Десять поколений - Арфуди Белла

Джангир всегда был добр к ней. Говорил тихим голосом, словно кроткая женщина, улыбался, если их взгляды случайно пересекались, дарил подарки. Сундук Несрин был полон тканей, из которых некогда было сшить платья. И все же она не чувствовала, что может поделиться с Джангиром своими мыслями. Ей казалось, что они будут ему обидны, ведь нельзя же просто сказать, что не чувствуешь себя счастливой. Выходило, что муж ее плох, раз жена так несчастлива.

Опасалась Несрин делиться своими мыслями и с матерью, гостившей у нее чуть ли не каждую вторую неделю. Та только и делала, что напоминала Несрин, какое счастье на нее снизошло:

– Какая же ты счастливица, Несрин! – Она ласково брала ладони дочери в свои и периодически сжимала их во время разговора. – Ты только посмотри, какая красота вокруг. Тебе повезло стать невесткой этого дома. Ходэ позаботился о том, чтобы ты никогда не познала нужду.

Несрин улыбалась в ответ.

– Счастливица, мама, это действительно так.

Внутри образовывался новый черный комок, желавший пустить наружу липкие черные щупальца. В голове звенело, комната вокруг казалась все более прозрачной, Несрин не выдавала себя:

– Да, сынок ест хорошо. Такой красивый, только спит маловато.

– Это всем детям свойственно, не бери в голову. Радуйся тому, что он здоровый и крепкий.

Несрин снова укачивала ребенка. Он опять не засыпал.

Дверь комнаты со скрипом открылась. На пороге стоял Джангир. Стараясь не выдавать своего раздражения, он прошептал:

– Снова не спит?

Несрин, закусив губу, кивнула. Глаза ее налились слезами, но нельзя дать им пролиться. Не должен муж думать, что она никчемная жена и мать. Укачивать ребенка – ее единственная обязанность в этом доме, где уже лет десять стряпает и прибирает прислуга, и то она с ней не справляется.

– Дай его мне.

Несрин стала пунцовой. Ее мать ужаснулась бы, узнав, что дочь может отдать ребенка отцу для укачиваний. Несрин почувствовала, как ее подмышки взмокли, словно она стоит под стыдящими взглядами женщин всего города. Эти взгляды прожигают насквозь и словно кричат: «Что это за недоженщина!»

– Может, у меня получится.

Джангир, провозившийся когда-то со всеми своими братьями и сестрами, питал к детям особую привязанность. Ему было интересно наблюдать за тем, как крикливый морщинистый комок превращается в школьника или девушку, которая вот-вот выйдет замуж. Свой ребенок вызывал в нем острое чувство гордости. Словно он сделал что-то важное, подарив этому миру еще одного члена их славного рода.

Младенец смотрел на него так же пристально, как на мать.

– Может, он хочет есть? Ты давала ему грудь?

– Да, не берет уже.

– Ничего. – Джангир поцеловал сына в теплый лоб. – Тогда мы с ним просто погуляем по комнате. Расскажу ему про свой день. Пусть знает, чем занимается отец. Может, тоже станет юристом.

– Пусть Ходэ подарит ему светлую голову. – Несрин чувствовала, как напряжение ее отпускает. Кажется, мужу все равно, что ребенок до сих пор не уложен.

– И светлое, счастливое будущее. – Джангир еще раз поцеловал младенца. – Мы еще будем нянчить его детей.

Впервые после рождения сына Несрин удалось поспать дольше трех часов. Поймав себя на мысли, что муж точно не считает ее безрукой и неспособной матерью, она позволила себе свернуться клубочком и наконец выдохнуть.

Джангир гладил руку спящей Несрин. Совсем умаялась.

Глава V

Ари лежал на старом пледе с торчавшими по краям нитками. Его левая ступня чуть касалась травы, щекотавшей пальцы. Иногда казалось, что по ноге ползают не то муравьи, не то жуки, но Ари не двигался. Его внимание было приковано к растущим над головой сливам. Еще зеленоватые, есть нельзя. Но совсем скоро из них сварят варенье или компот и закатают в банки.

Как называется варенье из сливы? Сливочное? Нет, сливовое!

