Альфонсо Микельсен - Избранные
— Нет, отнюдь.
— Тебе даже нравилось смущать меня рассказами о неприличных болезнях, которыми, скорее всего, ты и не думал болеть. Возможно, ты сейчас изменился, но я помню тебя таким, каким ты был в те годы.
Фриц снова в упор посмотрел на меня. Лицо его было серьезно и бесстрастно, что следовало воспринимать как упрек в мой адрес. Решив сменить тему разговора, я попросил:
— Скажи мне, что собой представляет Мерседес, жена Переса?
— Она из семьи, которую я очень мало знаю. Долго жила за границей. Родители ее ведут богемный образ жизни, мнение окружающих их не интересует, и общаются они только с артистами, журналистами, политиканами-экстремистами. Говорят, в этом доме мужья, которым осточертели собственные жены, идут развлекаться с женами, которым надоели в свою очередь их мужья. Дом Мерседес славится чрезмерно свободным образом мыслей. Гости отпускают рискованные шутки, бахвалятся своей антирелигиозностью и много пьют. Думаю, что они — единственная семья атеистов в стране. Насколько мне известно, ни один из детей не крещен, не приведен к первому причастию, не венчался в церкви, как здесь принято среди людей «добропорядочных».
— Значит, они не «добропорядочные»? — поймал я его.
— Нет, отчего же — «добропорядочные». Но семья Переса решительно выступала против его брака с Мерседес, несмотря на то что с финансовой стороны женитьба эта была для него выгодной. Ведь никогда не знаешь, как может поступить не верующий в бога человек. И тем не менее ничего плохого о Мерседес я не слышал: она богата, очень богата.
Слово «богатство» все время мелькало в разговоре Фрица. Я не удержался от соблазна спросить его о возможности продажи части моих акций фирмы «Ла Сентраль». И не столько ради выгоды, сколько ради того, чтобы хоть чем-то занять себя. Робко, как бы предчувствуя надвигающуюся грозу, я начал:
— Перес говорил мне, что здесь капиталы приносят до пятидесяти процентов дохода, но это если владеешь наличным капиталом, а не держишь его в акциях. Перес собирается пригласить меня в дело. Он много говорил мне о возможностях, открывающихся в связи с вступлением Соединенных Штатов в войну. Я доволен своей рентой, ее вполне достаточно. В другие времена мое состояние было гораздо большим, и тогда я также вел жизнь скромную, без излишеств. Но меня мучают угрызения совести: ведь я превратился в бездельника. Живу, ничего не делая. А ведь, продав часть акций «Ла Сентраль», я мог бы вступить в какое-нибудь предприятие.
…В сельве среди растительных чудовищ тропической флоры есть растение прингамоса; вполне безобидное на вид, оно обжигает кожу человека…
Если бы я оскорбил Фрица, он и то не реагировал бы так бурно, как сейчас, услышав мои слова. Продажа мной акций табачной фирмы грозила Фрицу серьезными осложнениями. Им овладел страх — он уже видел свою власть пошатнувшейся. В его акционерное общество вступят новые партнеры-конкуренты, претенденты на пост управляющего. А может быть, им руководило простое тщеславие — ведь тогда он не сможет считать это предприятие своей собственностью? Запинаясь, чуть не теряя рассудок, Фриц обрушился на меня:
— Ты! Ты! Продать акции, которые мы сумели сберечь даже в самые трудные для нас времена! Пустить на ветер созданное моим отцом?! И только потому, что какой-то болтун сумел внушить тебе мысль, что ты можешь больше разбогатеть на темной сделке, придуманной им, а не на том, что нам оставили наши родители? Я помог тебе выбраться из Германии! Преодолел тысячу трудностей! И первое, что тебе здесь приходит в голову, — это бросить меня, изменить мне! И все из-за нескольких лишних грошей! В таком случае нам не о чем больше говорить! Мне незачем давать тебе советы! А тебе их выслушивать. Хочешь получить свои акции — ты их получишь! Но больше на меня ни в чем не рассчитывай. Можешь поставить меня перед фактом, а я сумею защититься!
Для меня семейные отношения всегда представлялись сложной областью, где могли возникать всякого рода неожиданности. Мы выросли, твердо усвоив, что отец щедро помог дядюшке Самуэлю и тот сумел встать на ноги и завести в Америке свое дело. При этом отец и не думал о каких-то дополнительных доходах, им руководило лишь стремление помочь брату. К тому же подобное предприятие, как я упоминал, в те времена было сопряжено с громадным риском. Годы спустя я с удивлением обнаружил, что Фриц убежден в обратном, а именно: часть семейства К., выехавшая в Америку, по его представлению, пятьдесят лет жертвовала собой во имя нашего благополучия. Таким образом, не было ничего удивительного, что Фриц упрекал меня в неблагодарности: я посмел допустить мысль об отделении от предприятия, взлелеянного им.
