Генеральская дочь - Гривнина Ирина
Очевидно, находка потрясла его. Несколько чистых страниц в ледериновой тетрадке пропущено (видно, оставлено место для какого-то предыдущего сюжета), а после начинается, впервые в жизни, не запись чужой истории, а сочинение своей собственной.
«Сперва ты — маленький, и ничего, ровно ничего об этом не знаешь. Взрослые разговаривают между собой намеками, и, дурак дураком, доживаешь лет до тринадцати, пока среди старых справок и документов на глаза тебе не попадется клочок серой довоенной бумаги с выцветшим штампом официального учреждения, фамилией деда и незнакомым словом „реабилитирован“… Годы пройдут, прежде чем ты поймешь, как счастливо сложилась твоя судьба: твой дед реабилитирован — не посмертно, не только что, как миллионы других, а — „в те еще годы“».
«…И как пережили это твои сверстники, те, кому было одиннадцать-двенадцать-тринадцать в далеких, непонятных тридцатых? Верили ли, что родители арестованы „за дело“? Или считали свершившееся трагической ошибкой? Легко можно вообразить — мы ведь читали книги тех лет, смотрели фильмы, — как ночью, лежа без сна, твой сверстник фантазирует:
…надо написать Сталину и Сталин сразу во всем разберется и сразу же все разъяснится и он потребует к себе наркома Ежова и скажет нет Ежова самого вчера в газете же было ну все равно потребует наркома внутренних дел и скажет а кто у нас нарком внутренних дел нельзя ж без наркома таких важных дел ах да Лаврентий Берия кажется папа когда-то с ним работал и папа вернется чуть смущенный и… и немедленно все вместе и папа и обрадованная мама и он с ними конечно как же без него поедут отдыхать на юг в Крым в знаменитый Ливадийский санаторий где трудящихся поселяют учительница рассказывала прямо в царский дворец раньше там жил один человек со своей в общем-то небольшой семьей а теперь в каждом зале по 80 коек зараз помещается это ж надо…
Твой наивный сверстник не мог представить себе, как вздрогнул бы папа, попади он в эту огромную общую спальню. Немедленно по ассоциации он должен был вспомнить ту, из которой недавно чудом вырвался на волю: лежащих вповалку на наспех сколоченных занозистых двухэтажных нарах людей, тяжелую, обитую железом дверь, вонь параши…»
Стоит пожертвовать плавностью повествования, чтобы отметить, что впечатлений, подобных описанным, дочь Ионы О. не испытала. Как уже сказано, Лена Ионовна ничего не знала об аресте отца. Так что сын ее либо сочинил персонажа для своей истории, либо пользовался рассказом какого-то постороннего человека. Тем более удивительно, что он, заведомо ничего не зная (ибо и после того, как обнаружилась справка, ни с кем из родных этой темы не обсуждал), угадал: возвратившись к семье, Иона О. первым делом вытащил из кармана и гордо поднял вверх три путевки в санаторий. Не в какую-нибудь профсоюзную конюшню, по 80 коек в зале, а в специальный, закрытый санаторий для поправки здоровья сотрудников столь необходимых стране «органов внутренних дел». Путевки бесплатные, разумеется.
«И знаете, душенька, Иона все это очень верно воспринял. Он много раз потом говорил мне:
„Видишь — разобрались, извинились, отпустили, отправили подлечиться. У нас не ошибаются“.
Этот случай для нас просто стал подтверждением того, что все, кого не отпустили, сидят правильно. Нечего больше было сомневаться…
С каким заместителем? Ах, с Женькой! Да я ведь, когда по Костиному совету спряталась, ни с кем не переписывалась. Так и потеряла их.
Нет, душенька. Иона — совсем другое дело. Иона вернулся, был полностью реабилитирован. А кто знает, как там с Женькой получилось? Вполне возможно, что его вина была неопровержимо доказана. А за связь с семьей врагов народа всякого, даже самого незапятнанного чекиста могли к ответственности привлечь. Так что нам-то уж умнее было помалкивать.
Конечно, в отставку Иону несправедливо отправили, и слишком рано, конечно. Он ведь совсем молодой был, сколько лет еще работать мог, опыт свой передавать.
