Ахат Мушинский - Шейх и звездочет
— Ритм, дедуля, ритм! — Юлька подлетела к нему, взяла за руки и принялась раскачивать.
— Улям, улям[5], а-атпусти! — взмолился он, стараясь высвободиться. — Не обучен такому аллюру. Как-нибудь без меня… Я на минутку, с Шаихом проститься.
Шаих вскочил со стула, будто его пружиной подкинуло.
— Мы ведь вместе собрались, Киям-абы.
— Вот я и зашел…
— Ну, дед, — хмыкнула Юлька, — молодец! И сам не пляшет, и кавалера тащит.
— Мне по-честному пора, — сказал Шаих.
— А что, пасиди, — под взглядом внучки переменился Киям-абы. — Ище рано.
— Идите уж, идите. — Юлька с напускной сердитостью отвернулась к окну.
В тот день старый и малый провожали один другого почти до вечера. Дойдут до нашего дома, посидят на лавочке, поговорят и — опять до пятиэтажки. Было у Шаиха это — какой-то странный интерес к старикам и старухам. И ведь обоюдно, старики в нем тоже что-то находили. Надо же было Кияму-абы почти целый день говорить с мальчишкой. Ровесники вот ничего в нем особенного не видели. Как и он в них. Он не раз повторял: сусло — не брага, молодость — не человек. Он и себя презирал за молодость. Я один видел под юным его обличием мужичка. Да еще старики вот.
Однако самым близким Шаиху стариком был все-таки не Киям-абы, а уже упомянутый ученый сосед Николай Сергеевич Новиков, о котором разговор особый.
10. СабантуйДень того памятного сабантуя выдался погожим, жарким. Беззаботные (каникулы!), мы двинулись в парк, решив без призов не возвращаться. Хватит в болельщиках ходить, пора заявить о себе по большому счету. Пора, пора! Половину пути мы выбирали для себя виды состязаний, вторую половину вырабатывали стратегию и тактику. В итоге спланировали: имея от природы хорошо скоординированный мозжечок, я должен был побить с завязанными глазами все контрольные горшки и взять главный приз; Шаиху надлежало победить в другом состязании — взобраться на багану — высоченную шестину с призом на макушке.
Сабантуй, когда мы пришли в парк, только-только начался. Сквозь толпу зевак мы протиснулись сообразно плану к горшкобойне. В очереди к старту мне выпало быть седьмым. Шаих сказал, «семь» — цифра священная, обязательно повезет, и побежал разведать, как дела обстоят у баганы. Я же стал наблюдать за действиями своих соперников. Им давали в руки палки, туго завязывали косынками глаза, раскручивали вокруг своей оси чуть ли не до упаду и отпускали. Бедные соискатели призов отправлялись со взболтанными вестибюлярными аппаратами на поиски глиняных горшков, садили палками по траве мимо цели на посмешище толпы. Одному лишь рыженькому, стоявшему в очереди передо мной, удалось расчерепить один горшок, за что он тут же был премирован заварочным чайником из огнеупорного васильевского стекла.
Моя очередь. Шаих напомнил, что солнце точно по курсу в стороне горшков, сквозь повязку оно все равно просветится, шлепнул ободряюще по мягкому месту, и я решительно принял протянутую мне палку и подставил глаза под повязку. Сильные руки взяли меня за плечи и закрутили с такой силой, будто решили ввинтить, как шуруп, в землю.
Сквозь повязку солнце не проглянулось. Ждать, когда оно пригреет какой-нибудь бок, времени не оставалось, кружилась голова, то ли в правом, то ли в левом ухе слышался голос Шаиха, но что он говорил-советовал не понять было. Потом он рассказал, как я, подняв палку над головой, пошел к судейскому столику и вызвал у белобородой коллегии в тюбетейках панику, однако, не дойдя нескольких шагов, свернул и уверенно двинулся на болельщиков, проникших за заградительную веревку с красными флажками. Что не могла сделать милиция, сделал я, — нарушители порядка поспешно вернулись на трибуну.
— Врешь ты все! — сказал я Шаиху, валя на него всю досаду за неудачу с горшками.
Уж не так весело направились дальше.
У баганы, на вершине которой в резном теремке гнездился приз для сильнейшего лазока — живой петух с рыжим, недвижно свисающим хвостом, царило особое оживление: никто из соискателей и до середины не мог залезть. Да, здесь нужно было иметь не только мышцы, но и голову. Каким манером лезть, когда… Ведь полировка этой грот-мачты для пущей скользкости всегда натерта какой-то хитрой штукой, и надо выгадать, чтобы попусту не лезть из кожи вон среди первых, но и не переждать, когда какой-нибудь ловкач стащит петуха из-под носа.
