Эрик Сигал - История любви
– Мне жаль, сынок, что ты совсем забросил бейсбол.
Лишь благодаря замечательной способности моей матери вести светскую беседу трапеза прошла не в гробовой тишине.
– Так ваша семья родом из Крэнстона, Дженни?
– Почти. Мама была из Фолл-Ривера.
– У Барреттов есть заводы в Фолл-Ривере, – заметил Барретт-старший.
– Где на них вкалывали целые поколения бедняков, – добавил Барретт-младший.
– В девятнадцатом веке, – парировал Барретт-старший.
Мама заулыбалась: она явно радовалась тому, что этот раунд выиграл ее Оливер. Но не тут-то было.
– А как насчет планов автоматизировать эти самые заводы? – нанес я ответный удар.
На несколько мгновений воцарилась тишина. Я ждал, что вот-вот получу от отца резкий отпор.
– А как насчет кофе? – произнесла вместо этого мама.
Мы перешли в библиотеку – в беседе наступил момент, который можно было считать началом финального раунда: меня и Дженни назавтра ждали занятия, мистера Каменное Лицо – его банк и еще куча дел. Разумеется, и мама с утра запланировала что-нибудь, не терпящее отлагательств.
– Сахару, Оливер? – спросила она.
– Конечно, дорогая, наш сын всегда пьет кофе с сахаром! – ответил ей отец.
– Спасибо, только не сегодня, – возразил я. – Пожалуйста, без сахара и без молока, мам.
Мы расположились в библиотеке, держа в руках чашки с кофе. Было очень уютно и абсолютно скучно. Говорить было совершенно не о чем, и я решил подкинуть тему для беседы:
– Скажи мне, Дженнифер, что ты думаешь о Корпусе мира?
Она нахмурилась и не произнесла ни слова.
– Так, значит, ты уже рассказал им? – спросила мама у Барретта-старшего.
– Не сейчас, дорогая, – отозвался тот. Его скромность была настолько наигранной, что практически кричала: «Ну же, спросите, о чем!» Пришлось спросить:
– Что у тебя за новости, папа?
– Так, пустяки, сынок, – ответил он.
– Не понимаю, как ты можешь так говорить, – воскликнула мама и повернулась – для вящего эффекта от того, что собиралась возвестить. (Я же говорил, что она всегда и во всем принимает сторону Оливера Барретта Третьего!) – В общем, твой отец собирается возглавить Корпус мира.
– Ох!
Дженни тоже сказала «Ох!», только в ее голосе было больше радости. Папуля пытался изобразить смущение, а мама, кажется, ожидала, что я паду перед ним ниц. Подумаешь, не велика честь, его ж не госсекретарем, в конце концов, назначили!
– Мои поздравления, мистер Барретт! – взяла на себя инициативу Дженни.
– Да. Поздравляю, сэр, – вторил ей я.
Маме явно не терпелось поговорить о новой папиной должности.
– Я уверена, это будет прекрасной возможностью проявить себя на столь благородном поприще.
– О, несомненно, – согласилась Дженни.
– Да уж, – сказал я, хотя мой голос выдавал полное отсутствие уверенности в этом. А потом я и вовсе перевел разговор на другую тему: – Передай-ка мне сахар, пожалуйста.
8
– Дженни, что ты на меня взъелась! Ну не госсекретарем же его назначили!
Слава богу, мы уже были на пути в Кембридж.
– И все-таки ты мог бы проявить побольше энтузиазма!
– Я его поздравил!
– Великодушие хлещет через край!
– А чего ты, черт возьми, ждала?
– Господи, как меня тошнит уже от всего этого! – негодующе воскликнула Дженни.
– Знаешь, не тебя одну! – ответил я.
Какое-то время мы ехали в полном молчании, но долго так продолжаться не могло.
– От чего тебя тошнит, Джен? – спросил я, как будто запоздало сообразил спросить ее.
– От того, как отвратительно ты ведешь себя со своим отцом.
– Он себя со мной ведет не менее отвратительно.
И пошло-поехало… Дженни развернула широкомасштабную кампанию по пропаганде отцовской любви. Ну, в общем, типичный синдром любящей дочери средиземноморского происхождения. Конечно, она еще добавила, что я проявляю чудовищное неуважение к отцу.
– Ты только и делаешь, что хамишь ему! Все время!
– Он мне платит той же монетой, Джен, неужели ты не заметила?
– Я уверена, ты ни перед чем не остановишься, только бы достать своего предка!
– Да Оливера Барретта Третьего достать нереально…
Последовала короткая, но настораживающая пауза, после чего Дженни произнесла:
– Разве только женившись на Дженнифер Кавильери…
Я собрал в кулак все свое хладнокровие и припарковался у рыбного ресторанчика. После чего повернулся к ней, готовый выплеснуть накопившуюся злость:
– Ты всерьез так считаешь?
– Я считаю, это одна из причин, – произнесла она тихо и совершенно спокойно.
– То есть ты не веришь, что я люблю тебя?! – взорвался я.
– Любишь, – ответила она все так же тихо. – Только это как-то очень уж странно… Тебе ведь очень нравится мой хреновый социальный статус.
Я не мог ответить на это ничего, кроме слова «нет», поэтому повторил его несколько раз и с разной интонацией. Откровение Дженни меня настолько ошарашило, что в голову даже пришла мысль: а вдруг в этом ужасном предположении есть доля правды?
Дженни тоже переживала:
– Я тебя не осуждаю, Олли. Просто мне кажется, что это одна из причин. Ведь и я люблю не только тебя самого, но и твое имя. И даже твой командный номер.
Она отвернулась, как будто собираясь заплакать, но не смогла.
– В конце концов, это ведь тоже часть тебя, – закончила она свою мысль.
Некоторое время я молча разглядывал неоновую вывеску «Лангусты и устрицы». Как мне нравилась в Дженни эта способность заглянуть внутрь моей души и понять то, что я никогда не смог бы даже описать словами. И сейчас у нее снова получилось: пока я не желал признать свое несовершенство, она уже примирилась и с ним, и со своим собственным. Я не знал, что ответить. Боже, я чувствовал себя таким недостойным в тот момент!
– Не хочешь лангуста или устриц? – выдавил я.
– А в зубы не хочешь, милый? – грозно произнесла Дженни.
– Хочу! – ответил я.
Она сжала руку в кулачок и нежно припечатала мою щеку. Я чмокнул ее кисть. Но потом, когда я попытался обнять Дженни, она оттолкнула меня и рявкнула, словно форменная Бонни, подстегивая своего Клайда:
– А ну, заводи! Поехали же!
И я поехал. Поехал, черт возьми.
Комментарии моего отца извечно сводились к тому, что я слишком поспешен и чересчур опрометчив. Я уже не помню, что конкретно он тогда говорил, но, главным образом, его проповедь во время нашего официального ленча в Гарвард-Клубе касалась именно этого моего недостатка. Все началось с того, что он порекомендовал мне не спешить и тщательно пережевывать пищу. Я вежливо заметил, что уже достаточно взрослый, чтобы не только обойтись своими силами, но и даже без всяческих комментариев со стороны относительно моего поведения. На эту мою сентенцию отец заявил, что даже лидеры мирового масштаба порой нуждаются в конструктивной критике. Думаю, это было не чем иным, как не особо тонкой аллюзией на его недолгую карьеру в Вашингтоне еще во времена, когда Рузвельт был впервые избран президентом. Однако я не собирался давать отцу почву для дальнейших аллюзий – ни на эпоху президентства Рузвельта, ни на роль Барретта-старшего во всеобщей банковской реформе – поэтому предпочел промолчать.
