Музей суицида - Дорфман Ариэль

Днем я забронировал место у прохода на имя Дж. О. – в самом конце зала, чтобы он мог сохранять анонимность и уйти, когда захочет. А потом, поприсутствовав на репетиции «Шрамов на Луне» и быстро поужинав с актерами, я отправился к Адриану.

Мне казалось особенно уместным, почти сверхъестественно правильным, что, послушав, как мои персонажи сталкиваются с бесконечными страданиями Чили, я поднимался по этим ступенькам, приближался, шаг за шагом, к человеку, который, по словам его брата, присутствовал в тот момент, когда эти страдания начинались. По странному совпадению мои поиски истины об Альенде подходили к концу как раз в тот момент, когда рождалось нечто новое, когда мои главные герои решают, что делать с виной, памятью и справедливостью в том мире, где Сальвадор Альенде мертв.

Лаура впустила меня, сказала, что муж говорит по телефону с неожиданно позвонившим пациентом, и предложила мне чай с лепешками: Аманда испекла их специально для меня. И, не дав мне времени ответить, добавила:

– Не то чтобы он не хотел с вами встретиться.

– Я не медик, – отозвался я, – но, если у моих персонажей проблемы, я тоже бросаю все свои дела.

– Совсем как Адриан, – улыбнулась она. – Всегда готов поддержать любого оказавшегося в беде. Тут же летит. – Она помолчала несколько секунд, а потом добавила: – Он говорит, что может ухаживать за умирающими потому, что я привожу в мир новые жизни. Он такой милый. Ранимый. Уязвимый.

Хотя мне несвойственна подозрительность, но тут я увидел намек на то, что мне надо бережно отнестись к ее мужу, не давить на него слишком сильно, требуя рассказа. Я на всякий случай ее успокоил:

– Знаю. Я прочел его письмо к Абелю.

– Ну конечно же, – сказала она. – Но вы только на меня посмотрите: самая негостеприимная хозяйка Лондона: ни чая, ни лепешек, стою тут и болтаю!

Она торопливо ушла.

Я воспользовался ее отсутствием, чтобы осмотреть комнату, выискивая подсказки, которые помогли бы мне заставить Адриана Балмаседу раскрыться. Но чего я совершенно не ожидал, так это того, что найду нечто большее: на журнальном столике у дивана оказался он, на самом деле он – тот неуловимый снимок лидеров МИРа, который я безуспешно искал последние семнадцать лет. Я моментально его узнал, хоть он и оказался крупнее, чем мне помнилось. И Начо был прав: его там не было. На том месте, где я воображал себе его, находился Тито Сотомайор. Однако это несомненно было именно то изображение, которое не давало мне покоя: фотография, сделанная Абелем, которую не удалось найти Куэно, здесь, в доме у Адриана.

Как она вообще сюда попала? Почему стоит на таком видном месте? Как Абель мог не знать, что у его брата есть тот снимок, который я у него просил?

Позади меня послышался какой-то шум. Я вернул фотографию на место, повернулся – и увидел Адриана. Я до этого видел его всего один раз, двадцать лет назад, на Ватикано, когда принял его за Абеля… как и сейчас, на мгновение я подумал: «Это Абель!» Так похожи, те же черты и сложение – но только на мгновение, потому что они старились по-разному, справлялись со страданиями диаметрально разными способами. Этот мужчина был полон той мягкости, которую его брат-близнец прятал, чтобы выдержать ужасные испытания. В Адриане не было и намека на ту ярость, которая стала основой личности его брата.

Он обнял меня, как давно потерянного брата, – может, потому, что я обнимал его настоящего брата меньше месяца назад. И я ответно обнял его, с тем же жаром.

– Тридцать лет! – сказал я. – Вот сколько я ждал, чтобы познакомиться. С тех самых пор, как Абель хвалил вас в наши студенческие дни. И вот мы здесь.

– Все еще здесь, – откликнулся он. – Чудо, учитывая то, что случилось. С нами, с ними.

И он указал на снимок, с которым меня застал.

– Этот снимок, – сказал я, – вы не представляете себе, сколько я его искал после путча. Найти его здесь, у вас… это поразительно.

– Надо было спросить у Абеля. Ведь это он мне его дал. За два дня до путча.

– Абель? А я его спрашивал, и он сказал, что у него он не сохранился, хоть он и мог отдать кому-то отпечаток, но не помнит кому.

