Альфред Дёблин - Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу
Мужчины были с ней счастливы. Но скоро к ним приходило прозрение: Сильвейн никого не любила.
Для Элис наступило ясное, спокойное время. Сюзанна часто сопровождала Сильвейн, она была у нее чем-то вроде квартирмейстера и гофмаршала.
Все разговоры Сюзанны вертелись теперь вокруг денег. Она отказалась от своей должности на адской кухне. Перешла на содержание подруги Сильвейн. Элис-Сильвейн брала деньги со своего банковского счета, который таял не по дням, а по часам. Но Элис ничего не подсчитывала. Она не разрешала Сюзанне заглянуть в свой счет и не заглядывала в него сама. Жила так, словно обладает совершенно неограниченными возможностями.
И вот наступил второй период. Подобно цветущему дугу, Сильвейн стала доступна многим, пчелы вкушали ее сладость, она дарила им блаженство. Однако теперь это захватило и ее, у нее появилась нетерпеливость, нервозность, она жаждала удовольствий, новых встреч, мужчин, наслаждения.
Мне что-то не по себе. Я не могу остановиться.
Элис чувствовала себя пьяницей, который никак не может утолить жажду. Она жаловалась Сюзанне:
— Я сама себе не нравлюсь. Я иссушаю себя, довожу до изнеможения. Со мной творится неладное.
Сюзанна смеялась над подругой: человеку необходимы перемены, периоды спокойной жизни и периоды рассеянной.
Сильвейн запудривала черные круги под глазами и послушно глотала укрепляющие средства, которые давала ей Сюзанна.
Разве я и впрямь свободна, Сюзанна? Разве человек, снедаемый лихорадкой, бывает свободен?
Сюзанна, врач Элис, хитрый врач, хохотала и успокаивала приятельницу. Она чувствовала: Сильвейн-Элис боится, что чары рассеются и на смену им придут пустота и страх.
Однажды, лежа в объятиях какого-то мужчины, Сильвейн подумала:
«Я умираю. Пусть кто-нибудь прикончит меня».
В погоне за гибелью
Перед ней было море и звонки колокольчика ярмарочного зазывалы. Он приглашал подойти ближе.
Элис лежала на краю пропасти и пристально глядела в глубину. Кто я — Элис, Сильвейн? С меня спадает одна маска за другой, лорд Креншоу, наверное, переживал то же.
Трясина. Я увязла в трясине. Когда я задохнусь?! Сколько времени надо человеку, чтобы отдать богу душу? Как хорошо было бы, если бы каждый мог по своей воле перестать дышать. Тогда не пришлось бы ждать смерти.
В погоне за гибелью.
Элис подстегивала себя, подстегивала то, что в разговорах с неизменно веселой, ироничной Сюзанной она называла своим «бренным телом»; она высматривала человека, который умертвит, зароет это бренное тело.
Сюзанна понимала, что богатая англичанка накануне разорения, и приготовилась нанести ей удар. Воспользовавшись безучастностью и безразличием Элис, она попросила у нее «взаймы» крупную сумму для создания института красоты. Если бы Элис предложили отдать все ее деньги, она согласилась бы и на это. Она была на краю пропасти и мечтала, чтобы кто-нибудь столкнул ее.
После этого Сюзанна… исчезла.
Нашелся молодой незаурядный циничный банкир, большой любитель женского пола, который взял на себя заботу о Сильвейн. Из Парижа они переехали в Канн.
Банкир был сильнее Элис, ей пришлось приспосабливаться к нему. Через какое-то время в Канне он уступил свою любовницу приятелю. За деньги. Однажды он поздно вернулся домой, он сильно проигрался. Элис он не сказал ни слова, просто исчез на несколько дней. И тут вдруг появился усатый, малосимпатичный господин небольшого роста, поляк. Поболтав некоторое время с Элис, он дал понять, какого рода сделку заключил с ее другом. Элис сумела отбиться от поляка. Он пришел еще раз, разгневанный, и повторил свои атаки. Этот человек счел, что его обманули. Когда банкир снова появился на горизонте, выяснилось, что он в высшей степени доволен Сильвейн. Неудача поляка позабавила его. Здорово он его одурачил.
Мягкий летний вечер, терраса гостиницы на берегу моря. Потягивая вино, постояльцы обличали пороки общества. Банкир сказал:
— Человек способен на все. Мы живем в такое время, когда законы не соблюдаются. Почему? Наука открыла, что именно придает этим soi-disant[25] законам незыблемость. Слово, которое возвестил человек, обладающий властью, вызвало эти законы к жизни и придало им силу. Все это расхожее средство для устрашения тех, кто дает себя устрашить.
Элис-Сильвейн:
— Раймонд, но ведь уже сам факт, что таинственные чары разгаданы, свидетельствует о прогрессе.
Банкир:
— Речь идет о методах порабощения.