Мы заняли две очереди. Первым встал я, через пять человек — Шаих. Когда моя очередь подошла, я сказал ему: лучше пока пропустить, древо еще недостаточно пообтерлось, вон как скатываются ребята. Но Шаих ждать больше не мог, он скинул сандалеты, брюки и, оставшись лишь в футболке и плавках, ступил к мачте, поплевал, как заправский матрос, в ладони, тронул гладкий комель и прыгнул. Стиснул в объятиях бездушного противника.
Я сразу сказал себе: петуха он снимет. Я слишком хорошо его знал, чтобы допустить иное, он зубами вцепится, но не сдастся. Это не футбол, где были и случайность, и определенное везение, здесь вот, именно здесь он должен показать всю силу своего упрямства.
Так думал не я один.
— Ну, этот татарин за курятиной и не туда взберется!
— Хе-хе, этот — как пить дать.
Я обернулся. Точно, они — Жбан с Килялей.
— А ты что отстаешь? — осклабился Киляля.
Я промолчал.
Примолкли и дружки. Маленькие глазки Жбана впились в фигурку на багане, желваки бродили по скулам. Позже я узнал, что он подошел к нам после страшного поражения на борцовском ковре. Какой-то паренек на первых же секундах схватки припечатал его к ковру всеми пятью задними точками намертво.
Шаих, преодолев половину расстояния, лез все медленнее и медленнее, часто останавливаясь, и при каждой такой остановке казалось, что он уж не соберет больше сил, медленно покатится вниз. Но не даром он звался Шейхом, сидела в нем эта какая-то чертовская косточка. И он обнимал с каждым метром все более скользкую деревяшку все неистовее и крепче. Весь майдан, весь парк с танцплощадками, аттракционами, холмами, оврагами, лесами лежал под нами, рядом пролетали облака, кружили птицы, из-за теремка-гнезда слепило солнце, а лицо уже щекотал петушиный хвост. Да, да, в ту решающую минуту я был там, на макушке мачты, рядом с Шаихом, и все это ощущал, видел, чувствовал и вместе с ним тянулся к заветной дверце.
Слишком много сил было затрачено, чтобы без сучка и задоринки спустить приз на землю. Петух сорвался из дрожащих от устали рук Шаиха и, яростно хлопая крыльями, сея перьями, полетел к середине майдана. В гуще соревнующихся изловить его было непросто. Каждый считал своим долгом шугануть Петю, сморозить какую-нибудь чушь и поржать, в первую очередь, конечно, над его новыми хозяевами. Мы бегали, растопырив руки, ползали на карачках, и нашей невольной клоунаде, казалось, не будет конца.
Больше повезло мне. Я изловчился и в хищном прыжке накрыл строптивую птицу на краю борцовского ковра. В этот момент батыр кинул соперника на лопатки, и восторга болельщиков хватило и на меня, и на борца.
Петух оказался экземпляром породистым — черно-рыже-алый, с крутой грудью, длинным, выгнутым хвостом и резным листом гребешка, три зубца которого царственно стояли, а остальные были брошены лихо набекрень, к тому же крупный, тяжелый — вот с какой добычей шли мы, когда повстречалась та, о встрече с которой мы и во сне мечтали, а наяву при одной мысли — робели, потому что, оказывается, так всегда и со всеми бывает при первой отроческой любви. Нет, мы с Шаихом не поверяли друг другу сердечных чувств, если ненароком и заводили речь, то все вокруг да около, но чувство это один в другом, по-моему, каждый из нас безошибочно чувствовал. С каких пор? Пожалуй, как раз с того праздничного воскресенья, когда мы шли с огненным Петей под мышкой по главной аллее парка.
11. Она любила не меняПетуха держал Шаих. Подозрительно присмиревший, Петя, похоже, ждал момента, чтобы вновь проявить характер, но пока сдерживался. Юлька нас, когда бы не он, и не заметила — так заняты были ее васильки поиском кого-то.
Она приближалась к нам, порхая своей неповторимой походкой. Мы ее издали увидели. Она же нас — в нескольких шагах, лишь когда чубатый карапуз, топавший чуть впереди нее, затормошил приятеля, тыча пальцем на нашего Петю.
Она вскинула брови:
— Мальчики, привет! Вот это да, откуда у вас такой чудесный петушок? А я, знаете, Галю потеряла. И уходить неохота, и как-то не то одной.
Первым нашелся я. Вообще, замечу, когда дело касалось Юльки или других представительниц прекрасной половины нашей школы, я чувствовал себя свободнее Шаиха. С Юлькой, разумеется, появлялись и скованность, и, как уже говорил, страх даже, но в какой-то непредсказуемый момент мой язык будто рвал все связи с головой и сердцем и городил такие огороды, что порой сам себе диву давался: откуда что берется? Я сказал:
— Что ж, можно вместе, вчетвером погулять.
