Альфонсо Микельсен - Избранные
«Черные списки» ничего не означали ни для Ольги, ни для других женщин ее положения. Тем более что Мьюир и все его правительство в данном случае были бессильны. Тот факт, что капиталисты бывших колоний сегодня в ожидании благ склонились перед новыми метрополиями, никоим образом не касался этих женщин. Они не желали стать игрушкой таких типов, как мистер Мьюир. Положение Ольги было слишком скромным, чтобы ей могли повредить решения вашингтонского правительства. Какое счастье, что у нее не было ни брата, ни мужа, ни сына, связанных с коммерцией! Тогда бы она не смогла называть мистера Мьюира «гринго», не кивала бы ему пренебрежительно вместо приветствия. Все было бы по-иному, если бы ее судьба, как и судьба многих, зависела от настроения этого чистюли, вчера еще почти мальчишки, который сегодня чувствовал себя хозяином мира. Вообще-то он должен был бы сражаться рядом со сверстниками в кампаниях на Тихом океане или в Европе. Но любвеобильная мамаша мистера Мьюира добилась того, что ее сынку был предоставлен прекрасный дипломатический пост: молодой человек вел активное расследование деятельности «пятой колонны» в Южной Америке. На деле же было не совсем так. Сколько зла совершил от имени Соединенных Штатов Америки этот «гринго», о котором все в городе — кроме, естественно, сотрудников американского посольства — были того же мнения, что и Ольга!
Ольга буквально уничтожала этого хлыща своим пренебрежением, когда он пытался заигрывать с ней, а я испытывал отеческое удовлетворение (а может, тайную радость влюбленного?). Ее взгляд будто испепелял Мьюира всякий раз, когда, кладя чаевые в кармашек Ольги, он пытался коснуться рукой ее груди.
Много месяцев спустя я видел, как пожилые, всеми уважаемые люди терпели наглые выходки Мьюира, словно от необходимости унижаться перед очередным тираном зависела их судьба на ближайшие годы. Граждане стран «оси» дрожали за свои жизни, опасаясь попасть в «черный список» посольства Соединенных Штатов. Дрожали, хотя никакой вины за ними не было. Поэтому все торопились угождать молодому человеку, игравшему главенствующую роль в составлении этих списков.
В свой кабинет Мьюир приходил поздно, зачастую нетрезвый. С презрением оглядев очередные жертвы и их адвокатов, которые уже несколько часов отсидели в его приемной, он заявлял:
— Я занят. Не буду заниматься ни с кем. Приходите завтра в три.
Маменькин сынок, который в мирное время и на жизнь-то себе не заработал, а во время войны мог не опасаться потерять ее, беззастенчиво выпроваживал управляющих фирмами и компаниями, имевших за спиной десятки лет напряженного труда. Они, как дети, рыдали в кабинете Мьюира, умоляя не разорять их. Разве были они виновны в том, что родились немцами? Тем более что политической деятельностью не занимались.
— Нет! Нет! Я очень занят! В другой раз! — И Мьюир уезжал на танцы.
Вспоминая взгляды, которыми его одаривала Ольга, я чувствовал себя частично отомщенным.
Она мечтала о путешествиях, о других странах и народах, хотела изучать языки, но ни разу ей не пришла в голову мысль поставить себя на одну доску со мной либо с «гринго». Мы были разными людьми. И Ольга вызывала во мне интерес именно тем, что была лишена того европейского или американского «лоска», отличавшего узкий круг людей, с которыми я общался. Этот «лоск» был тем барьером, который мешал мне узнать, каковы настоящие латиноамериканцы.
Красноречивей всех моих рассуждений может быть эпизод, происшедший именно в те дни. Он объяснит, почему я видел истинного представителя этой страны скорее в Ольге, чем в кучке лиц, преклонявшихся перед всем иностранным.
В тот момент непременной темой сплетен светских салонов служило завещание некоего богача, связанного родственными узами с лучшими семьями из Ла Кабреры. При жизни этот сеньор был образцом христианских добродетелей, но после смерти выяснилось, что он обладал таким количеством незаконнорожденных детей, что ему мог позавидовать любой библейский патриарх. Дети эти появились на свет от связей с женщинами, имевшими более чем скромный достаток, но в том, что это были именно его дети, сомнений не было. Обстоятельства, при которых было найдено завещание, также давали пищу для разговоров. Документ обнаружили в зале управляющего банками, за картиной, на которой был изображен основатель всего дела (так же, как на картине, висящей в приемной нашей фирмы «Ла Сентраль», был изображен мой дядюшка Самуэль). В тексте завещания забавно переплетались гордость завещателя собственным высоким происхождением и чрезвычайная скромность в описании любовных похождений. Комментарии по поводу этого завещания были достаточно двусмысленными.
