Рена Юзбаши - Целая вечность и на минуту больше-2
— Ох, господин дуайен, я нисколько не сомневаюсь в этом…
Еще через пару часов я почувствовал угрызения совести по поводу того, что напоил старика и предложил ему подвезти его домой. Но дуайен, помахав мне тросточкой на прощание, подтанцовывая, отправился домой, говоря, что хочет пройтись перед сном. Черт, мне бы его жажду жизни.
ГЛАВА IV. Июнь 2016
Наступил день, когда я улетаю домой. Вроде бы у меня отпуск, но все равно работать придется. Хорошо, Мия немного побудет на родине, а то она на родном языке хуже говорит, чем на французском.
Проболтавшись в воздухе несколько часов, мы приземлились, и, увидев пассажиров, ломанувшихся к окошечкам паспортного контроля без очереди, я почувствовал, что дышу родным воздухом. Асли посмотрела на уставшую Мию и сказала:
— Все еще принципиальничаешь? Может, хоть ее пожалеешь и мы пройдем через випзал?
— Асли, через VIP зал мы, конечно, пройти можем, но ты же знаешь, как я ненавижу это, — под «этим» я имел в виду снобов, которые, чувствуя себя хозяевами жизни, косо посматривали на таких представителей рабочей интеллигенции, как я, непонятно каким образом просочившихся в их среду.
— Ну вот, и багаж мы будем получать вместе со всеми, — Асли все еще продолжала канючить. — И чемоданы с ленты ты сам снимать будешь. А вдруг кто–нибудь увидит?
Мия прикрыла глаза и по привычке встала на мою защиту:
— Мам, не нервничай, еще чуть–чуть, и мы будем дома.
Я разомлел: пусть наша страна — это что–то наподобие Индии, где каждый ездит как хочет, а грязь на улицах не убирается годами, и тем не менее Мия считает эту страну своим домом. Я погладил ее по голове и посмотрел на Асли: поучилась бы у ребенка терпению.
Мы зашли домой, и я поразился той грязи и запустению, которые царили в квартире:
— Асли, а разве твоя мама не брала ключи, чтобы присматривать за квартирой? — я снова обвел взглядом комнату, где Шлиман смог бы отыскать вторую Трою.
— Она же не нанималась нам прибирать. Вот когда Ляля с семьей уезжала, муж на все то время, что их не было дома, нанял домработницу.
— А сколько времени их не было дома? — я перешел в контратаку.
— Две недели, — Асли чуть сникла, но тут же воспряла духом. — Ну и ты бы нанял на пару дней.
— Если ты мне об этом сказала бы до того, как мы переступили порог дома, то, конечно, нанял бы, — я повысил голос.
Мия дернула меня за рукав:
— Папа, я спать хочу, — это был ее любимый прием: переключить внимание на себя с разгорающегося скандала.
Я взял себя в руки, Асли отправилась укладывать Мию, а я позвонил в родное министерство на предмет доложить, что прибыл на историческую родину и моё любимое ведомство может в очередной раз, начхав на Трудовой кодекс, приступать к моей эксплуатации. Теперь я мог и маме позвонить.
Выйдя на улицы, я понял, что не только моя квартира поражает запустением, но и улицы города. Когда я уезжал отсюда год тому назад, то думал, что грязнее они не станут. Я ошибался.
Утром приехав на работу, я первым делом заглянул к Раису и, убедившись, что он занят, радостно насвистывая про родительский дом, отправился в приемную к Ахдашу. Ахдаш Дадашзаде — наш новый замминистра, который пришел на место Дадаша. Его имя мы, не растерявшись, стали расшифровывать как «ах, дашь?» В отличие от многих секретарш, его девочка была не так сурова и с ней можно было поболтать. Я вручил ей коробку шоколадных конфет, которая была милостиво принята, и пристроился на краешке стула.
Через полчаса я был в курсе всех новостей прошедшего года: кто на ком женился, кто с кем развелся, кого куда назначили и кто пролетел с новыми рангами. К Ахдашу я уже заходил будучи подкованным на предмет его нового бзика по поводу строительства новой европейской диаспоры на основе всех старых организаций. Понимая, что скорее всего Женева будет предложен как центр этого междусобойчика, я был готов сопротивляться этой идее до последней капли крови.
— Здравствуйте, господин замминистра.
— Арслан, проходи, — конечно, если он поздоровается со мной, то уронит свое замминистерское достоинство. — Я о тебе слышал только хорошее.
— Спасибо, господин замминистра.
Все остальное время, как я и думал, меня пытались убедить в том, что я должен быть польщен и счастлив тем, что в Женеве будет собираться всеевропейский съезд неудачников, каждый из которых будет драть друг другу глотку за грант из центра.