Элис:
— А как обстоит дело с деньгами, Раймонд? Одни работают, другие купаются в деньгах.
Польщенный банкир:
— Это уже из другой оперы. Все сразу делать нельзя. Люди, которые думают и распоряжаются, не могут в то же время тяжело работать. А тот, кто тяжело работает, не может думать и распоряжаться. Возьмем, к примеру, поезд и паровоз. Уголь превращает воду в пар. Поезд, таким образом, получает возможность двигаться. Но куда? Надо уложить рельсы, сделать стрелки, обучить стрелочников. И кто-нибудь должен сказать, куда отправить поезд.
— Господин банкир, — умоляющим голосом вставил секретарь банкира, долговязый бледный молодой человек. — С каких это пор вы столь серьезно говорите вздор?
Сильвейн:
— А вы какого мнения на этот счет, Ипполит?
Ипполит:
— Я того же мнения, что и господин банкир, но, как видно, сегодня он не хочет его высказать.
Банкир:
— Почему я всегда должен придерживаться одного мнения? В сущности, я и сам не знаю, какого я мнения. Я пытаюсь говорить иногда одно, иногда другое.
Сильвейн:
— А как обстоит дело с деньгами? Хорошо ли не иметь денег? Не стоит ли попробовать не иметь денег?
— Я еще ни разу не встречал женщину, столь скептически настроенную. Итак, если у человека нет денег, он должен знать, почему не хочет иметь деньги. Почему ты или кто-либо другой не хочет иметь деньги? Ведь ясно, большинство людей и так не имеют денег. Одним словом, что хорошего дает им скудость средств, недостаток в деньгах. — Банкир ждал ответа Сильвейн. Но поскольку его не последовало, он продолжал: — Две черты характеризуют маленького человека: страх и воображение. И то и другое взаимосвязано: страх развивает воображение. Страх и игра воображения мешают маленькому человеку жить полнокровной жизнью, настолько парализуют волю, что он попадает в лапы других, тех, кто использует его в своих целях. Каждый человек, стоящий у штурвала, знает, как покорен маленький человек. Во мгновение ока он теряет почву под ногами, начинает грезить, строить воздушные замки. Страх возник еще тогда, когда человек не вышел из животного состояния; сейчас страх излишен, но люди все еще не могут отрешиться ни от него, ни от своих фантазий. Умные используют это. Маленький человек при всех обстоятельствах витает в облаках, он легко отказывается от реальной жизни и от себя в придачу. Политики, промышленники, финансисты и жулики — только они одни преодолели животное начало, ибо предпочитают иметь дело с фактами. Ученых я не стал бы к ним причислять, так как считаю, что вне своей работы они тоже всего лишь маленькие люди.
Сильвейн:
— А как твои политики и жулики используют присущее им чувство реальности?
Раймонд:
— Взгляни на свою жизнь. Как ты живешь? Разумно. Кстати, и мы обладаем известной долей фантазии, но не чрезмерно опасной. И мы умеем пользоваться ею при умозрительных рассуждениях, иными словами, поставить на службу разуму, дабы распространить свою власть над людьми. Мы наслаждаемся и распоряжаемся. Как-то раз один священник, которого не устраивали мои взгляды и который старался устрашить меня, восхваляя своего Бога, заявил: у моего Бога совпадает процесс мышления и реальность, то есть мыслительный процесс сразу реализуется; бог столь могуществен, что мысли его непосредственно обращаются в дела. Разумеется, мы не богоподобны, но все же приближаемся на свой лад к этому идеалу.
Ипполит:
— Сегодня, патрон, вы весьма сильны в теориях; посему не сообщите ли нам, как соотносится демократия с вашими представлениями? Демократия и ваша богоподобная практика?
— Реальная жизнь, дорогой друг, не меняется от разных форм правления. Разум остается разумом, а химеры — химерами. Для демократии требуется широкая пропаганда и интеллигентные, хорошо оплачиваемые люди, такие, как вы. При демократии людям следует давать особенно много иллюзий, ведь фактически им нельзя нечего предложить, наоборот, от них многое отбирают или, соответственно, утаивают. Люди, однако, как правило, благодарны за малейшую отпущенную властями подачку. — Банкир сопровождал свою речь громким смехом и, обращаясь к поэтически настроенному секретарю, прибавил: — Именно потому при демократии художники обретают свое истинное место. Здесь всегда ощущается необходимость в исканиях, в пламенных идеях, ибо они составляют, так сказать, повседневные предметы потребления. Необходимо, конечно, позаботиться о том, чтобы ни одна отдельно взятая идея не взяла верх. Каждый должен сохранить право выбора. Каждый может выискать себе ту идею, которая ему нравится, но на этом все кончается. — Прервав свою речь, банкир громко захохотал. — Это значит, он может сам выбрать то, чем желает упиться допьяна.