Старое дерево, посаженное еще дедом Ари, все еще плодоносило. Деда давно не было в живых. Его внук лежал под сливой и думал о том, что толком не помнит лица деда, его голоса, да и вовсе не знает, каким он был человеком. Зато Ари навсегда запомнил, что варенье из слив сливовое, а не сливочное. Это ли не позорное свидетельство его полной ассимиляции?

Ари помнил, как пошел в первый класс. Это было буквально спустя полгода после переезда в Москву. Осень была холодной. Не то что в Ереване. Ари в новенькой белой рубашке и черных брюках держал в руках хилый букет гладиолусов. Его надо было отдать учительнице, как только она поведет всех в класс. Маленький Ари старался сохранить улыбку на лице, несмотря на то что ветер и мелкий накрапывающий дождь оставляли мало веры в то, что день все еще можно считать праздничным. Скорее он был дико промозглым и заставлял Ари мечтать о том, чтобы самолет забрал его обратно в Ереван.

– Улыбнись, Ари-джан, – говорила ему мама, одетая в длинный черный кожаный плащ, от которого она постоянно теряла пояс. – Не могу поверить, что ты уже первоклассник.

Ари послушно продолжал улыбаться, пока классная руководительница Надежда Петровна не развернула его со школьной линейки в сторону длинных бело-зеленых коридоров. По ним Ари предстояло бродить, как путнику, целых одиннадцать лет. Первым делом Надежда Петровна решила проверить, как каждый из детей умеет читать. Ари понял это, видя, как один за другим его одноклассники склоняют голову над букварем и читают по паре предложений. Когда очередь дошла до Ари, то единственное, что он мог сделать, – это назвать буквы в каждом слове. Отец научил его русскому алфавиту, но чтение оставил на школу. Ари убедился, что он не лучший. И хотя к концу учебного года это кардинально изменилось, чувство, что нужно стараться больше, чтобы не отстать, осталось с Ари на всю жизнь.

Первые полгода в школе были странными. Странно же слышать звуки вокруг себя, но совершенно не понимать, что они значат? Учительница и одноклассники Ари открывали и закрывали рты. Из них выходили слова, но для Ари это были как будто сцены из немого черно-белого кино, которое так любила смотреть мама, когда случайно натыкалась на него по телевизору. Она всегда хохотала, когда кто-то в фильме оступался и падал. Ари чувствовал, что он тоже постоянно оступается и падает, только ему хотелось плакать.

Надежда Петровна строго относилась к ученикам.

– Не «тота», Ари, а «тетя». Слово пишется не так, как слышится. Дети, ну разве «тота» – это не глупость?

Ари стоял у доски красный, сжимал в карманах кулаки и до последнего сдерживал слезы. Мальчик терпел смех детей, вынужденных так реагировать на слова Надежды Петровны. Не секрет, что надо смеяться, если не хочешь, чтобы потом тебя тоже отчитали при всех. Пусть смеются, они ведь не знают, что на армянском «тота» и есть «тетя». Так что русская транскрипция Ари, может, была и не так далека от истины.

Когда Ари стал понимать, что ему говорят, немного полегчало, но проблемы в школе остались. После каждой контрольной тетрадь Ари возвращалась к нему вся в красных чернилах. До конца третьего класса Ари постоянно путал ударения в словах. Если сказать честно, то не путал, а ставил их наобум. Никак он не мог понять, почему черточку над словом «корова» надо ставить на второй слог, а не на первый или третий. Если бы у Ари кто-то спросил, как же он в итоге понял, он бы ни за что в жизни не сумел объяснить. Но мог бы сказать, в какой день его мучения с русским языком кончились.

Третий класс. Четвертая четверть. Ари – крепкий хорошист, но никак не дотягивает до отличника. Виной всему русский язык, постоянно где-то да схватит четверку. Итоговая контрольная – это его шанс вырваться вперед. Ари получает тест. В последнем задании нарисована большая банка варенья и рядом с ней некая бабушка Вани. Нужно написать, какое варенье сварит бабушка Ване, когда мальчик соберет все сливы с дерева. Ари ухмыляется, его рука выписывает на белой бумаге синими чернилами одно слово – «сливовое». Варенье будет сливовым.