Мулуд Маммери - Избранное
Вскоре им стали попадаться все более густые заросли кактусов, некоторые из них росли вдоль тропы. И вот уже сиреневые сумерки прорезали первые слабые огоньки. К ночи они добрались до Джанета.
По программе следующего дня на утро у Амалии был назначен визит к местным властям. Первым они решили посетить начальника даиры[109].
Темное платье, маникюр, черные перчатки и скромный макияж — все было как полагается, во время свиданий с официальными лицами Амалия взяла себе за правило не делать никаких скидок на тяготы климата. Остальные пришли в обычных дорожных костюмах, за исключением Буалема, который оделся по-городскому, и Суад, явившейся в одеянии примадонны, собравшейся на торжественный вечер в миланскую оперу.
— Здесь у нас, — рассказывал супрефект, — владения даиры Аджера. Джанет — это первая настоящая столица Сахары, вы скоро это поймете. Селения, которые вы посещали до сих пор, возникли на базе нефти, вы, должно быть, заметили. Здесь мы несколько поотстали. Это вы увидите завтра, если пойдете на себибу — традиционный праздник Джанета. Да, мы отстали, но работаем не покладая рук, чтобы как можно скорее наверстать упущенное, и скоро вы не почувствуете разницы между Джанетом и любым городом на севере.
Через дверь, раскрытую молодым негром, который принес им кофе, ворвался снаружи уже накаленный воздух. В конторе начальника даиры работал кондиционер.
Мурад рассказал о задачах их экспедиции.
— В таком случае вам следует поторапливаться, — сказал начальник даиры. — Вы ведь знаете пословицу: «Если хочешь написать книгу о Сахаре, поезжай туда на три дня. Если собираешься писать статью — поживи там три месяца. Но если останешься на три года, рассказывать будет нечего».
— Нас интересует второе. Так что еще не все потеряно, — сказала Амалия.
— А что вы все-таки хотите посмотреть?
— Кочевников, — поспешил вмешаться Буалем.
Супрефект рассмеялся:
— Это попросту невозможно!
— Их больше нет?
— Они есть, только где их найти? Вот уже два года я гоняюсь за ними, чтобы лечить их, учить или хотя бы выдать удостоверения личности, да просто пересчитать их. Какое там, с тем же успехом можно гоняться за ветром.
— Наверное, им и так хорошо, — сказала Амалия.
Супрефект пристально посмотрел на Амалию, прежде чем ответить.
— То же самое говорили офицеры, которые командовали здесь в колониальные времена. У туарегов есть верблюды, скрипки, пустыня и амулеты, и они счастливы этим, так почему бы не оставить их в покое? А мы говорим: нет! Мы говорим: надо оторвать туарегов от их скрипок.
— Словом, хотите заставить их быть счастливыми на законных основаниях, — заметил Мурад.
— Может быть, стоит принять во внимание, что сами-то они не хотят никаких перемен? — возразила Амалия.
— А что можно хотеть в таких случаях? — спросил Серж. — Если туареги не знают ничего другого, кроме своего феодального режима, как же, по-вашему, они могут хотеть чего-то другого?
— И речи нет о том, чтобы принуждать их к чему-либо, — сказал супрефект. — Их следует убеждать, объяснять им, повторять одно и то же месяц, год, а если понадобится — всю жизнь, долбить, пока не будет толк.
Он протянул руку к толстой синей папке, лежавшей на краю стола, и вытащил оттуда лист бумаги.
— Вот вам, пожалуйста, документ.
Он протянул бумагу Суад.
— Взгляните. Как, по-вашему, что это такое?
— Шахматная доска.
— Предположим. Это сетка… с указательными стрелками, номерами и такими крохотными клеточками, что угорь не проскользнет, пчела или даже комар не проскочут. А они проходят. Их страшит все, что стоит на месте, однако цивилизация — это творение оседлых людей. Кочевники в лучшем случае везут ее с собой, зачастую коверкают и никогда ничего не созидают. Так что весьма сожалею, но вам не удастся увидеть кочевников моей даиры.
— А нельзя ли посмотреть школу? — спросил Мурад.
— Превосходная идея. Школа — великолепное средство по вовлечению в общенациональную жизнь. Разумеется, люди, живущие здесь, такие же алжирцы, как мы с вами, но, видите ли… Тут есть определенная доля зависимости от климата, большую роль играют история, традиции.
— С этой точки зрения, — сказал Буалем, — людям, живущим здесь, повезло по сравнению с теми, кто живет на севере. Они не испорчены.
