Михал Вивег - Роман для женщин
Он подмигивает сестре, которая неприязненно отводит глаза, а потом бросает на меня понимающий, сочувствующий взгляд. Мразек видит это, но, к моему удивлению, никак не реагирует.
— Прикусить! — кричит он, запустив пальцы глубоко мне в рот. — И держать!
Излишняя масса стекает на язык, и я едва сдерживаю рвоту. Мразек быстро собирает ее деревянным шпателем.
— Глубоко дышать, — советует он весело. — Красота требует жертв…
Вдруг в сумке у меня звонит мобильник, по звуку сразу догадываюсь, что это мама. Я дико вращаю глазами, давая понять сестре, чтобы взяла его.
— Вам плохо? — спрашивает Мразек.
К счастью, сестра понимает. Она вытаскивает мобильник из сумки, но Мразек вырывает у нее аппарат. Я слышу мамин голос, но ответить ей не могу, поскольку изо рта у меня торчит большая металлическая ручка.
— Это доктор Мразек, — сообщает дантист маме. — Барышня не может говорить, потому что ее рот заполнен моим инструментом!
Затем, передав мобильник сестре, он разражается гомерическим хохотом.
Сестра смотрит на него с каменным выражением лица.
Масса у меня во рту постепенно твердеет.
2— Что это был за придурок? — интересуется мама, позвонив мне через полчаса.
— Дантист, — улыбаюсь я. — Чешский дантист…
Я рада, что наконец слышу ее голос.
— Что нового? — спрашивает она.
— Что нового? — повторяю я и тщетно пытаюсь подавить восторг. — Он написал мне! Пригласил меня сегодня на ужин!
— Тот из рекламы? Тот сорокалетний? — изумляется мама.
Я тут же чуть остываю. Почему все так подчеркивают возраст? Разве возраст имеет значение?
— Да, тот сорокалетний, — повторяю за мамой холодно. — Тот самый сорокалетний, который вполне мог быть моим папой…
— Почему ты сразу бесишься? — говорит мама. — Я еще не сказала ни слова…
— Вот именно… А почему бы тебе не сказать: «Ну что ж, прекрасно! Желаю тебе удачи!..»
— Ну что ж, прекрасно! — повторяет мама. — Желаю тебе удачи!
— Спасибо.
— Но сегодня все-таки не спи с ним.
— Не буду!
— Завтра уже можешь.
Я удивленно хихикаю, но понимаю ее: даже сорокалетний лучше, чем Рикки Кабичек.
— Ну знаешь, мама… — говорю я с наигранным возмущением.
— Польсти ему, но не перебарщивай!
— Хорошо, хорошо. Что у тебя нового, мама?
— В общем-то ничего. Разве что…
Это уже звучит загадкой.
— Как понять «разве что»? — спрашиваю я с любопытством.
— Разве что я выхожу замуж! — радостно выпаливает мама.
Прежде чем изобразить, что разделяю ее радость, я на минуту замолкаю. Значит, мама тоже… Вот так неожиданность! Я и вправду этого никогда не пойму: женщина может быть самой что ни на есть эмансипированной, но при одном слове «свадьба» у нее сразу мокнут трусики.
(Должно быть, милые сестры, с этим и впрямь ничего не поделаешь!)
— Когда ты прилетаешь, мама? — спрашиваю я по возможности деловито.
— Как только достану билет на самолет. Завтра после обеда или послезавтра.
— Ну хорошо, — говорю я. — Жемла уже не может тебя дождаться…
3Жемловы — это наши комики к ужину. Они живут в соседней квартире, и, если мы с мамой хотим немножко развлечься, открываем в ванной крышку на стояке, и на весь вечер потеха нам обеспечена.
Диалоги супругов Жемловых протекают обычно так:
Жемлова. Ты можешь мне сказать, куда сегодня вечером отправляешься?
Жемла. А тебе что до этого?
Жемлова. Как ни странно, но мне очень даже до этого. Думаю, будучи твоей женой, могу тебя спросить, куда ты отправляешься?
Жемла. Не нервируй меня!
Жемлова. Это ты не нервируй меня! Я спрашиваю тебя, куда, черт возьми, ты отправляешься? Так изволь мне ответить.
Жемла. Ну а если я иду за сигарами? Куда вечером я еще могу идти?
Жемлова. Опять за сигарами? Ведь ты их, насколько я знаю, вчера покупал. Ты что, их уже выдымил, да? Кому ты очки втираешь? Мне, что ли?
И все в таком роде.
По маме Жемла просто сохнет, особенно с тех пор, как умер папа. Мама и я немного склонны к полноте, но после папиной смерти мы обе жутко похудели. Мама до сих пор утверждает, что единственная действенная диета для похудения — смерть в семье. Звучит как шутка, но это так: когда мама примерно год спустя чуточку пришла в себя, сходила к парикмахеру и подкрасилась, она стала похожей на тех красивых, стройных вдов из американских вестернов… Жемла в нее сразу влюбился, а Жемлова ее возненавидела.
