Белобров-Попов - Русские дети (сборник)
— А если три коровы и два ослика? — спрашивал самый маленький.
— Тоже.
— И цыплята? — уточнял непоседа.
— И цыплята, и котята, и поросята были у Бога на полном учёте!.. Всё!.. Бог любил наш город и хотел, чтобы в нём всего было поровну… — Михо в винном порыве погружался в детали: — Вон, видите, кошка сидит — Писо, Писо, Писуния?.. И даже последняя кошка стояла у Бога в ведомости!.. И если кто-то умирал — то в ту же секунду где-то в городе тут же рождался другой человек. И что самое главное — люди и звери говорили на одном языке!
Он пережидал удивлённые вздохи и почтительные предположения, какой же это был язык, и таинственно повторял:
— Общий язык! Все понимали друг друга, а значит, и любили!.. Но вот однажды, когда любовь стала очень уж сильной, посмотрели люди вокруг, видят: всё хорошо, всё спокойно, все дружно живут и трудятся. И решили тогда люди и до неба дойти, чтобы и там свой порядок навести…
— И с Богом познакомиться? — предполагал смышлёныш.
— И это тоже, конечно, — соглашался Михо-дзиа. — И вот начали они строить башню, чтобы до неба добраться… Посмотреть, какая там погода, как дела, всё ли в порядке, что и как там, с ангелами поздороваться, архангелу крыло по жать… Да… Вот… И так хорошо строили!.. Все вместе!.. Ослов и быков не надо было понукать — они сами носили грузы. Верблюды возили в бочках раствор. Кошки месили тесто для лаваша. А собаки сами резали овец и жарили шашлыки!.. И вот так хорошо они строили, что Бог увидел это сверху и испугался: вот, думает, люди сюда залезут и Меня на землю стащат или, чего доброго, вообще убьют — от них всего ожидать можно, Мои дети, по себе знаю… И Он, испугавшись, взял да и разбил общий язык на много-много разных язычков, чтобы люди перестали понимать друг друга…
— И что — язычки полетели? Как птицы?
— Вот именно — разлетелись по сторонам, не поймать. И что дальше?.. А то, что все по своим углам разбежались, всё растаскивать стали, стройматериалы разокрали, быков разворовали, овцы стали бродить без хозяев, пока их не перерезали волки. И начались с тех пор бесконечные войны, склоки и драки — что чьё, кто куда и кто откуда. А Бог сидит себе наверху в безопасности и рад — пока люди на земле грызутся, у Него там, на небе, всё спокойно!
— Хитрый Бог!
— Спрятался!
— В прятки играет!
— В казаки-разбойники!
— Да, и стало на земле всё совсем не поровну, — вставлял с вялой угрюмостью Вано (который после пятилетней отсидки мало верил в хорошее).
Дядя Михо молчал некоторое время, смотрел на него, а потом довольно жёстко отвечал, явно продолжая какой-то их старый, нам неведомый разговор:
— Может быть. Да, может быть, там всюду так. Но у нас во дворе всё будет по-прежнему, как было — поровну и по-братски… А кому не нравится — может идти, никто не держит. А будет так: если у тебя нет — я тебе дам, если у меня нет — ты мне дашь, если у него нет — мы ему дадим…
— А если у Писунии нет — ей тоже дадим? — спрашивал самый маленький, играя с кошкой.
— Обязательно, а как же — она же с нами живёт, мышей ловит, пользу приносит. Вот, дай ей этот кусочек!.. Так жили наши предки. Так и мы должны жить. Ты, Вано, сам хорошо знаешь: кто к нам с радостью придёт — того вином встретим, пусть радуется с нами, такой гость от Бога. А кто со злом явится — того мечом встретим: пусть уходит восвояси, откуда пришёл, — этот гость от чёрта!
— Лучше мы сами куда-нибудь убежим! — говорил вдруг несмышлёныш, на что Михо-дзиа внушительно качал головой:
— Нет, нам бежать некуда. За нами — Кавказ. А Кавказ — это хребет мира! — Он звонко шлёпал себя по шее. — Он не даст показать врагам спину. А если надо — то и укроет в пещерах, спрячет и спасёт. А что творится там, в сумасшедшем мире, — нас не касается. Тут, — он тыкал в землю, вызывая наш интерес к травинкам меж камней, на которые указывал его волосатый палец, — тут, в этом дворе, всё должно быть поровну, по-братски и по-человечески. За это выпьем!
