Мемуары белого медведя - Тавада Ёко
Я вышла из дома. Мимо с жутким грохотом пронесся мотоцикл. Когда-то давно я тоже водила мотоцикл, изготовленный специально для меня. Поначалу шум его мотора внушал мне такой страх, что я шарахалась от него. Я преспокойно раскатывала на своем трехколесном велосипеде, но этот двухколесный громыхающий агрегат мне было не приручить. Мне смастерили мотоцикл с тремя колесами, который не кренило. Иван снова и снова включал перед моей клеткой мотор, чтобы приучить меня к его звуку. Да, я сидела в клетке. Слово «клетка» испортило мне все настроение. Желание писать разом угасло.
Я бросила карандаш и пошла в город. Впереди меня шагала дама в шубе. Это выглядело так, словно она несла на себе стаю мертвых лисиц. За стеклянными витринами я видела не только товары на прилавках магазинов, но и еду на тарелках посетителей ресторанов. Другие пешеходы, очевидно, маялись скукой и потому рассматривали каждую вещь в магазине и каждую тарелку в ресторане, если окна были достаточно велики. Что ж, раз они интересуются содержимым тарелок незнакомых людей, думаю, историю, в которой ребенок сидит в клетке, они сочтут необычайно занимательной.
На противоположной от банка стороне улицы находился книжный магазин. Проходя мимо в другие дни, я не раз видела за его окнами продавца в белом свитере, который притягивал мой взгляд. Сегодня я осмелилась зайти в магазин, потому что поначалу он показался мне безлюдным. Оказавшись в окружении книжных стен, я замерла, точно оглушенная, и вздрогнула, когда чей-то голос сзади спросил, какую книгу я ищу. Я обернулась и увидела продавца в белом свитере. Поскольку он загораживал выход, мне было не убежать.
— У вас есть автобиография? — полюбопытствовала я (на тот момент я уже могла поддержать несложную беседу по-немецки).
— Чья конкретно, позвольте спросить?
— Это не имеет значения.
Белый свитер указал на полку чуть наискосок от себя и пояснил:
— Это все автобиографии!
Узнав, что в мире существует столько многостраничных автобиографий, я испытала разочарование. Они заполняли все пространство на десяти полках магазинного стеллажа. Я сделала вывод, что автобиография — это текст, который пишет каждый, кто может держать в руке перо.
— Все на немецком?!
— Да, а что тут такого необычного?
— Я не смогу их прочесть. Мне еще только предстоит выучить немецкий.
— В этом нет нужды. Язык, на котором вы говорите сейчас, и есть немецкий.
— Говорить я могу, это в моей природе. А вот читать и писать…
— Тогда пойдемте вон к той полке. У нас большой выбор учебников немецкого языка. Вам с английскими пояснениями?
— Нет, с русскими. Или с северно-полярными.
— Кажется, у меня как раз есть пособие на русском языке.
Учебник немецкого стоил дешевле большой упаковки лосося, но, к сожалению, был менее удобоваримым. Автор рассказывал о глаголах, существительных, прилагательных и других частях речи так, словно перечислял детали автомобиля в инструкции. Мне не верилось, что по этой инструкции можно что-то собрать. В конце учебника я нашла главу «Прикладная грамматика»; там был рассказ для чтения. Я проглотила его, как лосося, позабыв обо всех грамматических правилах.
Главной героиней рассказа была мышь. Она работала певицей, ее публикой был народ. В словарике я нашла немецкий перевод слова «народ».
Когда-то я была убеждена, что этим словом обозначается публика в цирке. Позже, на многочисленных конференциях и собраниях, я выяснила, что заблуждалась, но подыскать более точное определение слову «народ» так и не смогла, впрочем, это нисколько мне не мешало.
Пока мышь пела, народ одаривал ее вниманием. Никто не дразнил ее, никто не хихикал, никто не мешал концерту мышиной возней. Так же вела себя моя публика… Сердце забилось сильнее, стоило мне вспомнить о цирке. Каждый из моих зрителей мог ходить на двух ногах и ездить на трех колесах. Тем не менее они взирали на меня с таким восторгом, будто я демонстрировала чудо. А под конец великодушно аплодировали мне. Почему, спрашивается?