Мне хотелось узнать мнение Ольги о столь животрепещущей проблеме, которой были заняты мои знакомые. Но она была очень далека от всего, что волновало Ла Кабреру. Так же далека, как и я.
— Что я думаю? История эта потому и занимает высший свет, что миллионы сеньора Риоса перейдут его внебрачным детям — беднякам. Людей интересуют миллионы, а не дети. Им кажется ужасным, что такие деньги достанутся незаконным потомкам. У нас здесь каждый день рождаются десятки внебрачных детей, и никто о них не вспоминает! У многих даже нет средств, чтобы оформить брак. Других не устраивает официальная процедура. Третьим вообще неважно, состоят они в браке или нет. Подумаешь, сенсация! — говорила Ольга. — У мужчин — незаконнорожденные дети! Не хватало еще утверждений, что такое случается впервые в нашей стране!
Ольга улыбалась, будто бросая мне вызов, и улыбка обнажала ее ровные, сверкающие белизной зубы.
Могла ли Ольга не смеяться над этим фарисейским скандалом: у нее был четырехлетний сын, единственное дитя, появившееся от незаконной связи с мужчиной, с которым она бежала из родительского дома в шестнадцать лет. В двадцать она уже разочаровалась в нем. Так что никакого желания вступить с ним в брак у Ольги не было: он не интересовал ее ни как мужчина, ни как отец ребенка. Она жила ради сына, ради сына работала, боролась с лишениями и думать не думала о возбуждении иска против человека, который так несправедливо переложил на ее плечи заботы об их общем ребенке. Брак был роскошью, которую она не могла оплатить. Точно так же как покупку чернобурых лис или поездку на лыжную прогулку в Швейцарские Альпы. Многие женщины в этой стране вынуждены были мириться с такого же рода обстоятельствами. Как и Ольга, они понимали, что можно быть счастливыми и не состоя в официальном браке, что лучше жить в «прелюбодеянии», чем связывать себя с человеком, который способен оскорбить и унизить.
Характерно, что Ольга всегда употребляла слово «муж», рассказывая о своем поклоннике или о любовниках своих подруг. Видимо, она считала, что санкция судьи или священника не налагает на мужчину каких-либо особых обязательств, как и не освобождает от них.
— Сыта по горло[5], — заявила она мне как-то.
— Что с вами?
— Одна беда за другой. Каждый раз, когда я надеюсь, что наступят светлые дни и я как-то устрою свою жизнь, возникают всякие трудности. Только что мальчик переболел краснухой. Теперь свинка… Сестра Сара поссорилась со своим женихом, рассердилась на меня и объявила, что больше не будет помогать матери. Какая польза от того, что хочешь остаться порядочной… Уж лучше на панель…
— Не говорите так, Ольга!
Она засмеялась и продолжала:
— Вы поймете меня лучше, чем кто другой. Работа маникюрши тоже требует некоторого бесстыдства: приходится кокетничать с клиентами, льстить им, уверять, что мне приятны их приглашения «прогуляться». Ведь если я отказываюсь и клиент перестает посещать наш салон, на меня все сердятся и обвиняют: «Мы теряем клиентуру из-за Ольги». А если я соглашаюсь, а потом не выполняю своего обещания, получается еще хуже. Что же мне делать? Принимать приглашения?! Уж лучше сразу менять ремесло и идти в дом свиданий, чем маскироваться маникюром. Будто я не знаю, чего хотят мужчины, когда им нравится женщина и эта женщина к тому же бедна…
…Я тоже был всем «сыт по горло». Мне тоже «все осточертело». В самом деле, до сих пор Фриц продолжал распоряжаться моим имуществом. Ранее я серьезно не задумывался о продаже моих акций. Ольга что-то говорила мне, а мысли бежали дальше… Наверно, если бы я не был вынужден прибыть сюда в качестве эмигранта, да еще опекаемого, Фриц не осмелился бы говорить со мной таким тоном, будто я — мальчишка. Приезжая к нам во Франкфурт, члены семейства К. твердили нам о необходимости совершить путешествие в Америку, чтобы познакомиться со страной, где находится часть нашего состояния. Видимо, они искренне желали этого… И как бы они были горды представить своим друзьям кузенов — владельцев такой респектабельной фирмы, какой считался наш банковский дом во Франкфурте.
