Джоанн Харрис - Персики для месье кюре
— Как вчера все прошло?
Она горестно покачала головой.
— Они со мной не разговаривают. Они считают, что я опозорила семью.
— Ничего, они еще просто не пришли в себя, — тихо сказала я. — А как Карим?
Она дернула плечиком.
— С Каримом у меня все кончено.
— Ну, это уже кое-что, — одобрила я.
— Но он не оставляет попыток увидеться со мной наедине. Хотя я ему прямо сказала, что больше этого не хочу.
— А как твоя сестра?
— Так себе. — Алиса пожала плечами. — По-моему, ее все время тошнит — ну, из-за беременности. Она теперь со мной почти не разговаривает, но я-то вижу, как ужасно она устала.
Я посмотрела на Соню; та стояла в одиночестве, глядя на реку, и в ее позе было что-то невероятно тоскливое. Я подошла к ней и заметила, что на глазах у нее слезы.
— Что с вами? — спросила я.
Она, похоже, была удивлена. Одно из свойств никаба — способность создать иллюзию невидимости, помешать любым контактам с незнакомцами. Глаза Сони — обведенные сурьмой и очень красивые — нервно избегали моего взгляда.
— Вы ведь Вианн Роше, не так ли? — сказала она. — Алиса мне о вас рассказывала.
В ее ровном негромком голоске, доносившемся из-под покрывала, слышалось легкое осуждение.
Я улыбнулась.
— Рада с вами познакомиться, — сказала я. — Я надеюсь, вы с Алисой как-нибудь к нам зайдете?
И снова она удивленно на меня посмотрела. Да уж, Соня Беншарки наверняка не привыкла к подобным приглашениям от незнакомых людей. Ее цвета, прячась под покрывалом, словно кружились в какой-то нездоровой карусели. У этой девушки явно было тяжело на душе. Ее снедали печаль, страх и, возможно, невнятная вина…
Я заметила, что Карим внимательно следит за мной, стоя на палубе судна. Судя по всему, увидев нас вместе, он почувствовал себя не в своей тарелке. Соня тоже это заметила и сразу отошла на пару шагов. Но я последовала за ней.
— Пожалуйста, оставьте меня! — еле слышно воскликнула она. — Мне нельзя с вами разговаривать.
— Но почему?
— Простите… Но, прошу вас, оставьте меня в покое.
И я оставила ее в покое. Вокруг было слишком много людей, так что не стоило пытаться нарушить эту ее скованность. Захра, подойдя ко мне, тихонько сказала:
— Она просто очень застенчивая. Хотя на самом деле она очень милая девочка.
Как и Алиса, подумала я. По крайней мере, как та Алиса, какой она была до появления в ее жизни Карима Беншарки. И я снова посмотрела на Карима; теперь он стоял на причале и разговаривал с Ру. Господи, подумала я, как этот человек сумел обрести такое невероятное влияние в общине Маро? Да, он, безусловно, очень хорош собой. Да, он, безусловно, очень обаятелен. Да, он, если верить рассказам Каро Клермон, немало сделал, чтобы «втащить общину Маро в двадцать первый век». Благодаря его влиянию Саид даже мечеть попытался сделать более прогрессивной, а помощь Карима в усовершенствовании спортзала превратила это место в настоящий молодежный клуб. Тем более странно, что его сестра всеми силами стремится сохранить традиционный облик мусульманской женщины — если, конечно, слухи, которые ходят об Инес, не окажутся правдивыми и под ее покрывалом не скрывается нечто куда более опасное, чем показная скромность.
Но то, что я видела тогда ночью — и снова уже этим утром, здесь, на причале, — предполагает, что и у Карима тоже есть темная сторона. Об этом свидетельствует и его отношение к Алисе, и его лишенная всякого уважения манера разговаривать со старым Маджуби, и то, как нагло он вел себя с Ру. Мне было совершенно ясно, что он способен на неверность, но теперь я начала думать, что он способен и на нечто большее. Агрессивность он уже продемонстрировал. Может, он способен и на насилие? Что, если Соня попросту его боится? А Инес и Дуа? Уж не сознательно ли они его избегают?
Захра по-прежнему наблюдала за мной, но ее взгляд показался мне несколько странным. Такими же глазами она смотрела на меня прошлой ночью, когда мы случайно встретились на задворках спортзала. Действительно ли в той коробке были вещи старого Маджуби? А может, она несла вещи Инес?
Я посмотрела на минарет, высившийся в конце бульвара. Изящный, белый, как кость, элегантный, увенчанный серебряным полумесяцем. А на противоположном берегу реки — приземистая колокольня Сен-Жером, простенькая, крепенькая, ничем не украшенная. Две башни — одна напротив другой — стояли сейчас на двух берегах Танн, точно фигурки на шахматной доске…
— Вы ведь знаете, где Инес, правда? — спросила я, поворачиваясь к Захре.
Она кивнула.
— Я виделась с ней вчера ночью. И рассказала ей о вашем друге Рейно и обо всем, что здесь происходило. А потом я поговорила с Соней. — Она быстро глянула на Соню и что-то сказала ей по-арабски.
— И что сказала Инес? Она видела Рейно?
— Нет, она его не видела, — покачала головой Захра, — зато я знаю, где он. Простите меня, Вианн. Я это знала почти с самого начала…
Я так и уставилась на нее.
— Но… почему же?
Она пожала плечами.
— Мне казалось, что так я защищаю Инес.
— А теперь?
Она посмотрела на меня и вдруг улыбнулась:
— А теперь Инес сама хочет с вами поговорить.
Глава пятая
Суббота, 28 августа, 10 утра
Десять часов. Конец мессы. Даже здесь, внутри моего «кита», меня продолжает преследовать призрак отца Анри. Конечно, мои колокола я узнаю где угодно! И никогда ни с чем не спутаю их голоса! Через минуту отец Анри уже будет сидеть в моей исповедальне, выслушивая тайные признания моих прихожан, раздавая им в наказание за грехи «Aves», в очередной раз заняв мое место…
Стук по решетке. Это снова Майя. Точнее, Майя и Розетт. Две пары маленьких сапожек — одни с принцессами из диснеевских мультфильмов, другие лимонно-желтые. С ними какой-то кот, похоже редкостный обжора, которого Майя крепко прижимала к себе. Время от времени зверь издавал похоронные вопли, и я спросил:
— Значит, ты все-таки нашла своего кота?
Майя одарила меня сияющей, совершенно счастливой улыбкой.
— Да, он нашелся вчера вечером. И я отнесла его джиддо.
— Замечательно. — Если честно, я едва держался на ногах, так сильно кружилась голова. И горло очень болело, так что говорил я еле слышно. — Интересно, чего ты потребуешь в следующий раз? Пони? Встречу с папой римским? Поющую шляпу?
— Вот глупости! Шляпы не поют!
Я попытался взять себя в руки. Должно быть, у меня довольно высокая температура, и с этим связано мое странное, легкомысленное, почти непреодолимое желание рассмеяться, а ведь я отнюдь не тот человек — и тебе это прекрасно известно, отец мой, — которому свойственно много смеяться. Я вспомнил Карима Беншарки и его угрозы и постарался сосредоточиться и быть серьезным.