Когда я снова заявилась в книжный магазин, продавец тотчас подбежал ко мне, сухо кашлянул и спросил, помогли мне учебник немецкого.
— Грамматику я не поняла, но рассказ в конце мне понравился. История певицы-мыши по имени Жозефина.
Мой ответ рассмешил его.
— Если вы поняли эту историю, грамматические разъяснения вам ни к чему.
Продавец снял с полки другой томик и протянул мне.
— Эту книгу написал автор истории о Жозефине. В числе прочего у него есть рассказы, написанные от имени животных.
Наши взгляды встретились. Продавец, похоже, понял, что ляпнул бестактность, и добавил второпях: — Я считаю, эти рассказы ценны как литература, а вовсе не потому, что они написаны от лица меньшинств. Собственно говоря, их основные персонажи — это не животные. В процессе, когда животное превращается в неживотное или человек в нечеловека, у него пропадает память. Именно эта потеря памяти и является в рассказах самым существенным.
Много гарнира на тарелке и полное отсутствие мяса — вот какие ассоциации вызвали у меня разглагольствования продавца. Мне было не уследить за ходом его мысли, но он, кажется, не замечал этого. Я опустила взгляд и сделала вид, будто размышляю о новой книге. Постояв так, я решила полюбопытствовать:
— А как вас зовут?
Человек был удивлен моим вопросом.
— О, простите! Я Фридрих.
Он не спросил, как зовут меня.
Я открыла книгу, как ломают каравай, — на середине. С моими длинными когтями невозможно перелистывать страницы аккуратно. Раньше я пыталась стричь когти, но теряла при этом много кро-ви. Теперь я просто отращиваю их. С книжной страницы мне в глаза бросился заголовок со словом «собака». Откровенно говоря, я всю жизнь терпеть не могла собак, этих коварных и трусливых существ, которые приближались ко мне сзади, безобидно семеня, и при первом удобном случае впивались зубами мне в ноги. Я бы и дальше сторонилась собак, если бы их единоплеменницу не вынесли в заголовок, который с наслаждением прочел Фридрих: «Исследования одной собаки». Выходит, собаки могут обладать пытливым умом. Новое знание смягчило мое предубеждение против этого биологического вида. Фридрих перелистал страницы и открыл книгу на рассказе, в котором речь шла о какой-то академии.
— Возможно, эта история увлечет вас больше, чем та, что о собаке, — произнес он с видом школьного учителя, счастливого, что приохотил учеников к чтению.
Я купила сборник рассказов и первым прочла «Доклад для академии». Вынуждена признаться, что нашла эту обезьянью историю интересной. Но интерес может иметь разные источники и возникать в том числе на почве ярости. Чем дальше я читала, тем более неконтролируемой становилась моя ярость, и я не могла прекратить читать. Обезьяна была существом тропической природы, и уже по одной этой причине обезьянья литература не особенно шла мне на пользу. Желание быть человеком и рассказывать о собственном вочеловечении показалось мне слишком тщеславным, слишком обезьяньим. Я представила себе обезьяну, которая подражает человеку, и у меня сразу же зачесалась спина, да так невыносимо, будто блохи в моей шкуре заплясали твист. Обезьяна-рассказчик, очевидно, считала, что написала историю успеха. А я вот уверена, что хождение на двух ногах — никакой не успех.
Мне стало дурно, когда я вспомнила, как тренировалась ходить на двух ногах. Я не только научилась этому, но и написала о своем обучении, и это было опубликовано. Вероятно, читатели решили, что своим по-обезьяньи чванливым отчетом о личном опыте я пытаюсь поддержать теорию эволюции. Прочти я обезьяний доклад раньше, написала бы автобиографию совсем иначе.
На другой день меня навестил Вольфганг. Я тут же рассказала ему об обезьяне, потому что ее история занимала мои мысли. Вольфганг изменился в лице и с негодованием воскликнул:
— На чтение чужих книг у тебя время есть, а на собственную работу нет? Пойми, наконец, если автор все время читает, то он не автор, а лентяй. Чтение крадет у тебя часы, которые ты могла бы посвятить письму.