— Дело не в том, что продажей акций я задумал увеличить свои доходы. Это — дело второстепенное. Естественно, я и не подумаю продать акции кому-то чужому, если именно это тебя беспокоит. Я продам их только тебе, если это тебя устраивает. Единственно, что я хочу, чтобы ты понял причину, заставляющую меня идти на это. Я давно излечился от желания просто «делать деньги». Теперь мне известно, с какой быстротой исчезает состояние, создаваемое годами. Правда, в Евангелии говорится, что легче верблюда провести через игольное ушко, чем богатому войти в царство божие!
Наступило долгое молчание. Я терялся в догадках, что еще может последовать за моими словами. Наконец Фриц произнес:
— Скажу тебе откровенно: ты смешон со своими библейскими притчами. Пожалуй, полвека назад во Франкфурте кто-то мог всерьез воспринимать твои проповеди. А ныне — годы новой мировой войны. И мы находимся в Южной Америке. И только старики, ханжи и безумные изъясняются так, как ты. Если тебе действительно нечем заняться, прими участие в учреждении университета «Атлантида». Предстоит много работы.
— Что же это за университет? — спросил я без всякого интереса, опасаясь очередного сюрприза, которыми меня то и дело одаривал здешний мир.
— Ты не знаешь? Университет создается членами клуба «Атлантик» для молодежи из «добропорядочных». Идея принадлежит Эрнану Куэрво, филологу, влюбленному в Германию, где в свое время он учился, а вернувшись на родину, решил создать университет типа Гейдельбергского, Оксфордского, Кембриджского, Гарвардского… В общем, чтобы университет не был похож ни на официальные учебные заведения, ни на колледжи иезуитов…
— В стране, наверно, существуют старинные колледжи еще колониальной эпохи — им пристало бы заниматься осуществлением такого плана. К тому же местные учебные заведения, должно быть, имеют интереснейшую историю — участие в борьбе за независимость…
— В их стенах учились кое-кто из героев борьбы за независимость. Но сейчас речь идет о совершенно ином типе университета. Его будут содержать крупнейшие промышленники страны и аристократические клубы. Это должно быть первоклассное учебное заведение, где будут заниматься одной политикой… Это будет нечто исключительное. Мы уже думали, что ректором должен быть Кастаньеда, хотя ему для этого явно недостает культуры, но руководить университетом — прежде всего это вопрос экономики, а Кастаньеда — крупнейший акционер преуспевающих фирм. Для начала в университете будут открыты факультеты торгового флота, аграрный и промышленный. А затем — архитектурный. Что ты думаешь обо всем этом?
— Мне кажется, что совместить такие факультеты слишком трудно. Почему бы не открыть инженерно-строительный, юридический и медицинский? По-моему, именно с этого начинают все университеты мира.
— Ты прав, но это слишком дорого. У нас есть друзья в деловых влиятельных фирмах, они смогут возглавить названные мною факультеты — и безвозмездно. К тому же будут сами субсидировать — в немалых размерах — наше учебное заведение.
— Мне дадут кафедру? — прервал я Фрица. Однако он, видимо, решил, что я шучу, и снова вышел из себя, заговорил о моем намерении продать акции «Да Сентраль» и моей сделке с Пересом. Продолжать этот разговор мне было неприятно — я поспешил сменить тему. Пытаясь быть любезным, я напомнил, что в ближайшие дни исполняется очередная годовщина со дня смерти тетушки Эстер. (Я не забыл об этом, поскольку телеграмма о ее смерти была получена еще во время моего отпуска в Церматте вместе с Линдингом и Монжеласом.)
— Да, пятнадцатого числа, — отозвался Фриц. — Какая у тебя память!
…Жизнь моя здесь по-прежнему лишена определенной цели, никаких срочных дел нет — и потому я решил соблюсти ритуал, совершаемый по средам: отправился в парикмахерский салон отеля «Прадо», находившийся в нескольких кварталах от конторы Фрица.
Здесь работала Ольга.
IV
Моим скромным познаниям испанского языка я обязан маникюрше Ольге из салона «Прадо» и секретарю адвоката Переса — Инес. Основы грамматики, которые мне ежедневно втолковывал профессор Аррубла со дня моего приезда сюда, я применял в беседах с этими двумя женщинами. Обе они принадлежали к так называемому среднему классу; обе веселые и непринужденно державшие себя, они, в отличие от дам из Ла Кабреры, не проявляли пренебрежения к родному языку.