– О! – вздохнул Адриан. – Хорошо, что он забыл. Если он приедет сюда (по слухам, его приговор сменят на высылку, его уже ждет здесь комната)… Когда он приедет, то, может, лучше ее спрятать. Может, его подсознание подсказывает, что ему лучше его не видеть.

Наша встреча пошла совсем не так, как я ожидал. Однако, может, это было к лучшему: можно было медленно, незаметно подходить к тому рассказу, который я хотел из него вытянуть. Удачно, что он заговорил о путче: Абель отдал ему снимок за два дня до путча.

– Но исходно он хотел, чтобы вы его увидели, – подсказал я.

– О, да. Было воскресенье, ну, помните, воскресенье перед путчем…

– Девятое сентября, – согласился я.

Тот день, когда я дежурил в «Ла Монеде», день, на который я поменялся сменами с Клаудио Химено. Я не в первый раз подивился тому, сколько параллельных жизней расплетались: люди прощались, влюблялись и разлюбляли, миллионы мужчин, женщин и детей – и каждый на своем пути к неумолимому будущему.

– Точно. Девятое. Доктор Альенде знал, что Лаура беременна: всегда спрашивал меня, как у нее дела и не хочу ли я взять отпуск, а я отвечал, что нет, она не против того, чтобы я был в команде его личной охраны, нет ничего важнее безопасности el Compañero Presidente. Но в то воскресенье он настоял, чтобы я отправился провести ночь с ней: мне нравится думать, что я был у него любимчиком, вроде сына, которого у него не было… Или, может, он подозревал, что произойдет, и хотел, чтобы у моей жены осталось еще одно воспоминание на случай… ну, вы понимаете.

– Понимаю, – подтвердил я. – Vaya si lo sé.

– Так что я был дома, когда пришел Абель: он у меня в доме проводил больше времени, чем я сам, старался навещать Лауру как можно чаще, он мог свободнее распоряжаться своим временем. А в тот раз он пришел отдать мне ту фотографию.

– Но почему? – вырвалось у меня. – Он знал, что вы – социалист, что вы не одобряете лидеров его партии… С чего ему было приносить вам их фотографию?

– Что я ему и сказал. Что его товарищи используют личную симпатию Альенде, чтобы обострять социальную напряженность, уменьшают поддержку среднего класса, которая нам нужна, чтобы военные оставались на нашей стороне. А он только засмеялся. «Это все в прошлом, – сказал он, – а важно то, что впереди. Вот, – сказал он, – посмотри на этот мой снимок: посмотри на Мигеля, на Эдгардо, Тито, Баутисту, посмотри, как они готовы вести нас к победе. Непобедимые! Давай, защищай своего президента, он и наш президент тоже. Но когда дым развеется, тебя будет ждать место – с нами, с настоящими революционерами». Я сказал: «Спасибо, не надо, я твердо стою за свои убеждения».

– Но тем не менее вы сохранили эту фотографию.

– В отличие от Абеля, я был не столь оптимистичен насчет того, что нас ждет. Если с ним что-то случится, разве я смогу простить себе, что не сохранил его последний подарок, напоминание о его мечтах? Я поставил ее на журнальный столик, как здесь. И правильно сделал: когда мы с ним встретились через три дня, он спросил, остался ли снимок у меня, и я его ему показал, а он кивнул: «Все в силе, мы ждем тебя с распростертыми объятиями, но сейчас тебе надо покинуть страну, чтобы рассказать миру про убийство Альенде. Так что дай мне одно обещание, – сказал мой брат, – что ты сохранишь этот снимок. Чтобы он напоминал тебе про наше предложение». И хотя я не собирался вступать в МИР, я пообещал хранить этот снимок… и, конечно же, сохранил.

– Но вы держите его на виду! – запротестовал я. – То, что вы его сохранили, – да, я сделал бы так же, имей я брата, который… но только я его спрятал бы. Я хочу сказать: вы ведь не возвращались, поступали совершенно не так, как должен был бы требовать этот снимок.

Он со вздохом взял его в руку.

– Вот поэтому я и держу его здесь, у нас в гостиной. Именно потому что… Послушайте, то, что я вам сейчас буду говорить… я должен быть уверен, что вы не расскажете Абелю, что… он был бы очень расстроен.