Музей суицида - Дорфман Ариэль
– Как и вас.
– Как и меня. Может, когда мы подружились, то опознали друг друга, как-то почувствовали, что оба переживем все, что бы нам ни устроили фашисты, что мы друг друга поддержим. И в то утро я ему сказал: «Можешь на меня рассчитывать», обещал стать свидетелем на его свадьбе, когда бы он ни был к ней готов. Он расчувствовался, обнял меня: «Спасибо, Матиас, я знал, что ты меня не подведешь».
– Матиас?
– Мы называли друг друга вымышленными именами, кличками.
Значит, Матиас – это был он. Тот телохранитель, который велел Кихону сжечь документы и записную книжку. Оба мои противоречащие друг другу свидетели мимолетно встретились на Патио инвиерно перед пылающим костром: проконтактировали, а потом каждый ушел своим путем к своей судьбе.
И эту судьбу Адриан сейчас собрался мне поведать.
– «Можешь на меня рассчитывать, – сказал я Хуану Оссесу. – Так что давай поторопимся, поубиваем этих фашистов, чтобы ты смог жениться». Потом я оделся: легкая одежда, как нас инструктировали, на случай чрезвычайной ситуации, чтобы было легко надеть и снять, и мы поспешили к президентскому дворцу.
Тут он извинился. Если я рассчитывал на подробное описание боя, то буду разочарован. Он не имеет ни малейшего желания делать из себя героя.
– Так что позволь я начну с конца, когда Доктор говорит нам, что готов сдаться, и велит встать друг за другом и выходить. Тут случилась толкотня и неразбериха: кто-то пытался идти первым, кто-то – последним, а Альенде шел вверх по лестнице и прощался с каждым, благодарил лично, даже вспоминал имена супруг и детей, говорил что-то ободряющее: у вас впереди много лет и все в таком же духе. Я заметил, что несколько моих товарищей по группе воспользовались суматохой, чтобы незаметно уйти. Они не складывали оружие, а сжимали его еще решительнее и уходили наверх. Я сделал то же самое. Было неясно, собираются ли они сопротивляться в «Ла Монеде» или скрыться и продолжить борьбу из какого-то населенного пункта или из подполья, однако казалось разумным не оставлять хорошие автоматы, чтобы их конфисковали военные. Помнится, я подумал, что стоит избавиться от следов пороха на руках: если меня поймают всего в порохе и поту, то, скорее всего, убьют на месте, так что лучше умереть, сражаясь. И я вернулся в Зал независимости с оружием: у меня почти закончились патроны, а там на полу я вроде их видел. Я отчаянно спешил: было слышно, что по черной лестнице солдаты уже подходят к залу, там была лестница в южной части – и мне надо было помешать им напасть на Альенде со спины, не дав ему уйти из здания, если он собирался сделать именно это. И я нашел кое-какие боеприпасы и как раз набивал патроны в магазин, когда увидел, что кто-то вошел в зал. Он закрывает двери, но они открываются – приоткрываются – от хлопка. Он подходит к окну, выходящему на Моранде, стреляет из пистолета вниз и кричит Allende no se rinde, и тут, несмотря на дым и саднящие от слезоточивого газа глаза, я понимаю, что это президент: он кричит, что не будет сдаваться. Он словно подначивал их целиться в него, словно считал себя неуязвимым, но теперь, с уходом Тати и Изабель и самоубийством Оливареса, не зная, жива ли жена, он словно хотел, чтобы его прикончили… И так и случилось, они… но тут все непонятно: с улицы раздается пара выстрелов, и Альенде отбрасывает назад – он ранен, похоже, потому что отшатывается и, насколько я помню, у него на груди пятна, два пятна крови – по крайней мере, так это выглядело с того места, где я пригнулся. Он не свалился на пол, а отступил назад, шатаясь, словно пьяный или боксер, получивший сильный удар, так что это не выглядело так, будто он смертельно ранен. И, естественно, я начинаю ползти к нему, но тут позади ощущаю какое-то шевеление, тени, быстрые движения – появляются два солдата, наверное, те, которых я слышал поднимающимися по лестнице. И они сразу стреляют в Альенде, и его отбрасывает назад, на красный диван. У него все еще автомат в одной руке и пистолет в другой, и голова у него дергается… то