокруг низенького столика; повсюду стоял сильный запах краски и ладана.
— Мой маленький персик! — воскликнула Оми. — Ты, значит, путешествовала вниз по реке?
Дуа кивнула.
— Мы встретили папу Розетт, и он помог нам починить мотор. — Она улыбнулась мне застенчивой улыбкой. — Ее папа такой клевый! Пилу все время только о нем и говорит.
— Твоя мама дома? — спросила я.
Да, она была дома; на ней тоже были джинсы и красная камиза, но покрывала с лица она, в отличие от Дуа, так и не сняла. Даже у себя дома Инес Беншарки продолжала скрывать лицо и прятать волосы под черный платок! Это, по-моему, выглядело даже как-то немного непристойно, словно некое извращение, и в этом, безусловно, чувствовалось нечто враждебное. Красивые глаза Инес, как и в прошлый раз, словно подчеркивала тонкая полоска цветной материи, пришитая по краю никаба, но смотрели эти глаза безучастно, почти равнодушно.
— Я рада, что вы в безопасности, — сказала я. — А то люди уже начали беспокоиться.
Инес пожала плечами.
— Весьма в этом сомневаюсь. Я здесь далеко не самая популярная личность. — И она повернулась к Захре, которая, как и Соня, сняла с себя никаб, едва переступив порог дома. — Я просила тебя привести Вианн Роше, — строго сказала она. — Зачем же ты привела сюда целую комиссию, причем состоящую из дур?
Оми засмеялась.
— Как всегда! Ну до чего ты гостеприимна, Инес! А скажи, чего ты здесь прячешься, зная, что твой братец всюду тебя ищет?
— И сейчас ищет? — Голос Инес звучал сухо.
— Да, и сейчас. Если б ты думала хоть о ком-то еще, кроме себя самой…
— Прекрати, Оми! — сказала Захра. — Ты же понятия ни о чем не имеешь! — Она повернулась к Инес. — Я говорила со священником. Тебе придется рассказать им свою историю.
— Вы имеете в виду Рейно? — удивилась я. — Он что, здесь?
Но куда больше меня удивила Соня — с такой странной настойчивостью она смотрела на Инес. Я впервые видела ее без покрывала, и меня поразило ее сходство с Алисой. У обеих были довольно мелкие, изящные черты лица, огромные выразительные глаза, золотистый «гвоздик» в ноздре, но если Алиса была девочкой живой и яркой, то Соня казалась бледноватой, даже бесцветной. Под глазами у нее пролегли темные круги, а вокруг рта — горестные складки.
— Почему ты убежала? — спросила она у Инес. — Если ты собиралась через день взять и вернуться, то зачем было вообще убегать?
Инес пожала плечами.
— Ты ничего не понимаешь.
— А предполагалось, что я пойму? — спросила Соня. — У нас с Каримом все шло прекрасно, пока не появилась ты. Ты все испортила. Если бы ты оставила нас в покое, у нас с ним, возможно, еще был бы шанс…
Инес разразилась хрипловатым смехом.
— Ах вот как ты думаешь? Значит, у вас еще, возможно, был бы шанс?
Соня медленно покачала головой.
— Я думаю, что ты очень злая и очень плохая женщина, — сказала она. — И ты никогда его не отпустишь. Ты приворожила его с помощью каких-то чар, чтобы он больше никому не мог принадлежать. Ты притворяешься такой скромной, такой чистой, но все знают, какая ты на самом деле. И если ты думаешь, что у нас еще хоть кто-то верит, что ты его сестра…
У нее перехватило дыхание, и она умолкла, дрожа всем телом и став еще бледнее.
Инес указала на подушки, лежавшие на полу.
— Сядь, — сухо велела она Соне. — Твои драматические переживания могут плохо сказаться на ребенке.
Соня молча повиновалась. Глаза ее горели и были абсолютно сухими. Сейчас она выглядела удивительно юной — даже моложе, чем Алиса, — и было трудно поверить, что эта девочка беременна.
А Инес повернулась к нам и заговорила — странным, каким-то жестким и ломким голосом. Но в цветах ее ауры, скрытых покрывалом, я не заметила никаких признаков нервного напряжения или печали. Скорее чувствовалось презрение. Держалась она совершенно спокойно; такая безмятежность, подумала я, может быть свойственна женщине, оставившей всякую надежду на спасение.
— Итак, все думают, что я им лгала. Что я не та, за кого себя выдавала. Что я шлюха Карима, а Дуа — его дочь.
Ей никто не ответил. И она продолжала:
— Ну что ж, кое-что из этого можно счесть полуправдой. Но могу вас заверить: я никогда не была ничьей шлюхой.
— Я это знала! — тут же вставила Оми. — Ты ведь его жена, не так ли?
Инес покачала головой.
— Нет. Не жена.
— Я тебе не верю! — сказала Соня. — Иначе зачем ему по ночам ходить к тебе? Зачем выскальзывать из дома, как только он убедится, что я сплю? Почему он ни о ком, кроме тебя, не думает? Почему он точно с цепи сорвался, как только узнал, что ты сбежала?