Еще через час я стоял перед кабинетом Дадаша и чувствовал себя Красной Шапочкой. Неизвестно, съест ли меня волк, или там меня ждет добрая бабушка. Самое страшное, что пирожков–то у меня для него и нет.
Дадаш приподнял очки и молча кивнул мне. Я зашел к нему в кабинет:
— Добрый день, господин министр! — я изогнулся в почтительном поклоне.
— Добрый… Ну, с чем пожаловал? Чем меня порадуешь? — тот вопрос, которого я так боялся. Я готов был дать обе руки на отсечение, что он будет первым. Так оно и вышло.
Я долго и продолжительно рассказывал о той работе, которую я во славу своего отечества вел на просторах Швейцарии, и с каждой фразой Дадаш все более и более мрачнел. На сороковой минуте он посмотрел на меня, во взгляде его читалась усталая обреченность смирившегося с судьбой человека. Он махнул рукой, и я заткнулся:
— Тут у меня для тебя небольший список кое–каких заданий, и я уверен, что для такого опытного дипломата, как ты, это пустяк.
— Я должен этот список проработать в Женеве? — в моем голосе звучала надежда, которой суждено было умереть через несколько мгновений.
— Ты еще подожди до Женевы, будешь уезжать, мы тебе новый список подготовим, ты пока дома поработай, — он на меня посмотрел со злорадством.
Я оглядел кабинет, на первый взгляд Дадаш в нем ничего менять не стал. Но только на первый, потому что на второй взгляд я узрел занавеси, из–за которых у нас с Асли в январе был скандал. Метр такого нейлона стоил несколько тысяч евро, с которыми я не был готов расстаться. Кожаный диван, на который я запретил бы садиться: на это произведение искусства можно было только смотреть. И тут я посмотрел на ковер и поразился. Еще со времен работы в Японии я научился отличать японские шелковые ковры от всего остального ширпотреба, и как я мог стоять на этом шедевре в обуви, я не понимал. И почему нам не предлагают разуться перед тем, как зайти в кабинет Дадаша, мне тоже было недоступно. И то, что я впервые видел ковер такого размера, говорило о том, что он соткан на заказ. Мой мозг отказался оценивать его в валютном эквиваленте. Наотрез. Потому что иначе я понял бы, что, вздумай я купить его, мне пришлось бы работать всего несколько тысячелетий.
Зато мой мозг очень живо подсказал мне, что такой мягкий шелк еще легче согнуть, чтобы о него споткнулись, но не заходя в кабинет, а выходя из него. Я посмотрел на Дадаша: естественно, он не попрощался со мной и только уставился в свой ноутбук: по тому, как он щедро щелкал мышкой, было понятно, что он раскладывает так любимую моей женой косынку. Я, аккуратно подогнув ковер и вежливо попрощавшись, вышел из кабинета.
Естественно, у меня в кабинете уже сидели другие люди и мне там места не нашлось, поэтому я временно обосновался в предбаннике отдела кадров. Собственно говоря, мне было как–то все равно, где сидеть со своим ноутбуком, все равно я проводил там не больше получаса в день, а все остальное время носился со встречи на встречу. Но через пару дней, когда в газетах появилось объявление о приеме на работу в наше министерство и телефон в отделе стал разрываться от звонков, я понял, что пора сматывать удочки. Последней каплей стала девочка, которая очередному страждущему устроиться на работу в МИД ответила:
— Мы людей на работу не берем, — и повесила трубку.
— А мы тогда кто? Уже работающие в МИДе? — я почесал затылок и выглянул из своего предбанника.
— Я имела в виду, что набор уже закончен, — буркнула мне эта красавица.
Зря я, конечно, нагрубил племяннице Ахдаша, потому что на следующий день меня выселили и из этого предбанника. И теперь мне приходилось ходить с ноутбуком по кабинетам коллег, пока Салим не пригрел меня у себя на груди.
Четыре недели пронеслись как дурной сон. Я только вспоминал о том, что у меня отпуск, когда позволял себе проснуться не в восемь, а в девять утра. Господи, чем я только не занимался — на встречи ходил, и как сторона, и как переводчик, и как служба сопровождения, показывая иностранным чиновникам родной город. Все, чем я себя утешил, так это тем, что, выходя из министерства поздно вечером в воскресенье, я со всей силы пхнул стену здания. Это был последний день моего отпуска. Жутко разболелась нога, зданию существенного урона нанесено не было.
Все, что я успел сделать за время своего отпуска, так это подлечить зубы. Но даже там не обошлось без нервотрепки. Стоматолог, вкатив мне обезболивающий, потер ручки и, услышав, что я работаю за границей, сразу порадовал меня, что проходил стажировку во Франции. И тут же принялся нахваливать тамошнего консула.