И стаканы сдвигались в звенящий букет. И начинались долгие общие дворовые предания — о том, как в революцию меньшевик Коция прятал у себя соседа-большевика Гено, а потом всё происходило наоборот — когда пришли красные, большевик Гено прятал у себя семью убитого меньшевика Коции; как во время войны кормили и поили в подвале семью болнисских[16] немцев, пряча их от выселения в Сибирь; как старая ведьма Бабулия сняла джадо с Джемаловой дочки; как чей-то дядя вынес из огня чью-то бабку; как летом ночью в одну из квартир стали лезть воры и больная Амалия, сидя у окна, застучала крышкой от горшка, закричав громовым голосом: «Заряжаю ружьё, сейчас стрелять буду!» — чем повергла воров в бегство; как мой дед-врач полвека избавлял от болезней всех соседей с их родственниками и знакомыми, так что на Пасху и Новый год двор превращался в птичий базар от кур, поросят и баранов, доставленных благодарными больными. А когда доходило до рассказа о том, как в молодости на охоте Вано спас Михо от раненого вепря («Вот так уже кабан стоял, клыки как у слона были, я как пульнул из двух стволов, один жакан в голову попал, а другой прямо в сердце!..»), то даже нам, детям, было ясно, что сейчас пришло время выпить за хорошие воспоминания.
В зоопарке
Конечно, нехорошо кормить бегемота кирпичами, угощать голодного страуса фольгой от сигарет или швырять камешками в обезьян. Но что делать, если сам голоден, глуп и молод и от нечего делать, пропустив школу, бродишь с такими же лодырями по зоопарку (вход — 10 копеек, мороженое — 15, хачапури — 20). А «ходить на шатало» начали рано, с четвёртого-пятого класса.
— Пошли с химии, ну её…
— Лучше «нб», чем двойка…
— Химичка меня и так на урок не пускает…
— Погода отличная. И рубль есть…
О, зоопарк, прибежище всех лентяев и прогульщиков, оазис безопасности — ни учителей, ни родичей, ни милиционеров (опухший старшина Коция, сидящий у входа в расстёгнутой форменной рубашке, с платком на голове, не в счёт — его не боятся даже зайцы и воробьи). И птица какаду, хоть и похожа на завуча, не внесёт ничего в журнал и не вызовет родителей — такое в её ощипанную головку не придёт. И морж, похожий на школьного сторожа, не начнёт загонять тебя на урок, когда кругом божья благодать: он сам кайфует на солнышке и тебя вполне понимает. А что, чем плохо устроился?.. Ни голода, ни белого медведя, живи в своё удовольствие: пляж, пруд и вольера — чего ещё существу надо?
— Купайся сколько влезет. Кормят-поят… — обсуждали мы моржовую жизнь.
— В школу никто не гонит, мозги не вынимает…
— Кровь не пьёт, в душе не копается, по карманам не шарит…
И мы шли дальше. В боковой аллее, в двухэтажном домике, бегала семья волков. На углу проживала одинокая лиса с лисёнком, причём лиса была чёрно-бурая, а лисёнок — ярко-жёлтый.
— Это она с леопардом поженилась, с тех пор такая грустная, — шутит смотритель Валико про лису (сам худ, жилист и облезл, как чучело медведя в музее при зоопарке). — Видите, какая грустная?.. Это она леопарда вспоминает. Один раз поженилась — а всю жизнь вспоминает. А леопард вон там, за урнами, сидит, тоже про лису день-ночь думает.
— Как это с леопардом поженилась? — удивлялись мы. — Это же лиса, а это леопард?
— А вот так! — Валико на пальцах показывает, как они поженились.
— Это же разные породы, разве они могут… оплодотворяться? — спрашивает какой-нибудь спец по тычинкам и пестикам.
— Ещё как могут! — смеялся Валико и крутил тыквообразной головой. — Ну и что? Лиса на севере живёт, леопард — на юге, но если встретятся — обязательно поженятся… А не даст — леопард её сожрет! — сурово итожил Валико. — А сейчас он грустный — видите? Скучает!
И правда — жёлтый леопард сидит в явно малой для него клетке, зол и насуплен, о чём-то тяжело думает.
Иногда смотрителя Валико сопровождала наглая, кривая на один глаз дворняжка по имени Водка, которая лаяла на всех зверей и была их царём — в зоопарке, за решёткой, и лев не страшен. Правда, циррозный тигр Бадри, живущий в вольере с избушкой, когда-то выковырял ей глаз, но она и одним всё отлично видела: важно ходила меж клеток и беспрестанно мочилась на них, не обращая внимания на протесты льва, шипение енотов или жалобы брезгливой пантеры.
— А видели, что у бегемота на попе хулиганы написали? — вёл нас смотритель Валико дальше и в изумлении указывал на бегемота, у которого на чёрном заду красной масляной краской было выведено: «ХРУШОВ». — Сколько я его мыл — ничего не помогает. И бензином пробовал, и порошком тёр, и наждаком, и ацетоном — ничего не берёт!
Бегемот Джонни страдальчески смотрел своими лягушачьими мигалками, иногда распахивая розовую пасть, в которую, вместе с булками, бубликами и конфетами, нередко летели горящие окурки, авторучки, спички, железки и даже обломки кирпичей. Бедный подслеповатый зверь не различал спрятанного за булкой подлога, разевал ненасытную пасть — и ещё какая-нибудь дрянь ложилась на дно его железного желудка, который в конце концов начал переваривать и камни.