есть все его тело подбрасывает вверх и вниз, спазматически. И я до конца жизни буду помнить эти вверх и вниз, это… Но нельзя было позволить этим военным… кажется, один был лейтенантом… добраться до президента, так что я развернулся и начал стрелять по ним из своего укрытия, но мои выстрелы прошли слишком высоко, хоть и в опасной близости, так что они снова скрылись на лестнице, стреляя в меня и мимо меня. Я перезаряжаюсь, поворачиваюсь посмотреть, нужна ли Чичо помощь, но тут входит туманная фигура, и я в дымке узнаю доктора Кихона: я много раз с ним пересекался, даже разговаривал с ним тем утром, когда мы устроили костер из документов и удостоверений. Кихон подходит к Альенде, щупает пульс, и я думаю: «Он врач, он позаботится о президенте, а моя обязанность сделать так, чтобы по той проклятой лестнице солдаты не поднялись», так что я ухожу. Самого Альенде мне не видно, над ним склоняется Кихон, заслоняя его, а я крадусь к лестнице, непрерывно стреляя, но на мои выстрелы не отвечают. И я решаю заблокировать черную лестницу, не дать никому добраться до Зала независимости с той стороны, но тут мое везение заканчивается – или, наоборот, начинается, потому что на одной из ступенек оказывается кровь, или масло, или вода. Я поскальзываюсь, качусь вниз, пытаюсь встать, но в щиколотке боль… И тут я слышу, как приближаются солдаты, а я по лестнице подниматься не смогу и деваться некуда, так что я просто… распластываюсь, наверное. Притворяюсь мертвым.
– Рефлекторная неподвижность.
– Да, ее еще называют тонической неподвижностью или танатозом. В детстве я обожал все живое, изучал все создания – и был заворожен тем, как нечто столь живое способно притвориться мертвым. А когда я начал изучать медицину, то познакомился с неврологией, которая лежит в основе этой стратегии. Животные и насекомые, птицы и акулы, другие рыбы, даже змеи прибегают к этому в моменты крайней уязвимости. Эволюция приучила хищников есть только живых существ, которые не тронуты разложением. Это разумно: свежее мясо лучше переваривается. И, заставляя свое тело не реагировать на внешние стимулы, ты убеждаешь желающего тебя сожрать врага, чтобы он тебя не тронул. Это автоматически активируется страхом: ты вводишь себя в кому, когда ты спишь, но остаешься в сознании, конечности парализованы, ни единый мускул не работает. Я ощущал, как солдат нависает надо мной, знал, что он тычет в мой торс, а потом в ноги… наверное, дулом своей винтовки, а может – ножом, но это ощущалось как слабое покалывание, как при анестезии. Я был покрыт кровью, толстым слоем пыли и обломков. Я не знаю, никогда не смогу узнать, впал ли в эту кататонию из-за непроизвольной реакции на опасность или же сознательно выбрал эту тактику, просто надеясь, что этот солдат – или кто там был – не захочет тратить пулю, что он решит не проверять, дышит ли вот этот. «Черт, если он жив, я пропущу все интересное, придется вызывать скорую… Ну его, поищу добычу покрупнее». Они все рвались захватить Альенде или убить его. Этим утром их оболванили, внушили, что врагов Чили надо истреблять, как крыс или тараканов, а Альенде – это главный приз. А потом тот солдат ушел, а я так и оставался… не знаю, как долго. Но когда я осторожно поднял голову, кругом было темно, но откуда-то… из здания? с улицы?.. донесся крик: «Его убили, он погиб!» Президент мертв, так что мне незачем здесь оставаться, раз уж я стал свидетелем его убийства, потому что это было убийство: сначала те выстрелы в окно с Моранде, а потом огонь солдат, поднявшихся по черной лестнице. Надо срочно бежать – но как? И тут я вспомнил, что Хайме Барриос, президент Центрального банка, обнаружил подземный ход в «Ла Монеду» из соседнего здания, в котором находился его офис – и этим путем я смог сбежать. Хромая, я добрался до дома, а там Абель убедил меня, что надо искать политическое убежище. А остальное вы знаете.
– Пара вопросов. Вы сказали, что Альенде стрелял в окно из пистолета, а потом – что у него в руках был автомат. Тот, который ему подарил Фидель?