Но даже в этом случае надо правильно понимать. Ведь нельзя ставить интересы частного лица выше интересов страны! А в стране шла борьба с космополитизмом, с низкопоклонством перед Западом. Это было очень опасно тогда для нашего государства, на Запад оглядываться, зависеть от враждебного капиталистического окружения. Сами посудите, ведь не могли же мы позволить им за какие-то жалкие подачки растаскивать страну на части, диктовать великой державе ее политику. И Сталин очень правильно тогда сказал: „Пью за русский народ!“
Конечно, были перегибы. Врачей, к примеру, зря арестовали. Еврейский театр тоже можно было бы не закрывать. Но ведь это вина отдельных исполнителей, нельзя за это государство винить. И тоже все со временем стало на свои места, когда разоблачили Берия, как шпиона иностранных разведок. Ясно стало, кто Сталину неверные сведения давал.
Когда известно стало, что Берия, Мамулов и другие арестованы, Иона страшно переживал. Я никогда не забуду, как он газету взял утреннюю, в гостиную пошел, я из другой комнаты видела, как он к окну сел, читать. Очки надел, развернул газету. И вдруг как закричит! Я испугалась страшно, думала, ему плохо стало. Вбегаю в комнату, а он стоит у окна, газета на полу валяется, глаза бешеные, кулаки сжаты:
„И подумать только, — кричит, и я пугаюсь, что его удар хватит на месте, — подумать только, вот этими руками, — он руки перед собою протянул, ладонями вверх, и я увидела, что они дрожат, — этими руками мог задушить предателя. Сколько раз я рядом с ним стоял! Но я ведь и помыслить такого не мог, я верил в него, как в Бога, он к самому Сталину был вхож. Может быть, этот Иуда и отравил его, отца нашего. И во всем этом я, я один виноват. Какой я к такой-то матери разведчик, если вовремя не распознал…“
Да-да, мы все тогда так относились. Я ведь, знаете, очень горевала, плакала, когда Сталин умер. И вдруг — 56-й год, закрытое письмо, которое коммунистам только читали. Это было для нас… как разрыв бомбы, что ли…»
Мальчику, несомненно, повезло. Ему не было и пяти, когда умер Сталин, и отравленное дыхание Великого Террора, казалось, не должно было омрачить его жизнь. Было что-то такое в букваре для первого класса:
«На дубу зеленом два сокола сидели.
Первый сокол — Ленин
Второй сокол — Сталин…»
Да еще рассказ пионера Пети Петушкова (или, может быть, Васи Василькова?) «Встреча с товарищем Сталиным», о том, как дети подносили цветы вождю во время первомайского парада, надо было учить наизусть. Но он обладал счастливой способностью выучить, отбарабанить в классе на «отлично» и через пять минуть забыть навсегда.
Он был слишком занят собою и, поглощенный выдумыванием новых приключений, жил в собственном, ярком и уютном мире. По-прежнему одинокий, он обнаружил в глухом уголке соседнего сада, где под острым углом сходились заборы, огромную иву, низко склонившую к траве свои ветви. Густая листва образовывала идеальный шатер, не доступный ни дождю, ни нескромным взглядам посторонних. Тут он и обосновался на лето, свято храня тайну Замка Зеленого Льва от чересчур болтливых каникулярных приятелей. Сосед, одинокий, больной старик, в сад не спускался никогда. В теплые дни он выползал, держась за стену, на веранду, сложенную из шоколадных некрашеных бревен, с трудом добирался до плетеного кресла, в которое кто-то заранее клал пару подушек, тяжело опускался в него и застывал, подставив ласковому, нежаркому солнцу неподвижное лицо.
Лишенный хозяйского глаза, сад со временем разросся и теперь напоминал «дремучий лес», в который охотно входят герои сказок, чтобы исчезнуть в нем навеки. Пряничным домиком выглядывала из разросшихся кустов одичалой сирени дача старика, украшенная затейливыми резными наличниками, и таила в себе неясную опасность. В Замке Зеленого Льва готовились отразить ее. Был созван Военный совет и решено на всякий случай позаботиться об оружии. Во исполнении столь мудрого решения был сделан из орехового прутика и спрятан в нижних ветвях ивы лук с тетивою из разлохмаченной бечевки и десяток тоненьких белых стрел.