Это вы знаете.
Глава XI
От парикмахерши еду на метро в редакцию. Пятница, после обеда, боюсь уже не застану своих коллег на месте, но, когда распахиваю дверь в наш тесный закуток и вижу их там всех в полном составе, привычно сгорбленных над клавиатурами компьютеров, меня охватывает неизъяснимое умиление.
— Приветик! — кричу им весело.
Все, кроме Тесаржовой, испуганно поворачиваются ко мне, прижимая палец к губам. Только теперь замечаю, что Тесаржова одной рукой прижимает к самому уху трубку, а другой — злобно машет под стулом, словно орудует веслом. Вмиг понимаю, что это значит: дозвонилась какой-нибудь звезде.
И потому разговариваю со всеми остальными только глазами. Романа с Властой улыбаются, Зденька указывает на мою новую прическу и восторженно поднимает большой палец. Из соседней каморки уже выползает Мирек; идет тихо, чтобы не рассердить Тесаржову, и, поглядев на меня, буквально светится. На нем синие вельветовые брюки, стянутые на талии поясом из искусственной кожи, оранжевая рубашка и коричневый широкий, как халат, свитер. Лето кончилось.
— В самом деле, не найдется ли у вас пара минуток, мисс Скловская? — щебечет Тесаржова.
Она какое-то время слушает, ее большой нос разочарованно морщится.
— А могли бы вы хоть ответить на пару вопросиков по телефону?.. Господи, цены бы вам не было. Значит, я могу вам сразу задать их, мисс Скловская?.. Так, отлично, первый вопросик: наши читательницы — вы, конечно, примерно понимаете, кто наши читательницы, не так ли? — иными словами, наших читательниц, естественно, больше всего интересует, искусственная ли у вас грудь?.. Вы не хотите обсуждать этот вопрос? Отлично… Ну ясненько. Тогда что-нибудь совершенно в другом духе. Вы страдаете депрессией?.. М-да. Нет, не страдаете. Это, откровенно говоря, для нас немного огорчительно… Нет, нет, извините меня, я, разумеется, не имела в виду…
Пока Тесаржова говорит, я протискиваюсь к своему столику и окидываю взглядом высокую стопку присланных писем. Знаю точно, что в них: неверные мужья, разводы, алкоголики, вставленные новые замки, опустевшие сберегательные книжки, пощечины, а возможно, пинки и ожоги сигаретой; в лучшем случае проблемы с бестолковым участковым доктором или банальные соседские раздоры, со временем выросшие до размеров античной драмы: Почему я ткнула его ножницами в живот? Да потому что их паршивый пес опять (!) нассал на нашу рогожку…
Именно сейчас мне так не хочется погружаться во всю эту убогость…
Тесаржова холодно прощается и вешает трубку. Подозреваю, что на другом конце линии это произошло гораздо раньше.
— Корова хренова! — облегчается Тесаржова и мгновенно тянется к сигарете.
Наконец все остальные могут встать и обнять меня. Я раздаю подарки, которые привезла им: маленькую акварель с заливом и лодочками для Романы (она любит море, но после развода девять лет назад, бедняжка, у моря еще ни разу не была), большую коробку конфет для Власты, бутылку хорватского портвейна для Зденьки и пузырек лавандового масла для Тесаржовой (вся штука в том, вы-то понимаете, милые дамы, что я просто не хотела бы лишиться этого места).
Для Мирека у меня бутылочка дешевого красного вина.
— Такого я… не ожидал, — роняет он. У него сразу увлажняются глаза. — Большое спасибо.
Его болезненная чувствительность действует мне на нервы, но на сей раз я превозмогаю себя и бегло целую его.
По пути из редакции к бабушке меня вдруг охватывает сочувствие не только к Миреку, но в конце концов и ко всем другим бедно одетым или плохо подстриженным мужчинам, сидящим в трамвае… И к этим усталым работягам в дешевых стареньких авто, с уродливыми стареющими женами… Прямо передо мной сидит человек, который кажется таким умученным, что мне становится его жалко. Похоже, шея у него так одеревенела, что хочется наклониться и помассировать ее.
Что это со мной?
Ничего.
Я влюблена.
2— Ну что, Лаура, — подмигивает мне бабушка, в то время как я выкладываю покупки на кухонный стол, — у тебя уже есть какой-нибудь парень?
За стеклом белого буфета преобладают папины фотографии, на последних ему тридцать два. Папа был бабушкиным единственным, более того, буквально намоленным ребенком — она зачала его в тридцать четыре года, совершенно неожиданно, вопреки всем пессимистическим прогнозам.
