Белобров-Попов - Русские дети (сборник)
Бегемот Джонни страдальчески смотрел своими лягушачьими мигалками, иногда распахивая розовую пасть, в которую, вместе с булками, бубликами и конфетами, нередко летели горящие окурки, авторучки, спички, железки и даже обломки кирпичей. Бедный подслеповатый зверь не различал спрятанного за булкой подлога, разевал ненасытную пасть — и ещё какая-нибудь дрянь ложилась на дно его железного желудка, который в конце концов начал переваривать и камни.
Но, как объяснил нам Валико, от такой сухой пищи не обошлось без геморроя: у бегемота из разрисованной задницы вылезала красная кишка и уныло волочилась по земле, а бегемот то ошалело крутил хвостиком, пытаясь избавиться от этой пытки, то косолапо наступал на кишку, надеясь, очевидно, оторвать её.
Летом воды в бассейне (как и во всём городе) часто не бывало, и Джонни приходилось часами лежать под палящим солнцем, наглотавшись камней и придавив злосчастную кишку. О чём он думал, бедный?.. О ветеринаре, о людской глупости и жестокости? О голоде? О прохладных водах Нила?..
Смотритель Валико отлучался за пивом, а мы тащились дальше. Вот загон слона, куда один дурак ночью, после выпускного вечера, затащил любимую девушку и чуть не загремел под карающий хобот. А дальше топчется тупарь-эму. У этой глупой птицы мозг меньше, чем её глаз. Жрёт фольгу и целлофан от сигарет, не брезгует и спичками.
— Почему он всё это ест? — спрашиваем мы у Валико.
— Ва, голодный, что делать будет? — отвечает смотритель, откупоривая бутылку длинным панцирным ногтем мизинца, которым он не только постоянно ковырял в носу, но и открывал бутылки, резал помидоры и сыр, щекотал волков и циррозного тигра, открывал замки клеток и электробудок, чесал оленей, ковырялся в зубах и ловко сыпал соль на огурцы и помидоры. — Вот вы, когда голодные домой приходите, что делаете?
— Меня бабушка кормит!
— Я сам из буфета беру!
— А мне домработница обед греет.
— Правильно. А у него бабушка умерла, домработницы нету. И буфета тоже. Вот потому он голодный.
— А почему ему не дают кушать? — не понимали мы. — Почему он голодный?
Смотритель Валико многозначительно поднимал указательный палец к небу:
— А вот потому этот эму такой голодный, что наш директор такой сытый! Видели нашего директора?.. Жирный, как свинья. А вот кабан Дато — вон, налево от волков живёт — худой, как человек. Это дело?.. Этот сволочь, наш директор, всё сам один жрёт, чтоб он подавился! — допивал он пиво, дёргая небритым кадыком и швыряя бутылку в кусты. — Прошлый раз чучело крокодила из музея украл и продал! Хороший был крокодил — на нём закусывать было удобно и в карты играть. Нет, продал, сволочь, какому-то цеховику!.. Ну, ничего, я такое сделаю! — грозил Валико то ли Богу, то ли директору. — Всех кроликов съем! Они вкусные, ес ли их как чахохбили[17] приготовить!
Почему фазанов становится всё меньше, мы уже и сами понимали — от фазаньего сациви[18] ещё никто не отказывался. Да и приплод у горных козлов весь был строго сосчитан и распределён наперёд: у директора скоро день рождения, как без шашлыка из козлёнка?.. У бухгалтера — сын вот-вот женится, большую свадьбу делают. Парторг юбилей справляет, местком просто хороший шашлык любит.
— Такой вариант, — скорбно усаживается Валико у клетки и вытаскивает чекушку.
Свинтив головку, вливает водку в горло и, закусив отщипнутым у оленя хлебом (кто-то сунул булку в решётку), вытаскивает «Приму». Трясёт спичками, закуривает. Не выпуская сигареты из зубов и пуская дым изо рта и носа (от чего олень чихает и кашляет), Валико начинает тщательно перематывать портянки. Он носит их под кедами и почему-то считает, что портянки намного практичнее носков тем, что их не надо стирать. Тут лучше отойти в сторонку… Погулять, посмотреть на циррозного тигра или старого печального льва, день и ночь лижущего свои лишаи. К нему в клетку иногда пускали смелую Водку, на которую он не обращал внимания, занятый своими грёзами о счастливом детстве во французском цирке, откуда он был комиссован в эту богадельню, где ни рыкнуть, ни рявкнуть, ни зареветь — лежи в грязи и соси лапу.
Иногда прибегали дети и звали:
— Дядя Валико, дядя Валико, идите быстрее, черепаха веточкой подавилась, кашляет!
Или:
— Оленёнок дерьмо ест, умрёт!
Или:
— У тапира изо рта что-то течёт!