— Естественно. Я только хотел сказать, что у современного государства, которое мы хотим построить, есть свои законы. Колониальные власти практически ничего не сделали для того, чтобы подготовить к этому жителей Сахары. Такие понятия, как корни, порядок, работа, чужды их традициям. Тарги сочтет для себя бесчестьем взять в руки мотыгу, плуг или молоток, но готов проделать сотни километров на спине верблюда, чтобы только послушать, как где-то в кочевье какая-то женщина играет на скрипке. То же самое со школой…
— Говорят, будто у них женщины учат своих ребятишек грамоте.
— Алфавиту, который они одни и понимают, но разве этого достаточно? Всюду в других местах в Алжире родители из кожи вон лезут, чтобы их ребятишки поступили в школу. Здесь же за ними пришлось посылать жандармов. Вначале процент посещаемости был ничтожный, и даже те, кто приходил, часто отсутствовали без всяких на то причин. Но мы все-таки нашли способ заставить их являться: открыли столовую. Ребятишки питались в школе бесплатно.
— И они стали ходить?
— Сначала — да, но, как только забыли о том, что такое голод, стали исчезать опять. Пришлось отменить короткие побывки.
— Какая связь?
— Стоило ребятишкам вернуться в кочевье, они уже не возвращались. Им гораздо больше нравилось шататься по пустыне, пусть даже на голодный желудок.
— Других проблем у вас нет?
— На прошлой неделе двое мальчишек сбежали из интерната. Мы видели, в какую сторону они направились, — наверное, к своему кочевью. Мы послали за ними вдогонку жандармов. Если через два-три дня их не найдут, ребятишки умрут от жажды… В общем, как правило, школу они не любят.
— Если бы дело обстояло иначе, были бы все основания для беспокойства, — заметил Мурад.
— Вопрос в том, о какой школе идет речь, — сказал Буалем.
— Вот именно, — подхватил Серж.
— Если бы речь шла о той школе, где им внушали бы, что их предки галлы жили в Галлии, то это можно было бы еще понять, — сказал со смехом начальник даиры.
Буалем с Сержем рассмеялись вместе с ним.
— Самое лучшее — пойти посмотреть…
В школе — просторном здании, построенном из твердых материалов, «как на севере», заверил супрефект (те же огромные окна, распахнутые навстречу нестерпимому зною, тот же двор, залитый серым цементом), — песок сочился отовсюду: из-под дверей, сквозь окна; от этого заедало шарниры на петлях, засорялись сточные желоба, песок скрипел под ногами в классах. Кроме алжирских учителей с севера тут были французы, работавшие по договору. А тех, кто приехал с Ближнего Востока, легко было узнать по выговору, а иногда и по одежде.
— Салям!
Через окно, откуда доносились фразы, изрекаемые громким голосом с египетским акцентом, Буалем обменялся с учителем длинными приветствиями, затем повернулся к своим спутникам.
— Это урок истории. Учитель разрешает нам войти, с вашего позволения, господин директор.
Учитель снова начал священнодействовать. Он старательно следил за дикцией перед лицом такой аудитории — еще бы! гости из столицы. Однако учеников отвлекло это нашествие марсиан. Несколько горделивых профилей не могли заставить забыть затравленные взгляды всех остальных. Мурад с Амалией сели на последнюю парту рядом с подростком, глаза которого лихорадочно горели на матовом лице.
Громогласные поучения преподавателя тонули в абсолютной тишине.
— До ислама царило невежество. Предки арабов жили, как живут сейчас ваши родители. Это были варвары, они хоронили своих дочерей сразу же, как только те появлялись на свет. Затем появился Коран, который принес с собой благословение, мудрость, цивилизацию. Если вы хотите походить на своих родителей, вы останетесь варварами и невеждами. Итак, отвечайте… Кто вы?
Зажатая в руке учителя длинная тамарисковая палка бичевала воздух. Сорок пар глаз со страхом следили за ней, пытаясь найти спасение и от нее, и от громкого голоса. Буалем наклонился к ученику, который сидел ближе всех к нему, и шепнул ему, но так громко, чтобы и остальные услышали:
— Отвечайте: арабы и мусульмане.
— Итак, кто вы? — повторил учитель.
Взгляды были прикованы к столам, словно ответ должен был исходить оттуда. Буалем негодовал.
— Вы не можете ответить?
Мурад наклонился к Суад:
— Нет, они не могут.
— Почему? Ведь это так просто.
— Не могут, потому что у них нет выхода.
— Как это — нет выхода?
— А так. Они должны отречься либо от истины, либо от своих братьев. А они не могут. Они слишком молоды.