А Валико мудро никогда никуда не спешил:
— Подавилась — ничего, проблюётся. Олень пусть жрёт что хочет, — это он так лечится. У тапира что течёт, то и обратно в рот зайдёт.
Или приковыливал старшина Коция с новостью о том, что белый медведь ревёт без перерыва, детей пугает — может, заболел?
— Заболел — выздоровеет, — резонно не торопился реагировать Валико (белого медведя он вообще недолюбливал после того, как тот умудрился когтем поддеть его за халат и привести в смертный ужас, который Валико всегда описывал одними и теми же словами: «Глаз злой, шерсть дыбой, мама мой!»).
Известия об отрыжке у дикобраза или о газели, не желавшей сходить со своего домика, оставляли его также предельно равнодушным:
— Слезет, когда жрать захочет, — куда денется?.. А дикобраза оставьте в покое — не наш зверь, лучше не беспокоить, сам разберётся.
Зато в жизни кроликов, кабанов, волков, оленей — «наших зверей» — он принимал живейшее участие: знал все нюансы, повадки и проблемы, каждый зверь был ему лично известен. Особый интерес у него был к диким кабанам: вот это батоно[19] Дато, у него сейчас чумка, не подходи, это калбатони Нуну, у неё течка, подальше от неё. А это их сын Бадур. На вопросы о пропавших поросятах он только разводил жилистые руки:
— Бог дал — Бог взял!
А на резонный интерес, где трупики, отвечал:
— Родители сожрали. Это же свиньи, что с них взять?.. Они кабанятину тоже очень любят!
Зимой смотритель Валико в основном сидел в музее и пил бесконечный чай из пол-литровой банки. Музей был по лон чучел. Валико знал историю каждого зверя:
— Вот этот медведь подавился кедой и умер. Жадный был, жрал всё, что попадало… А этому питону в рот бабочка залетела, дышать не мог, скончался. Там, видите, олень стоит — он ногу о решётку порезал и тоже умер. А там, в углу, гамадрил — красный жоп, видите?.. Он день и ночь онанизм делал — и подох. Много онанизм нельзя делать, а то плохо будет. Все, все умерли!
В музее было уютно, пахло мастикой и сеном (им в задней комнатке рабочий Арсен набивал чучела). Разные звери смотрели со всех сторон. И можно было делать что угодно, — Валико нам не мешал, у него своих дел было по горло: корм привезли, грабли пропали, директор уехал — директор приехал, кому-то стало дурно, кто-то хулиганит около кафе… Зверей накормить, клетки почистить, рыбам воду сменить, кобру помыть, принять роды у ламы — мало ли чего в зоопарке надо?.. Надо много, а Валико — один.
В зоопарке случались и страшные дела: как-то ночью какие-то заристы, замотав верёвкой морду лани (чтоб не кричала), вырезали у неё заднюю ногу. Лань истекла кровью. И Валико плакал у трупа, проклиная гада, сделавшего такую мерзость:
— Чтоб у твоей матери ногу так отрезало! Чтоб твой отец попал под слона! Чтоб тебя крокодил разорвал, сволочь!
В другой раз возник пожар в зоопарке. Валико спас волков, выпустив их из вольеры. Волки не убежали, а жались около Валико и скулили, как собаки, пока он перегонял зверей из клеток в клетки, матеря пожарников, которые всё не ехали.
А во время наводнения, когда вода поднялась на четыре метра и тюлени оказались выброшенными на мостовую, Валико лично вылавливал каждого оглушённого тюленёнка, а потом сам чуть не утонул, вытаскивая змей из террариума, залитого водой.
— У них рук-ног нету, плавать не могут!
Да, зимой и летом зоопарк был нашим прибежищем и укрытием, там всегда было полно разных людей и зверей, на которых никогда не мешает посмотреть.
Авто Варази
Когда мы стали постарше, то вместо школы часто захаживали к одному художнику — двери его мастерской были всегда открыты (в прямом смысле — не было ни замка, ни задвижки).
Этот тбилисский художник, Авто Варази, жил один, семьи у него не было. Последние годы он пил, ничего не рисовал, только изредка складывал предметы в странные кучки и накрывал их пустой рамой. Дома у него надо было быть осторожным — любой ботинок, тряпка или черепок мог оказаться заготовкой к такому объекту. Говорят, как-то поутру, пытаясь одеться, он вдруг увидел в складках валявшихся на стуле джинсов силуэт лошадиной головы. Он тут же схватил молоток и прибил джинсы к стулу, а сиденье потом выломал и повесил на стену. Объект «Лошадиная голова» взял много призов на выставках, и Авто очень гордился им, хотя в подпитии нередко пытался сорвать джинсы со стены и напялить их на себя, чтобы идти за очередной бутылкой.
